Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

Разговоры с японскими интеллектуалами не вызывали у меня ощущения потерянности. В то же время их реакция на факт американского преобладания пробуждала чувство уже-виденного или уже-слышанного. Непринужденный стиль межличностных отношений американцев контрастирует с почти ритуальным характером таких отношений в вечной Японии. Конечно, маленькие японцы то здесь, то там вели себя как маленькие американцы и упражнялись в бейсболе. Во время последующих поездок у меня возникло впечатление, что традиция начинала побеждать внешнее влияние, и я задавался вопросом о смысле студенческих волнений, которые в 60-е годы приобрели крайне ожесточенный характер.

В Индии, по крайней мере в ту эпоху, в глаза путешественника сразу же по его прибытии бросались толпы, нищие толпы. Я сошел с корабля в Калькутте, приплыв из Гонконга, и в течение первых дней спрашивал себя, как привилегированные люди свыкаются с несчастьем других, со спящими ночью на тротуарах, с убогими кварталами, где обитают сотни тысяч мужчин, женщин, детей, лишенных всего. К своему стыду, я осознал, что через несколько дней и сам перестал видеть нестерпимое. Случайно я открыл правило, которым руководствуются нищие и о котором не ведал. Выходя из храма, я дал ребенку несколько монеток. Через несколько мгновений меня окружила кричащая стая молодых индийцев, требовавших своей доли. Пока я ничего никому не давал, никто не протестовал; как только я дал что-то одному, все другие посчитали себя вправе требовать того же. Мои спутники, объяснившие мне смысл случившегося, были выпускниками Лондонской школы экономики, они излагали мне фабианские идеи, близкие к социалистическим, которые не соответствовали индийским условиям и их собственному поведению, скорее вынужденному, чем избранному свободно.

Мои поездки в Японию, вероятно, не дали мне ничего или почти ничего сверх того, что я мог бы узнать из книг. Разговоры, пейзажи, монументы, толпы, все воспоминания, которые мы храним, обогатившие нас опыты создают иллюзию близости. То, что мы знали раньше, теперь узнается по-другому. У нас пропадает желание повторить вопрос Монтескьё: «Как можно быть персиянином?» Чего не отдал бы латинист, чтобы оказаться, хотя бы на один день, в имперском Риме в начале нашего тысячелетия?

Принесли ли большую пользу мои путешествия (если оставить в стороне частые визиты в Соединенные Штаты) «кабинетному аналитику»? Не уверен в этом. В основном я располагаю той же информацией, что и мои читатели; и они и я черпаем ее из телеграфных сообщений. Поэтому все зависит от знания обстановки, в которой происходит событие. Например, в 1973 году, когда египетская армия переправилась через Суэцкий канал 171, некоторые мои товарищи по «Фигаро» позволили одурманить себя израильтянам из посольства. Роже Массип озаглавил свою статью «Западня», предположив, что египтяне попали в ловушку, поставленную хитроумными израильтянами. На следующий день я сделал то, что, можно сказать, не делал никогда, — написал статью, где открыто возражал Р. Массипу. Я был убежден, что израильтяне позволили застать себя врасплох. Почему? Я знал — и все в мире должны были бы знать, что на линии Барлева находились лишь несколько сотен солдат и что Суэцкий канал нетрудно преодолеть. Каким образом шестьсот солдат армии Израиля, расставленные на сотнях километров, могли помешать целому войску перейти канал? Что касается уничтожения египетского плацдарма, то как израильтяне могли бы добиться этого в самое ближайшее время, если они еще не провели мобилизацию? Израильская армия, численность которой в мирное время невелика (тогда — примерно 300 тысяч человек), рассредоточена по трем фронтам, она не могла немедленно перехватить инициативу у своего основного противника, египетской армии. Я частично ошибся, ибо израильтяне, не ожидая сосредоточения своих сил, бросили на плацдарм моторизованную бригаду, которая была разгромлена. Я совершил ошибку, так как не думал, что командование способно допустить подобный промах, став жертвой своей недооценки противника.

В другой ситуации рассуждения в уединении послужили мне лучше, чем вашингтонские слухи. Когда телеграф принес сообщение о том, что северокорейские дивизии пересекли 38-ю параллель, у меня сразу же возникло убеждение: команда Трумэна не допустит исчезновения республики, созданной под эгидой ООН 172, на территории которой еще находились американские войска. События в Корее — а кто во Франции или в Европе беспокоился о Корее? — бросали вызов Американской Республике. От ответа на этот вызов зависело суждение мира о Соединенных Штатах: согласятся ли они взять на себя имперское бремя? Я не сомневался в ответе, дал понять, каким он будет, и заранее одобрил его в статье от 27 июня под заголовком «Испытание силой»[126] («Epreuve de force»), в то время как Ж.-Ж. Серван-Шрейбер телеграфировал из Вашингтона в «Монд»: «Америка не будет воевать ради Кореи, как она не стала воевать, когда американский самолет был сбит над Балтикой…» В моей статье обоснованно делался упор на обязательства, принятые Соединенными Штатами по отношению к Южной Корее: «…безопасность и процветание Южной Кореи являются наилучшим фундаментом доверия для всех народов Азии» (заявление Трумэна); «…я надеюсь, что дни, которые я только что провел здесь, будут еще одним доказательством того, что Корея не оставлена на произвол судьбы» (Дж. Ф. Даллес, за неделю до начала агрессии). Ж.-Ж. Серван-Шрейбер считал военное невмешательство Соединенных Штатов делом решенным и отсюда заключал, что «вся внешняя политика Америки должна быть полностью пересмотрена и прояснена». Он был прав: если бы Соединенные Штаты не пришли на помощь Южной Корее, им пришлось бы пересматривать всю свою внешнюю политику — это и позволяло мне предвидеть решение, которое действительно принял Трумэн и насчет которого сомневался обозреватель, находившийся на месте событий.

На Ближнем Востоке я в двух случаях смог измерить шансы и риски предвидения, основанного на рассуждении. Весной 1956 года, во время моей первой поездки в Израиль, куда меня пригласил Иерусалимский университет, я прочел лекцию об арабо-израильском кризисе. Тогда на границах страны множились военные инциденты: атаки фидаинов 173, ответные действия израильской армии. Весь мир испытывал страх или надежду, ожидая в любом случае крупных военных операций. Я же говорил, что великие державы остановят эти действия буквально через несколько дней.

Когда стали задавать вопросы, профессор Акцин спросил меня, сколько дней великие державы смогли бы предоставить воюющим сторонам, чтоб обязать их прекратить кровопролитие, даже принудить к этому. Я ответил: минимум — три дня, максимум — восемь или девять. Национализация Суэцкого канала изменила условия арабо-израильской войны, но в общих чертах великие державы, в особенности Соединенные Штаты, повели себя так, как я предсказывал. Особой заслуги в этом не было: тогда, в 1956 году, Соединенные Штаты господствовали в международной системе и прибегали к своей мощи, для того чтобы навязывать или запрещать некоторые методы действий; в особенности они осуждали и предупреждали, по мере возможности, применение оружия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});