Клинок Тишалла - Мэтью Стовер

Демон-Берн гладит меня по лицу холодной жесткой ладонью…

Может, отсюда и берется синдром «у меня все в порядке»: это стаи демонов высасывают твое отчаяние, твой ужас, твою скорбь. Может, это имеют в виду люди, когда грустно качают головами и бормочут про себя: «До него еще не дошло…»

Они говорят: «Демоны еще жрут».

Утоляя свой маниакальный голод, бесы оказывают нам большую услугу.

А вот когда они нажрутся – тогда берегись.

Вот поэтому я могу лежать на острых камнях, весь замаранный кровью Шенны, пока брызги водопада оседают на ее кишки, не чувствуя ни бесполезных ног, ни бесполезного сердца, и надеяться только, что чучело прикончит меня, еще не нажравшись.

Ибо я догадываюсь, что будет потом, и эта перспектива нравится мне еще меньше.

Демон-Берн облизывается – и вдруг в щеке его с влажным шлепком появляется круглая дырочка. С другой стороны лица фонтаном брызжут осколки зубов. Вторая пуля пробивает висок, лопается стеклянный глаз. Чучело мотает головой, будто укушенный шершнем жеребец, и над горами разносится дробный звук пороховых автоматических винтовок.

Звучит – как в кино.

И стреляют до отвращения метко: я все надеюсь, что шальная пуля на ладонь разминется с целью и раскроит мне череп, но куда там. Должно быть, палят социальные полицейские – всем известно, что социки не мажут.

Пули бьют почти ритмично, с влажными хлопками, будто клакеры на разогреве. Чучело подымается и пятится, дергаясь, как в дикарской пляске. Дойдя до обрыва, тварь размахивает руками и, широко расставив ноги, пытается удержаться на краю, но гремят новые выстрелы, и очередь сметает чучело с обрыва на хрен.

Труп падает, глухо хлопнувшись раз-другой о камни, и исчезает внизу.

А потом я ощущаю, что демон исчез, потому что в груди моей происходит термоядерный взрыв, испепелив сердце и обжигая глотку, и боже, и боже боже господи боже боже…

…боже…

14

Вечность спустя: я плыву в океане желчи, меня качает безнадежно мертвая зыбь. Перед глазами пляшут тени, и слышатся голоса – слабо, просачиваясь из неизведанной, ненужной вселенной за гранью моего мирка боли.

– Наше соглашение было вполне конкретно, – произносит голос одновременно человеческий и механический: так могла бы разговаривать заводная кукла, будь у нее голосовые связки. – Он будет доставлен в столицу на казнь. Меч также входит в цену.

Отвечает его полная противоположность: за сухими, педантичными интонациями в нем слышится звон натянутой тетивы.

– Да, безусловно. Я присмотрю за ним. Что же касается меча, это реликвия святого Берна и по праву принадлежит церкви Возлюбленных Детей Ма’элКота. О нем позаботятся со всем тщанием.

Я открываю глаза, поворачиваю голову, чтобы приказать обоим заткнуть хлебальники, а вижу жестколицего засранца посла рядом с одним из фальшивых охранников.

Между ними покачивается, сверкая в радужных брызгах водопада, рукоять Косалла, будто метроном, отмеряющий ритм белого шума, в котором растворяется мир. Брызги оседают, сливаясь в тонкую розоватую от крови струйку воды. Изгибы валунов уводят ее в сторону от ручья, и она высыхает среди бесплодных камней.

Клинок рассек череп Шенны, будто чудовищная, наизнанку вывернутая Паллада, но глаза ее все еще ясны и светлы – те же брызги смывают с них пыль. Зрачки сверкают, как алмазы, и я не понимаю, как мне жить дальше.

Райте оборачивается ко мне, пронизывая сияющим взором.

– Что скажешь, Кейн? – обращается он ко мне с глумливой почтительностью. – Готов в дорогу?

Язык отказывает мне.

Райте пожимает плечами.

– Моя благодарность, – бросает он фальшивому охраннику. – Передайте вашему руководству в компании «Поднебесье» глубочайшее почтение со стороны Монастырей. Также объясните, что мы сожалеем о гибели администратора Гаррета, но вы сами можете засвидетельствовать – она была неизбежна.

– Согласен, – отвечает тот. – Посольство известят о назначении нового вице-короля, как только позволят обстоятельства.

– Мы готовы приветствовать его в духе истинного братства, – напыщенно произносит Райте. – Всего вам наилучшего.

Фальшивый охранник молчит: социки никогда не прощаются. Молча делают разворот кругом и скрываются за утесом.

Я надеялся, что они меня пристрелят. Но это явно лишнее.

Я еще дышу, но это не значит, что я жив.

Так что когда Райте выдергивает Косалл из камня, попирая башмаком лицо Шенны, я ничего не чувствую.

Так что когда он подскакивает ко мне, и в иссиня-белых глазах его бьется тот же слепой голод, что я видел в стеклянных зенках мертвого Берна, и кричит: «Я Райте из Анханы. Ты Кейн, мой пленник, и ты умрешь!» – я без всякого удивления слышу собственный ответ:

– Я не Кейн. Кейна больше нет. Кейн мертв.

Слова эти по какой-то причине наполняют мальчишку восторгом. Он стоит надо мной, увенчанный славой, раскинув руки, будто хочет обнять весь мир.

– День пришел! – запрокинув голову, орет он в безграничное небо. – День пришел! Ибо я есть!..

У меня еще хватает сил удивиться тупо, кем он себя считает, но сил принять ответ к сердцу уже не находится. Я могу думать только о Вере.

Но не могу представить, чем случившееся обернулось для нее.

Господи, Вера… Я знаю, ты не слышишь меня, но…

Господи, Вера.

Прости.

Подлый рыцарь, как это в обычае у странствующих паладинов, шел своим путем и учил свои уроки: каждый поворот на его пути становился новым уроком, и каждый урок заставлял свернуть с прежней дороги.

Медленно, через боль и страдания подлый рыцарь признавал истины, которым учила его жизнь: чем вымощена дорога в ад, что нет в мире совершенства и что доброе дело не остается безнаказанным.

Разумеется, он усвоил эти уроки слишком поздно. В конце концов, он был подлый рыцарь.

Глава десятая

1

В дверь постучали без злости – не слишком громко и настойчиво, пару раз, словно бросили походя «Привет!», – но когда Делианн открыл, то едва успел разглядеть рослого, широкоплечего хуманса с добрыми глазами и физиономией, напоминавшей как цветом, так и топографией вареную картофелину. Большего он рассмотреть не успел, потому что в поле зрения его возник весьма внушительный кулак хуманса, приближавшийся слишком быстро и столкнувшийся с переносицей Делианна на такой скорости, что чародей даже не запомнил, как упал. Пропустив промежуточные стадии, он обнаружил, что лежит на ковре в облаке сверкающих белых искр. Во рту стоял вкус крови.

– Привет, – дружелюбно бросил хуманс, шагнув к Делианну, и отвесил ему изрядный пинок тяжелым башмаком под ребра, над почкой, достаточно увесистый, чтобы пара ребер треснула хрустко и чуть слышно.