Собрание сочинений в 10 томах. Том 4 - Генри Райдер Хаггард

Лицо Дирка приняло несколько более суровое выражение, но он ограничился тем, что сказал:

— Мы должны нести свой крест. Вы свой несли, теперь я должен нести свой.

Он схватил ее руки и целовал их; схватил полу ее одежды и также целовал.

Так состоялось их обручение.

Впоследствии Лизбета услыхала всю историю. Монтальво был привлечен к допросу, и случилось, что обстоятельства сложились не в его пользу. Среди судей был очень важный нидерландский вельможа, желавший поддержать права своих соотечественников, другой — высокопоставленное духовное лицо; их возмущал обман, в который была введена Церковь совершением противозаконного брака. Третий же судья, испанский гранд, случайно был знаком с семьей покинутой первой жены Монтальво.

Таким образом, к несчастному капитану, вина которого была вполне доказана свидетельством монаха, принесшего письмо, самими письмами и злопамятной Черной Мег, обещавшей отплатить «горячей водой за холодную», отнеслись без всякого снисхождения. Репутация у него была плохая, и, кроме того, говорили, что его жестокость и позор Лизбеты ван Хаут, виной которого был он, побудили ее к самоубийству.

Всем было известно, что она ночью бежала по направлению к Харлемскому озеру, и после этого все усилия друзей отыскать ее не привели ни к чему: она исчезла.

И вот, несмотря на все усилия графа Хуана Монтальво оправдаться письменно и устно, его, благородного капитана, ради спасительного примера, осудили, как простого раба, к четырнадцати годам каторжных работ на галерах. И там пока он и находится…

* * *

Так окончился трагический роман Дирка ван Гоорля и Лизбеты ван Хаут. Через полгода они отпраздновали свою свадьбу и, по желанию Дирка, взяли к себе сына Лизбеты, нареченного при крещении Адрианом. Несколько месяцев спустя Лизбета вступила в общину последователей новой веры, а спустя два года после свадьбы у нее родился еще один сын, герой нашего рассказа, которому дали имя Фой.

Больше детей у Лизбеты не было.

КНИГА ВТОРАЯ

ЖАЖДА ЗРЕЕТ

IX. Адриан, Фой и Красный Мартин

Много лет прошло после того, как Лизбета встретилась с любимым человеком на берегу Харлемского озера. Сын, родившийся у нее там, так же, как и второй ее сын, уже выросли, и ее волосы поседели под лопастями чепца.

Быстро ткал Божий челнок в эти роковые годы, и вытканная ткань была историей народа, замученного до смерти, и окрашена она была его кровью.

Эдикт следовал за эдиктом, преступление за преступлением. Альба[88], как воплощение бесчеловечной мести, двинул свою армию спокойно и беззаботно, как тигр, выслеживающий свою добычу, через границы Франции. Теперь он подошел к Версалю, и головы графов Эгмонта и Горна[89] уже пали. Уже учреждено было Кровавое Судилище[90] и начало свое дело. Закон перестал существовать в Нидерландах, и любые несправедливости и жестокости стали возможны там. Одним эдиктом Кровавого Судилища все нидерландцы, числом до трех миллионов, были осуждены на смерть. Все были объяты ужасом, потому что со всех сторон возвышались костры, виселицы, орудия пыток. Извне велась война, внутри господствовал страх, и никто не знал, кому доверять, так как сегодняшний друг мог завтра превратиться в доносчика или судью. И все это за то, что нидерландцы решились поклоняться Богу, не признавая католических обрядов и монахов.

* * *

Хотя прошло уже много времени, но те личности, с которыми мы познакомились в начале этого рассказа, еще были живы. Начнем же наше повествование с двух из них: одного — уже хорошо знакомого нам Дирка ван Гоорля, и другого, про которого еще надо сказать несколько слов, — его сына Фоя.

* * *

Место действия — небольшая комната с узкими окнами над товарным складом, выходящим на лейденский рынок. Ход в комнату по двум лестницам. Время — летние сумерки. При слабом свете, проникавшем через незанавешенные окна (завесить их значило бы возбудить подозрения), можно было видеть, что в комнате собралось человек двенадцать, между ними одна или две женщины. Большей частью это были люди, принадлежавшие к высшему классу, — средних лет почтенные бюргеры. Они или стояли группами, или сидели на стульях и скамьях. На одном конце комнаты обращался к присутствующим с речью мужчина средних лет, с седеющими волосами и бородой, невысокий и некрасивый, но весь до такой степени проникнутый добротой, что она, казалось, светилась через его неказистую наружность, как свет, изливающийся сквозь грубые роговые стенки фонаря. Это был Ян Арентс, знаменитый проповедник, корзинщик по профессии, доказавший свою непоколебимую приверженность новой религии и одаренный способностью не смущаться среди всех ужасов самого страшного из преследований, которые христианам пришлось перенести со времен римских императоров. Он теперь проповедовал, и присутствовавшие составляли его паству.

«Я принес не мир, но меч», — был взятый им текст, и, без сомнения, он как нельзя больше подходил ко времени, и его можно было легко развить, так как в эту самую минуту на площади под окнами дома, где они собрались, охраняемые солдатами два члена его стада, еще две недели тому назад молившиеся в этой комнате, на глазах собравшейся городской черни претерпевали мученическую смерть на костре!

Арентс проповедовал терпение и стойкость. Он возвращался к событиям недавно прошедших дней и рассказывал своим слушателям, как сам подвергался сотне опасностей: как его травили, точно волка, как пытали, как он бежал из тюрьмы и от мечей солдат, подобно святому Павлу, и как остался в живых, чтобы поучать их в сегодняшний вечер. Он говорил, что они не должны бояться, что они должны быть совершенно счастливы, спокойно принимая то, что Богу будет угодно послать им, в уверенности, что все идет к лучшему, что даже самое худшее приведет к лучшему. Что может быть самым худшим? Несколько часов мучений и смерть. А что следует за смертью? Пусть они помнят об этом. Вся жизнь только мрачная, скоропреходящая тень, не все ли равно, как и когда мы выйдем из этой тени на полный свет. Небо темно, но за тучами светит солнце. Надо смотреть вперед глазами веры. Быть может, страдания теперешнего поколения — часть всеобщего плана. Быть может, из земли, орошенной кровью, произрастет цветок свободы, чудной свободы, при которой все люди получат возможность поклоняться своему Создателю, сообразуясь только с предписаниями Библии и со своей совестью… В то время, как он говорил это, красноречиво, мягко, вдохновенно, сумерки сгустились и отблеск от пламени костров осветил окна, а до слуха собравшихся в комнате донесся гул толпы с площади. Проповедник с минуту помолчал, смотря вниз на ужасную сцену под окнами: с того места, где он стоял, можно было видеть все.