Легенды Западного побережья (сборник) - Урсула Ле Гуин

7. Сказано ребенку, который сам сплел циновку из тростника.

8. Сказано в ответ маленькому внуку, который спросил: «А ты будешь на большом пиру?»

9. Сказано в ответ тому же внуку, который спросил: «А ты тоже скоро умрешь, как моя двоюродная бабушка?»

10. Сказано младенцу, который подбирался к очагу, где горел огонь, но пламя на солнечном свету казалось невидимым.

11. Последние слова Старца, сказанные им за день до смерти.

Шесть последних высказываний были сделаны в течение последнего полугода жизни Старца, словно приближение смерти сделало его «болтливым». Пять из одиннадцати высказываний обращены к маленьким детям или сделаны в их присутствии, причем эти малыши еще пребывали в «разговорчивом» возрасте.

Должно быть, если взрослый азону сам обращается к ребенку, это производит на последнего неизгладимое впечатление. Как и иностранные лингвисты, малыши азону учатся говорить у старших детей. Мать и другие взрослые побуждают ребенка разговаривать только тем, что внимательно его слушают и сразу же с любовью, хотя и без слов, отвечают на все его вопросы.

Азону живут большими семейными группами – археологи и этнографы называют это «большой семьей» – и пребывают в тесных и частых контактах с другими такими же «большими семьями». Их образ жизни скотоводов-пастухов, следующих за огромными стадами анаману, которые дают им шерсть, кожу, молоко и мясо, – это бесконечный сезонный круговорот кочевий по обширным холмистым равнинам Азону. Отдельные семейные пары довольно часто отделяются от «большой семьи», отправляясь, например, путешествовать или в гости. Во время больших праздников или обрядов Исцеления и Обновления многие «большие семьи» объединяются и живут вместе несколько дней или даже недель, проявляя взаимное гостеприимство и удивительный такт. Наблюдателями ни разу не было замечено ни малейших проявлений вражды между «большими семьями», и никто из наблюдателей ни разу не видел, чтобы взрослые азону ссорились или спорили друг с другом.

Дети от двух до шести лет постоянно болтают друг с другом; они спорят, ссорятся и даже дерутся, а порой дело доходит и до серьезных тумаков. После шести-семи лет дети разговаривают гораздо реже и гораздо реже ссорятся. А года через два они становятся крайне застенчивыми и на вопросы отвечают неохотно, стараясь объясняться с помощью жестов. К этому времени они отлично умеют незаметно избегать туристов и, тем более, лингвистов с их бесконечными вопросами, записными книжками и диктофонами. А на пороге взрослости дети уже столь же молчаливы и миролюбивы, как и их родители.

Собственно, на детей от восьми до двенадцати лет и возложено в основном воспитание малышей. Все дети в «большой семье» всегда держатся вместе, и в таких группах те, кому от двух до шести, как раз и учат младенцев разговаривать – на собственном примере. Старшие дети могут порой невольно воскликнуть, будучи увлечены игрой в салки, или в прятки, или когда необходимо одернуть зарвавшегося малыша: «Стоп!» или «Нет!» – в точности как Старец из Ису прошептал свое «Горячо!», когда ребенок нечаянно слишком близко подполз к невидимому огню; хотя, конечно, Старец мог просто использовать данное обстоятельство как некую параболу значительно более глубокой мысли (как это и воспринял, например, его адепт из Огайо).

Даже песни как бы теряют свои слова, когда поющие их становятся старше. Песенка-считалка, очень популярная у азону, похожа на нашего «Шалтая-Болтая». Помните?

Шалтай-БолтайСидел на стене.Шалтай-БолтайСвалился во сне...

(И т.д. в известном переводе С.Я. Маршака.)

Только детишки азону кричат с упоением:

Посмотри: мы – Ваньки-встаньки;Вниз и вверх, как Ваньки-встаньки;Кувырком, как Ваньки-встаньки;Дружно все, как Ваньки-встаньки!

Пяти-шестилетние дети учат этой песенке младших. Старшие тоже с удовольствием участвуют в игре и с радостными воплями устраивают порой настоящую кучу-малу, но слов вслух не произносят, только мурлычут мелодию.

Взрослые азону вообще часто напевают без слов за работой, когда, например, пасут скот или качают ребенка. Некоторые мелодии традиционны, другие представляют собой импровизацию. Многие используют мотивы, основанные на свисте анаману. Ни у одной из этих песен нет слов; это просто некие мелодии. Во время встреч «больших семей», а также во время свадеб и похорон исполняются обрядовые песни, весьма мелодичные и очень сложные, даже прихотливые в плане гармонии. Песни исполняются хором без сопровождения музыкальных инструментов. Для подобных церемоний певцы долго упражняются. Некоторые исследователи, занимающиеся музыкой азону, полагают, что в этих великолепных бессловесных хоралах воплощена их особая духовная мудрость, их внутреннее видение.

Я, скорее, склонна согласиться с другим мнением. Те, кто прожил среди азону достаточно долго, считают, что их групповое пение – это некая составляющая священного обряда и, безусловно, элемент искусства, некое общественное действо, способствующее приятному внутреннему раскрепощению, но не более. То, что для азону священно, скрывается под тайной молчания.

Маленькие дети называют близких людей словами, обозначающими разные степени родства: мать, дядя, сестра, друг и т.д. Если у азону и есть имена, то мы их не знаем.

* * *

Лет десять назад один фанатичный адепт «Тайной мудрости азону», глубокой зимой пробравшись в одно из горных селений, выкрал четырехлетнего ребенка, девочку. Он заранее запасся у АПИМа разрешением на доставку животных для зоопарка и, таким образом, контрабандой доставил девочку в наш мир, посадив ее в клетку с табличкой «Анаману». Поскольку он считал, что азону просто ЗАСТАВЛЯЮТ своих детей молчать, то решил всячески побуждать девочку к разговорам, когда она будет становиться старше. Он надеялся, что девочка, став взрослой, сможет рассказать ему о той природной мудрости, которую так старательно охраняют своим молчанием ее соплеменники.

В течение первого года девочка довольно охотно разговаривала со своим похитителем, который, если не считать невероятной жестокости самого похищения, обращался с ней, в общем, неплохо. Однако его знание языка азону было ограниченным, а малышка не имела возможности общаться больше ни с кем, кроме маленькой группы сектантов, которые лишь подобострастно взирали на нее и ждали, что она скажет. Таким образом, ее лексический запас никак не расширялся, синтаксис не совершенствовался и речевые навыки у нее стали атрофироваться. Она все чаще и чаще молчала.

Придя в отчаяние, похититель-фанатик решил обучить девочку английскому языку, чтобы дать ей возможность донести до людей мудрость, «данную ей от рождения». По его словам, «девчонка отказывалась учиться»; она молчала, а если и говорила, то еле слышно, и «не подчинялась», когда он пытался заставить ее повторять слова чужого языка. Ее «хозяин» запретил всем остальным людям видеться с нею. Когда же несколько сектантов в итоге обратились к официальным властям, девочке было лет семь, ее уже три года как прятали в подвале, и по крайней мере в течение последнего года, а то и больше, похититель регулярно избивал ее кнутом, «чтобы научить говорить», как он объяснял впоследствии, «потому что девчонка была слишком упряма». Но малышка продолжала молчать. Она была страшно запугана, явно голодала, однако терпела все побои и издевательства и не говорила ни слова.

Как только все это открылось, девочку моментально вернули семье, которая вот уже три года ее оплакивала, считая, что она забрела на ледник, заблудилась там и погибла. Родные встретили истерзанную малышку со слезами радости и горя. Насколько вся эта ужасная история повлияла на ее дальнейшее состояние, неизвестно, потому что АПИМ сразу же закрыло большую часть территории Азону для любых посещений извне – и для туристов, и для ученых. С тех пор в горах Азону не бывал более ни один иностранец. Вполне можно предположить, что соплеменники девочки были крайне возмущены, но и об этом никогда не было сказано ни единого слова.

Времена года в Анзараке

Однажды я долго беседовала с одним старым анзаром, управляющим небольшой гостиницей, которую курирует АПИМ. Гостиница эта построена на острове посреди Великого Западного Океана, вдали ото всех берегов и от миграционных путей Анзарака. Только этот остров в настоящее время и разрешено посещать туристам из иных миров.

Кергеммег живет там постоянно, являясь единственным представителем местного населения. К тому же он – отличный гид. Только благодаря его присутствию туристы имеют возможность почувствовать хотя бы слабый аромат здешнего колорита, иначе этот остров был бы похож на тысячи других тропических островов, каких полно в любом из сотни миров – там много солнца и всегда веет легкий ветерок; там все словно пропитано ленью; там листва деревьев похожа на перья, там золотистые пляжи, а у внешнего края лагуны о рифы разбиваются огромные сине-зеленые белогривые волны. Большая часть туристов прибывает сюда, чтобы походить под парусом, половить рыбу, поваляться на пляже и попить богатого ферментами местного напитка ю; их не слишком интересует ни жизнь остального Анзарака, ни тот единственный старый анзар, что живет рядом с ними. Сперва они, конечно, смотрят на него с некоторым изумлением и старательно его фотографируют. Надо сказать, Кергеммег действительно поражает воображение: ростом футов семь, все еще довольно сильный, худощавый, даже, пожалуй, несколько угловатый, но лишь немного ссутулившийся под бременем прожитых лет; у него узкий череп, большие круглые черно-золотистые глаза и... клюв. Причем именно клюв придает его лицу выражение типа «все или ничего», хотя, пожалуй, из-за клюва лицо его не столь выразительно, как лица тех, у кого рот и нос существуют раздельно; впрочем, глаза Кергеммега и его брови способны весьма отчетливо выразить те чувства, которые он в данный момент испытывает. Он, может быть, и стар, но натура безусловно страстная.