Камешек в небе. Звезды как пыль - Айзек Азимов

Майор Андрос, конечно, будет возражать. Кое-кто при дворе потребует его отзыва с должности наместника.

Если необходимо, он сам полетит на Тиран, увидится с Кханом и добьется, чтобы его выслушали, сообщит все факты, и король королей увидит, что другого пути не было.

Козни врагов будут разрушены.

«Безжалостный» превратился в сверкающую точку, неотличимую от других звезд, которые окружили его после выхода из Туманности.

Ризетт сказал, глядя, как, удаляясь, уменьшается на экране тиранитский флагман:

— Он отпустил нас! Знаете, если бы все тираниты были на него похожи, я мог бы служить в тиранитском флоте. У меня было свое представление о тиранитах, а он ему не соответствует. Как вы думаете, он слышит нас?

Байрон переключил приборы на автоматику и повернулся в кресле.

— Конечно, нет. Он может следить за нашим кораблем через гиперпространство, как делал раньше, но не думаю, чтобы он мог уловить нас шпионским лучом. Помните, когда он захватил нас, то знал только то, о чем мы говорили на четвертой планете. Не больше.

В пилотскую рубку вошла Артемизия, прижав палец к губам.

— Тише, — сказала она, — он уснул. Скоро мы будем на Родии?

— Через один прыжок, Арта. Аратап рассчитал его для нас.

— Я пойду вымою руки, — сказал Ризетт.

Они смотрели, как он выходит, и тут же Артемизия очутилась в объятиях Байрона.

Он поцеловал ее в лоб и в глаза, потом нашел губы, и руки его сжали ее крепче.

Поцелуй затянулся.

Она сказала:

— Я тебя очень люблю.

Он ответил:

— Я люблю тебя больше, чем могу выразить.

Последующий разговор был столь же неофициален, сколь и приятен.

Немного погодя, Байрон сказал:

— Он поженит нас перед посадкой?

Артемизия слегка нахмурилась.

— Я пыталась объяснить ему, что он Директор и капитан корабля, и что здесь нет тиранитов. Не знаю, понял ли он. Он очень расстроен. И совсем не в себе. После того, как он отдохнет, я попробую снова.

Байрон негромко рассмеялся.

— Не беспокойся. Мы его убедим.

Шумно вошел Ризетт.

Он сказал:

— Хорошо бы иметь трейлер. Теснота такая — негде глубоко вздохнуть.

— Через несколько часов мы будем на Родии, — ответил Байрон. — Скоро прыжок.

— Я знаю.

Ризетт нахмурился.

— И останемся на Родии до самой смерти. Я не жалуюсь, я рад, что остался в живых. Но какой глупый конец!

— Это еще не конец, — негромко сказал Байрон.

Ризетт посмотрел на него.

— Вы думаете, мы можем начать сначала? Нет, вы может быть, и сможете, но я нет. Я слишком стар и ничего у меня не осталось. Лигейн я никогда больше не увижу. Это больше всего меня беспокоит. Там я родился и прожил всю жизнь. В другом месте я не человек. Вы молоды, вы забудете о Нефелосе.

— Жить можно не только на родной планете, Теодор. В прошлые столетия именно в этом и заключалось наше непонимание. Все планеты — наша родина.

— Может быть. Если бы существовала планета повстанцев, это было бы так.

— Планета повстанцев существует, Теодор.

Ризетт резко ответил:

— Я не настроен для шуток, Байрон.

— Я не шучу. Такая планета есть, и я знаю ее расположение. Я мог бы догадаться об этом неделю назад, да и любой мог бы. Все факты налицо. Они были передо мной, но я не видел их связи. Лишь на четвертой планете, когда мы победили Джонти, я увидел. Помните, он говорил, что мы никогда не найдем пятую планету без его помощи? Вы помните его слова?

— Точно — нет.

— А я помню. Он сказал: «В среднем на одну звезду приходится семьдесят кубических световых лет. Если будете пробовать методом проб и ошибок без меня, вероятность двести пятьдесят квадрильонов к одному, что вы пролетите дальше миллиарда миль от любой звезды!» Именно в этот момент я догадался. Я даже услышал, как что-то щелкнуло у меня в мозгу.

— У меня ничего не щелкает, — сказал Ризетт.

— Может, объясните немного проще…

И Артемизия сказала:

— Не понимаю, о чем вы это, Байрон.

— Разве вы не видите, что это именно та вероятность, которая ожидала Джилберта? Вы помните его рассказ? Ударил метеорит, и курс корабля изменился. В конце концов он оказался внутри звездной системы. Это могло случиться по совпадению, настолько невероятному, что его можно не принимать во Внимание.

— Значит, это рассказ безумца, и никакой планеты повстанцев нет.

— Но, может быть, условия появления корабля вблизи планеты не столь невероятны? И это может быть лишь в одном случае, только в одном.

— В каком именно?

— Вы помните рассуждения Автарха? Двигатели корабля Джилберта не повреждены, и поэтому мощность толчка осталась прежней. Иными словами, длина прыжков не изменилась. Изменилось лишь их направление, таким образом, что корабль оказался в Туманности. Такая интерпретация фактов совершенно невероятна.

— Какова же альтернатива?

— Не изменилась ни мощность, ни направление, и вообще не было оснований считать, что направление прыжков изменилось. Это ведь только допущение. А что, если корабль шел прямолинейным курсом? Он был нацелен на звездную систему, в ней и оказался.

— Но ведь он летел…

— … на Родию и оказался там. Это совершенно очевидно.

Артемизия сказала:

— Но тогда планета повстанцев — моя родина! Невероятно!

— Почему невероятно? Она где-то в Родийской системе. Есть два способа спрятать что-нибудь — поместить его туда, где никто не найдет, например, в Туманность Лошадиная Голова, или поместить в то место, где никто и не будет искать — прямо перед глазами, у всех на виду. Подумайте, что случилось с Джилбертом после приземления на планете повстанцев? Он вернулся на Родию живым и объяснил это тем, что там не будут искать тиранитский корабль и случайно не обнаружат планету. Но почему же он остался жив? Ведь повстанцы должны были его умертвить, чтобы он не проговорился, что он, кстати, и сделал. Может существовать лишь одно объяснение: планета повстанцев находится в системе Родии, а Джилберт — Хинриад, а где еще с таким уважением отнесутся к жизни Хинриада? Только на Родии.

Артемизия стиснула руки.

— Но если то, что ты говоришь, Байрон, правда, то отец — в опасности. Ведь планета в его владениях.

— Да, уже двадцать лет он подвергается риску, — согласился Байрон. — Но, возможно, это не так страшно, как ты думаешь. Джилберт однажды признался мне, как трудно притворяться дилетантом и ни на что не годным человеком. Конечно, он драматизировал, бедняга. У него было все не так сложно, и он позволял себе оставаться самим собой только с тобой, Арта. Но ведь возможно полностью жить такой жизнью, если ставить перед собой великую цель. Казаться никчемным, слабовольным даже в глазах дочери. Склонять ее на ненавистный брак, лишь бы не подвергнуть риску дело всей жизни. Казаться слабоумным…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});