Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

называли великого князя Николая Николаевича, третьи — великого князя Кирилла Владимировича. Говорили, что за первых двух старались хлопотать представители общественности, а за последнего умно действовала великая княгиня Мария Павловна. Так говорили, так болтали и, главное, этому верили круги интеллигенции, и в этом было знамение времени. Создавалось впечатление, что против государя есть комплот даже среди династии. Это была неправда, это была сплетня, но ей верили.

Наступление на правительство началось с осени, после возвращения из-за границы депутации Государственной думы и Государственного совета. Некоторые говорили особенно доверительно, что во время посещения некоторых стран кое-кто из депутатов получил руководящие указания от масонского центра с обещанием моральной поддержки. В качестве главного подготовительного средства выдвинули клевету.

Клеветали, что царица по своим симпатиям чистейшая немка и работает на Вильгельма. Клеветали, что с целью подчинения государя влиянию царицы его опаивают каким-то дурманом, что расслабляет ум и волю государя. Клеветали, что Распутин состоит в интимных отношениях с царицей, и не щадили клеветой даже чистых, как хрусталь, детей их величеств.

Клевета не знала пределов, и потоки грязи зачастую имели источником высшие круги петроградского общества, откуда разливались по стране и проникали на фронт. Теперь, когда после Февральского переворота образованная Временным правительством Чрезвычайная следственная комиссия доказала абсурдность этих слухов, теперь, когда переписка государя с его супругой опубликована, когда опубликованы многие другие документы, все это ясно, как светлый день, но тогда верили каждому абсурдному слуху. Среди членов Государственной думы была такая сильная уверенность в том, что царица Александра Федоровна помогает немцам, что депутат П. Н. Крупенский даже спросил о том министра Сазонова.

— Вы знаете, — ответил Сазонов, — я не люблю императрицу, но я вам категорически заявляю, что это неправда.

И этому серьезному, авторитетному заявлению Сазонова все-таки не все верили. А когда молодой и неуравновешенный великий князь Дмитрий Павлович бросал легкомысленную и ни на чем не основанную фразу о том, что государя спаивают каким-то дурманом, этой галиматье так же верили и ее передавали дальше и дальше, и мы знаем теперь, какую роль сыграла именно эта сплетня в решении князя Юсупова убить Распутина.

Во всех кругах общества была как бы одна цель: как можно сильнее скомпрометировать, опорочить верховную власть и ее правительство. А между тем никто в России не желал так чистосердечно и фанатически полной победы над немцами, как император Николай II, и едва ли кто так самоотверженно и упорно отдавал общему делу союзников все свои силы и помыслы. Казалось, что большой успех, достигнутый в последние месяцы на Юго-Западном фронте, дал новое основание и надежду на победоносный конец ужасной войны. И вот этот-то успех на фронте едва ли не больше всего толкал оппозицию на совершение переворота. «Надо спешить, а то не успеем добиться Конституции. С победой самодержавие усилится и, конечно, не пойдет на уступки. Надо спешить…»

Так говорили. Будущий «герой» революции А. Ф. Керенский однажды не побоялся высказать эту мысль на общем собрании присяжных поверенных в Петрограде. Призывая собрание к борьбе с властью, Керенский, в пылу спора с председателем собрания, известным [адвокатом] Карабчевским, бросил такую фразу: «Поймите, наконец, что революция может удаться только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент может быть упущен навсегда».

Все политиканы говорили в тылу о борьбе с немцами, и все в действительности боролись со своим правительством, боролись с самодержавием. С тем самым самодержавием, победить которое мечтали немцы, да и одни ли немцы… Все считавшие себя патриотами работали на ту самую революцию, о которой так мечтали немецкие генералы начиная с Людендорфа, понимая, что в ней залог их успеха и конец России. Все обвиняли правительство в германофильстве, и все вели себя как заправские немецкие агенты и провокаторы. Немцам только оставалось раздувать и усиливать это, столь полезное для них, разрушительное в тылу настроение. И они, конечно, это и делали самым тонким и умным образом через своих действительных агентов. Одним из важных центров этой немецкой работы была Швейцария.

В этой борьбе с правительством выдающуюся роль играл Гучков. Он как бы отмежевал себе область пропаганды среди высшего состава армии. Он вел самую опасную, самую конспиративную работу по организации заговора против государя, в чем ему помогал Терещенко. Он с Коноваловым прикрывал революционную работу рабочей группы Военно-промышленного комитета. Рабочие не верили, конечно, ни Гучкову, ни Коновалову, но, признавая их пользу по подготовке революции, шли с ними рука об руку. В настоящий же момент Гучков широко распространял свое письмо к генералу Алексееву, в котором он нападал на отдельных членов правительства. В нем он раскрывал такие тайны правительства военного времени, за оглашение которых любой военный следователь мог привлечь его к ответственности за государственную измену. И только по содержанию этого письма он, Гучков, мог бы быть повешен по всем статьям закона, куда более бесспорно и заслуженно, чем подведенный им под виселицу несчастный Мясоедов.

Штюрмер доложил государю о происках Гучкова, но в общих чертах доложил и о письме Гучкова к Алексееву. Государь спросил Алексеева. Тот ответил, что он не переписывается с Гучковым. Тем дело и закончилось. Слабость правительства и генерал Алексеев спасли тогда Гучкова. Верил ли государь в его революционную роль — трудно сказать. Но царица правильно оценивала весь приносимый им вред и правильно считала, что его надо арестовать и привлечь к ответственности.

В октябре месяце в Петрограде состоялось собрание общественных деятелей, в числе которых были: Милюков, Федоров, Гучков, Терещенко, Шидловский и еще несколько человек. Председательствовал Федоров[117]. Обсуждали вопрос — что делать. Было решено, что император Николай II не может более царствовать. Необходимо добиться его отречения. Почти все высказались, что отречение должно быть «добровольным». Престол должен перейти к законному наследнику Алексею Николаевичу, а по его малолетству надо учредить регентский совет во главе с великим князем Михаилом Александровичем.

Гучков, имевший уже свой план об отречении, в добровольное отречение не верил; своего плана, конечно, не открывал[118], Милюкова же, как и вообще всю его партию кадетов, ненавидел. Он уехал до конца собрания и на тесном совещании со своими главными сообщниками решил продолжать свое дело. Уже после переворота, хвастаясь перед Чрезвычайной следственной комиссией своей работой по подготовке революции, Гучков показывал: «План заключался в том (я только имен не буду называть), чтобы захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение, затем, при посредстве воинских частей, на которых здесь, в Петрограде можно было рассчитывать, одновременно арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о