День учителя - Александр Изотчин

Тут уж пришла очередь родителей Андрея показать, что и они «не лыком шиты». Иван Николаевич, продемонстрировав знание обстоятельств жизни на «Пражской» и тем обозначив свое участие в ремонте, предложил взять на себя решение некоторых бытовых проблем — в квартире нет холодильника, входная дверь такая, что ее кулаком откроешь, да и пол в комнате холодный — нужен паркет или ковролин. На покупку холодильника, коврового покрытия и установку железной двери Мирошкины выделяли шесть миллионов — по два на каждый предмет. У Андрея захватило дух — так много денег сразу он не держал в руках никогда. Иван Николаевич остался доволен эффектом — ухмылка Валерия Петровича приобрела недовольно-недоверчивое выражение, хотя было ясно — чтобы накормить такую ораву гостей, траты Завьяловых также должны были достичь значительной суммы. Но у Петровича оставался еще один «козырь» — они ведь отдавали свою старую кухню и мебель для комнаты. Возглас Ольги Михайловны: «А вы-то как же?» вознаградил отца Ирины. «Новую купим», — с некоторым превосходством в голосе пообещал Завьялов, окинув взглядом «советскую» обстановку мирошкинской квартиры. Андрея, правда, озадачила реакция на эти слова Татьяны Кирилловны и Ирины — они уставились на главу своей семьи с выражением недоумения и даже испуга. Это Андрея насторожило — ведь о чем-то подобном Ирина говорила ему еще летом.

За последнюю неделю декабря, предварительно произведя по газетам объявлений, которыми был регулярно забит почтовый ящик, детальное обследование рынка предложений, Мирошкин освоил выделенные ему деньги: железная дверь обошлась в один миллион шестьсот тысяч рублей (мастера работали два дня) плюс — двести пятьдесят тысяч рублей досталось обойщику, за ковролин (производство США), купленный в отделе книжного магазина «Молодая гвардия» на «Полянке», вместе с доставкой на такси он отвалил полтора «лимона», а под самый Новый год привезли самую дорогую покупку — трехкамерный «Стинол» стоимостью в один миллион девятьсот шестьдесят пять тысяч рублей. Все чеки и техническую документацию Андрей аккуратно сложил в конверт и спрятал в коробку с книгами — мало ли что, вдруг придется вывозить!

За хлопотами чуть было не упустили праздник — 28 декабря до глубокой ночи они раскладывали с Иркой ковролин и прибивали его к полу плинтусами. Андрей заранее купил и покрыл их лаком, и это потребовало усилий не одного дня — пришлось в мороз побегать между хозяйственным магазином на «Тульской» и Москворецким рынком. На «Тульской» плинтуса оказались по пятнадцати тысяч за погонный метр, а на Москворецком — по двенадцати. Мирошкин обрадовался, что угадал, где дешевле, и купил сразу девятнадцать метров, загрузился в трамвай и поехал к дому. Он еле дотащился от остановки до подъезда и, уже войдя в квартиру, пересчитал деньги. Оказалось — переплатил лишних тридцать тысяч. Бросился назад и успел до закрытия — вернул свое кровное. Замерз и устал так, что покраску пришлось отложить на другой день… Когда был прибит последний гвоздь, стало ясно — Андрей где-то перебил телефонный кабель. Весь следующий день он отдирал плинтуса и искал место повреждения. Замотав перебитое место изолентой, он пустил кабель поверх вновь прибитых плинтусов. Для этого пришлось прикреплять его маленькими гвоздиками — потом некоторое время болели отбитые молотком пальцы…

А 30-го Андрей праздновал Новый год в школе. Тогда-то судьба и послала учителю последнее испытание перед свадьбой — игру в бутылочку с коллегами… Андрей был уверен — прояви он настойчивость, Алка в тот же вечер отдалась бы ему в своем классном кабинете. Уж больно страстно, совсем не «по-игрушечному» они целовались, когда им выпало делать это. Обоих потом качало, вокруг плыли лица смущенных коллег, особенно пожилых, зачем-то засидевшихся на вечере допоздна. Мирошкин, вернувшись за стол, какое-то время представлял себе, как Алка за чем-нибудь пойдет в свой класс, он увяжется за ней, а потом овладеет ею прямо на партах, за которые после каникул, ни о чем не подозревая, усядутся ее первоклассники. Он раздевал худенькую, невысокую, темноволосую, коротко стриженную коллегу глазами и наверняка претворил бы свои фантазии в жизнь — все-таки много выпил, — отправься Алка в класс хотя бы в первые полчаса после их поцелуев. Но она сделала это лишь через час. К тому времени Андрей, что называется, «включил голову», вспомнил про скорую свадьбу, про решение не изменять жене, за что, как он решил, все в его жизни будет хорошо.

Только 31 декабря Мирошкин и Завьялова всерьез задумались о том, что им предстоит встречать Новый год вместе. Можно было, конечно, пойти к кому-нибудь из ее друзей, но Ирине казалось, что новогоднюю ночь надо провести как можно романтичнее. А что может быть романтичнее ужина на двоих, свечей и сексуальных утех до утра? Эта картина, нарисованная перед Мирошкиным его невестой, с самого начала показалась ему нереальной, но, с другой стороны, вовсе не хотелось сидеть до утра в гостях, не имея возможности лечь по-человечески поспать, — такой опыт у него был в студенческие годы. А потому Мирошкин поддержал романтические иллюзии Завьяловой, тем более что всю подготовку праздника она взяла на себя. Ирина привезла от родителей маленький цветной телевизор и занялась приготовлением праздничного стола, Андрей весь день ходил вокруг нее, хватал со стола куски и целовал свою невесту — в тот вечер довольно-таки страстно. Сказались тут предсвадебные ожидания, или Завьялова сумела хоть немного зарядить его своим романтическим настроем — бог ведает. Возможно, его стимулировали угрызения совести — все-таки накануне он чуть было не изменил своей невесте… И лишь часов в десять вечера они сообразили — нет елки. О ней попросту забыли — Ирина была занята столом, а Андрей, несколько лет проживший в съемной комнате, отвык от процедуры наряжания и воспринимал появление на пианино украшенного усилиями Нины Ивановны искусственного деревца как само собой разумеющееся. Завьялова сбегала на брошенный елочный базар и набрала веток, их расставили по квартире в ведрах из-под краски и украсили заготовками для пасхальных яиц, к которым Андрей прибил гвоздиками нитки, — на антресолях оказался целый мешок с почти готовой продукцией, некоторые яйца даже были раскрашены вполне удачно. Получилось забавно. Но на этом романтизм закончился. Выпили шампанского, поели, опять выпили (Мирошкин — водки), снова поели, посмотрели «Старые песни о главном-2» и быстро уснули прямо на ковролине. Утром Андрею показалось, что Ирина грустна, — как видно, романтики на вечере ей показалось недостаточно. Они даже не занимались сексом. Сказалась усталость: у Завьяловой от предновогодних хлопот, а у Мирошкина — от выпитого. Ее расстройство его даже позабавило — Завьялова выглядела полной дурой, до такой степени она не улавливала умонастроение своего будущего супруга и так далеко была готова пойти, не понимая, что ее попросту используют. На «Пражскую» она до свадьбы так и не переехала — ей казалось, что дома, в привычной обстановке будет проще приготовиться к торжеству, надеясь поразить Мирошкина своим белым платьем или букетом.

День свадьбы был намечен на пятницу десятое января. В целом у Мирошкина все уже было готово: белую рубашку Ирина подарила Андрею на Новый год, брюки и ботинки годились с окончания института, галстук в свое время подарила Лаврова, а пиджак он купил сразу после того, как сделал предложение (оставалось только отрезать от него ценник с суммой в пятьсот восемьдесят одну тысячу и убрать бумажку в заветный конверт с чеками). Свою невесту Андрей видел в эти дни лишь однажды — вместе с отцом и братьями она привезла обещанную обстановку — старую засаленную, засиженную тараканами кухонную мебель под дерево, с изначально криво привинченными дверцами, знакомый серо-голубой диван и два больших кресла такого же цвета. Улучив минуту, Мирошкин поинтересовался: где же стенка из «девичьей» — большой трехстворчатый шкаф, две застекленные витрины, в которые он рассчитывал поставить книги, и еще две вместительные секции — все это он хорошо запомнил. «Потом привезем, — смущенно пояснила Завьялова, — не было, Андрюш, сил грузиться, а потом времени тоже нет, мы совсем замотались с приготовлениями. Позже все будет». Вид у нее и вправду был усталый. Однако Петрович излучал такую уверенность в себе, был так бодр, что Мирошкин усомнился, а действительно ли они настолько устали, как говорит Ирка.

— Могла предупредить меня, я бы приехал и помог.

— Но ведь это так неважно. Я не хотела тебя напрягать. Нам и так забот с тобой хватит — кухню еще развесить надо… А через неделю родители перевезут нам оставшуюся мебель. Ну, максимум через две недели.

В ее словах был резон — перед развешиванием и расстановкой мебель было желательно еще и помыть, и придать более приличный вид. «Я просто волновался за тебя, — пояснил Андрей свою позицию, — зачем было таскать такие тяжести. Я ведь не инвалид. Мог бы подъехать помочь. Заодно все бы и загрузили». Мирошкин, действительно, не мог представить, как Завьяловы все это смогли затащить в машину — водитель при разгрузке лишь подавал сверху, значит, на «Октябрьской» он также не вмешивался в процесс. За два часа, пока носили мебель из машины в квартиру, все выбились из сил. Лифт в доме был маленький, и он беспрестанно закрывался, ударяя по мебели. Когда запихивали в него объемные кресла и диван, у Мирошкина обливалось кровью сердце — ведь это теперь было его имущество. Наконец последнюю кухонную полку внесли в квартиру. Андрей чувствовал себя настолько уставшим, что даже обрадовался отсутствию шкафов. Петрович тяжело дышал — от его бодрости не осталось и следа — запас прочности кончился. Попив чаю, осмотрев холодильник, ковролин и железную дверь, посмеявшись над елочными украшениями, Завьяловы, за исключением Ирины, покинули квартиру. А они с Андреем до глубокой ночи отмывали перепачканные кресла и продумывали расстановку мебели по комнате. Зная пристрастия Мирошкина, Ирина захватила с собой из родительской квартиры еще и семь книжных полок, правда, без стекол. Теперь отсутствие шкафов тем более было неважно… Когда Завьялова, оставшаяся ночевать, не обращая внимания на включенный в комнате свет, рухнула на разобранный диван и уснула, Андрей отмыл полки и поставил их одна на одну в углу, у окна. Затем он еще часа три разбирал коробки с книжками, перевезенными им с Волгоградки, иногда усаживаясь на стул и любуясь получавшимся результатом. Его мечты, казалось, сбывались — квартира в Москве, своя библиотека… Некоторые хлопоты доставили ему письма и стишки Лавровой — монография Эккехарда Клюга вновь заняла видное место на полке, и оставить между ее страницами эпистолярное наследие прежней своей любовницы Мирошкин не рискнул. «Княжество Тверское» было выпотрошено, а образовавшаяся при этом стопка листочков аккуратно сложена в жестяную коробку из-под печенья. Туда же осторожный конспиратор отправил пакетик с волосами Костюк и, после некоторых раздумий по поводу незначительности содержимого по отношению к размеру коробки, приложил поверх пакетика конверт с чеками. Выбрав из числа бывших книжных картонных коробок одну почище, Мирошкин уложил на ее дно жестяную, а затем, заложив до самого верха тетрадями со студенческими конспектами, убрал на антресоли.