Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III - Кондратий Биркин

«Не прикасайтесь к топору!» — говорил Карл I на эшафоте Уайт-Голла. Если бы эту фразу короля сыновья его, как завет, приняли в аллегорическом смысле, подразумевая под словом «топор» «народ», не было бы в Англии в течение сорока лет ни распрей, ни междоусобий, ни революций. Но Карл II своими деспотическими выходками дразнил народ, «играл топором», завещая своему преемнику срам и изгнание, пролагая тропу к престолу Стюартов династии иноплеменной… И самый этот престол — обагренный кровью отца, опозоренный братом, престол, сделавшийся мишенью для комьев грязи демократии, для колкостей парламентских ораторов, для ядовитых стрел пасквилянтов, какую он мог иметь привлекательность в глазах Иакова?

Кроме орды побочных детей обоего пола, иных законных наследников Карл II после себя не оставил, и брат его Иаков II взошел на престол, на котором народ приветствовал его довольно дружелюбно. В последние пять лет до своего воцарения Иаков как будто изменился к лучшему в нравственном отношении. В 1680 году он схоронил первую свою супругу герцогиню Анну и через два года сочетался браком с Мариею, принцессою Моденскою. Эта молодая красавица, умная, превосходно образованная, усердная католичка с примесью иезуитизма, в короткое время взяла верх над мужем и занялась его перевоспитанием. На первый случай она принудила его расстаться с фаворитками, что он отчасти исполнил, уменьшив свой гарем на две трети, и хотя сердце его все еще лежало к Арабелле Черчилль, но он в отношении к ней стал соблюдать более приличия, обходясь с нею с должною холодностью. Эта холодность, разумеется, не препятствовала ему тайно посещать Арабеллу и в беседе, с глазу на глаз, вознаграждать себя за обязательную скромность. Миссис Сидли, немедленно по восшествии его на престол, была уволена в чистую отставку с вознаграждением титулом герцогини Дорчестер. Оставив на своих местах всех министров предыдущего царствования, Иаков II дал торжественную клятву отечески заботиться о спокойствии и счастии народа, не стеснять его свободы и по мере сил содействовать всему, что только могло клониться к общественному благу. Эти обещания народ принял за чистую монету и выразил королю живейшую свою признательность. Многие города через своих выборных поднесли Иакову II адресы с выражением верноподданнических чувств и уверенности, что он мудрым своим правлением оправдает всеобщие, на него возлагаемые надежды. При этом отличилась депутация квакеров. Верные правилам своей секты, они сказали королю:

— Надеемся, что нам ты предоставишь ту же самую свободу совести, какую сам взял, и не будешь стеснять нас в угоду последователям иных исповеданий, точно так же, как и сам не стесняешься.

Иаков II действительно не стеснялся ни в деле вероисповедания (явно благоволя католикам), ни в обхождении своем с государственною казною. Парламент постановил, чтобы король Карл II, кроме выдаваемого ему определенного содержания, пользовался таможенным и акцизным сборами пожизненно. По закону его преемник был обязан сделать парламенту запрос: имеет ли он, король Иаков II, право пользоваться теми же самыми доходами, которыми пользовался его покойный брат? Но, опасаясь получить отказ или уверенный в согласии парламента, Иаков II самовольно объявил акцизы и таможенные пошлины своею собственностью. Парламент и общины ему не противоречили, однако же были не совсем приятно поражены этим пренебрежением к их правам и существующим узаконениям. Они утешались мыслью, что король, верный своей клятве, в своих сношениях с иностранными державами будет придерживаться иной политики, которой придерживался покойный Карл II, в особенности же расторгнет ненавистный союз с Францией… Ничуть не бывало!

Луиза де Керуаль, герцогиня Портсмут по-прежнему играла роль посредницы, а посланник Людовика XIV Барильон, поздравляя Иакова II с восшествием на престол, вручил ему подлинное письмо своего государя и 500 000 франков в виде субсидий. Английский король, тронутый до слез этой внимательностью державного соседа, выразил посланнику свою неограниченную привязанность и самое дружественное расположение к Людовику XIV. Лорд Черчилль, брат Арабеллы, был в качестве чрезвычайного посла отправлен в Версаль. Таким образом, союз с Францией, вопреки желанию народному, был и скреплен, и упрочен. Этими действиями, выставив себя в весьма невыгодном свете, Иаков созвал парламент и общины. Речь короля на этом собрании, льстивая и лживая, произвела на присутствовавших неприятное впечатление. Из нее они поняли, что Иаков II, несмотря на свои недавние обещания заботиться о благе поданных, совещаясь с представителями народа, становился к ним в те же самые отношения, в которых находился и Карл II. Другими словами, король давал понять парламенту и общинам, что не считает их ни за советников, ни за сотрудников, а только за исполнителей его неограниченной воли. Этот взгляд Иакова II особенно ясно был выражен в речи, обращенной к членам общин:

— Помните, господа, что чем вы усерднее будете исполнять мои желания, тем чаще мы будем видеться!

Первое желание Иакова II, выраженное парламенту, было отдача под суд Тита Оатса — доносчика на участников в заговоре папистов — и признание последних оклеветанными. В исполнение монаршей воли наряжена была особая следственная комиссия для пересмотра дела о заговоре, окончившая свои заседания оправданием папистов и приговором к позорному наказанию гнусного клеветника. Конечно, этим решением не воскресили безвинно казненных иезуитов и лорда Стаффорда, но на католиков оно произвело отрадное впечатление, в протестантах возбудило ропот. Покуда все это происходило в столице, королю угрожала великая опасность со стороны Шотландии. Граф Арчибальд Арджиль, приверженец герцога Монмута, проживавшего в Голландии, уведомил изгнанника, что время благоприятствует и он может прибыть в Англию для свержения с престола Иакова II и занятия его места. Мысль быть королем английским не покидала герцога с самых юных лет; он свыкся с нею, и как на родине, так и в чужих краях изощрял свой скудный умишко, приискивая всевозможные способы к ее осуществлению. При Карле II, как мы видели, не было заговора, в котором Монмут не принимал бы участия; все они не удавались, и каждый раз Монмут, благодаря предательству, увертывался от наказания. Изгнанный в Голландию, он вел переписку с шотландскими пресвитерианами, исправно извещавшими его о всех переменах в делах правительства, о взаимных отношениях короля и народа, наконец — о настроении умов. Штатгальтер Голландии Вильгельм Оранский, негодуя на Иакова II за его расположение к католикам и пренебрежение к владычествующему вероисповеданию его королевства, уже замышлял свергнуть тестя своего с престола, оправдывая это насилие своим сочувствием к народу английскому, в сущности же, имея личные виды на королевскую корону. Но Вильгельм действовал осторожно, со свойственными ему благоразумием и осмотрительностью. Слабоумный Монмут вздумал, как вороненок орлу в басне, подражать ему и подвергся той же самой участи. Роль защитника религии, взятая на себя герцогом Монмутом, не могла не возбудить к нему сочувствия англичан и шотландцев, и на него-то именно рассчитывал негодяй, по приглашению лорда Арджиля отправляясь в Шотландию. С 80 человеками вооруженных приверженцев, размещенных на трех канонерках, Монмут 11 июня 1685 года отплыл из гавани острова Текселя и высадился на берега Шотландии в Лиме. Немедленно по прибытии, чтобы разжечь народную ненависть к Иакову II, Монмут распространил прокламацию, в которой, называя короля врагом истинной церкви и злодеем народа, обвинял Иакова в поджоге Лондона (в 1666 году) и в отравлении Карла II. Вместе с тем он объявил народу, что готов до последней капли крови постоять за церковь и за права истинных ее сынов. Это воззвание произвело на фанатиков желанное действие, и до трех тысяч человек мятежников в несколько дней собралось под знамена Арджиля и Монмута. Располагая этими незначительными силами, последний двинулся к Эксминстеру, угрожая вторжением в английские пределы. При известии о движении мятежников парламент применил к Монмуту билль о покушении на цареубийство (bill of attainder), оценил его голову в 5000 фунтов стерлингов, дал королю субсидии на подъем армии, выступившей навстречу Монмуту под предводительством герцога Альбемэрль, сына Монка. Как бы в ответ на парламентский билль Монмут издал вторую прокламацию, в которой, именуясь настоящим Иаковом II, утверждал, что он законный сын Карла II и Люси Уольтерс, в удостоверение чего может предъявить и формальные документы. Нимало не поправив положение дела этой нелепой прокламацией, Монмут только усугубил свою вину перед законным королем, присоединив к мятежу и самозванство. Несмотря на обещание постоять за правое дело, Монмут, преследуемый герцогом Альбемэрлем, убегал от него как травимый заяц, безуспешно бросаясь то к Бату, то к Бристолю. Наконец, понуждаемый ропотом своих дружин, самозванец решился сразиться с королевскими войсками в Седжморе близ Бриджуотера. Кавалерия мятежников, предводимая лордом Греем, обратила тыл; пехота еще могла бы и небезуспешно сразиться с солдатами герцога Альбемэрля, если бы ею предводительствовал не Монмут, оторопевший, растерявшийся и сам подавший ей пример постыдного бегства (6 июля). Томимый усталостью и голодом, он скрылся от преследователей, но ненадолго. Блуждая по окрестностям Седжмора, он забрел в ров, поросший лапушником, бурьяном, крапивою, в изнеможении уснул и здесь был схвачен. Отправленный в Лондон, Монмут написал к Иакову II льстивое письмо, в котором изъявлял раскаяние, клялся загладить свое преступление верностью неподкупной, если только королю угодно его помиловать; умолял о позволении увидеть короля. Это желание пленника было исполнено. Монмут прибегнул к тому же самому маневру, который неоднократно выручал его из беды при покойном Карле II: плача и ломая руки, он ползал перед Иаковом II на коленях, целовал ему ноги, возбуждая в нем вместо жалости справедливое презрение. Монмут опять умолял о свидании со своим грозным судьею, уверяя коменданта Башни и всех сторожей, что ему достаточно сказать одно только слово, и король непременно его помилует. Из намеков жалкого труса можно было понять, что он намерен сделать донос на королевского министра лорда Сундерланда за его тайные сношения с Вильгельмом Оранским. И эта гнусная увертка не удалась Монмуту. Дорожа своей презренной жизнью, он отважился на третью, подобно второй, бесполезную подлость: объявив, что отрекается от ереси пресвитерианской и желает присоединиться к церкви католической. Зная, что Монмут в это время был бы готов перейти даже в исламизм, король совершенно безучастно отнесся к предложению преступника, говоря, что и отступничеством он своей головы не спасет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});