Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Грязной откровенен с Малютой, видит, куда он заворачивает. У Грязного рыльце в пуху. Из кожи вон лезет, чтобы Иоанн начисто забыл, кому братья раньше служили и чьим духом пропитались. А служили Грязные князю Владимиру Андреевичу Старицкому, стремя поддерживали и на пирах славили. Давно, правда, это было, однако государь любит — каждое лыко в строку. Нет-нет да искоса глянет, а затем око свое из-под выгнутой брови на двоюродного брата переведет и неотступно смотрит подольше, после опять в Грязного взор вперит и усмехнется. Как не пристать Грязному к Малюте, хотя застенок да помост с колодой Васька не особо любил. Голову с плеч, коли прикажут, снесет! Но он больше по части песен да плясок. Пошутить тоже навострился. Лучше любого скомороха царя забавит. Когда рассуждать и указы составлять да грамоты — тут Басманов с Вяземским призваны. Когда черную работу работать — перекладывают на Малюту и Грязных: пусть, мол, они!

Князь Вяземский домой возвращался чистенький, кровью богатый кафтан не окроплял. Как же! Супруга — сестра главного казначея Никиты Фуникова, а Фуников с печатником Висковатовым — подле царя, особенно когда послов он принимал и грамоты разные удостоверял. Иоанн то с англичанами, то со шведами, то с ганзейцами, то с поляками торговую дружбу заводит — Фуников тут как тут. Иоанн, конечно, не запамятовал, что Никита Афанасьевич лет пятнадцать назад присягал на верность пеленочнику чуть ли не из последних, но нужду в нем испытывал и до поры ласкал. Князь Вяземский сильно тому поспособствовал. Но Малюта понимал: с этого бока у Вяземского слабость, ибо Фуников с Висковатовым да и Басманов нередко на первый ряд будто службу стране выдвигали, а Малюта — наоборот, царь у него прежде России. Что такое Россия без царя? Дикое поле. Степь да лес. А царь — се Бог! Кто царя не любит, тот и Россию сгубит. Кто царя не бережет, тот и Россию не стережет.

— Здесь вся суть в том, когда подвернет князь ногу, — соглашался Малюта. — Но нетвердо держится — ты правильно приметил!

Новгородский архиепископ Пимен опричнину одобрял и приятельствовал с ее верхушкой. Князь Вяземский надеялся провести его в митрополиты, но сразу не получилось. Иоанн выражал недовольство — плохо боролись в Новгороде с изменой. Если Изборск однажды пошатнулся, то что ожидает Новгород и Псков, когда отряды Курбского к стенам подойдут? Не откроет ли стража ворота, ссылаясь потом на обман? А без Новгорода и Пскова царству скорый конец. Северные города, как Киев, поляки заграбастают — поди потом отбери обратно! До сих пор мать городов русских при себе держат.

— Собирай войско, — распорядился Иоанн Малюте. — Я сам поведу полки!

VIII

Армию созвали быстро, со всех сторон бояре да дворяне с холопами прискакали. Опричную охрану Малюта составил небывалую. Полторы тысячи отобрал самых преданных молодцов, и каждый лично знаком. Экспедицию готовили втайне. Голод и чума увеличивали хаос: людишки старались найти место посытнее и где смерть косит поменьше.

— Слух о том, что идем на Новгород, не должен опередить нас, — распорядился государь.

А это что означало? Поймают прохожего беднягу — или до смерти забьют, или напугают, да так, что он в придорожный камень превращается. Не нравилось Малюте, что немцы-опричники, к Басманову и Вяземскому льнувшие, весть о походе встретили радостно. Генрих Штаден чуть ли не в единственном числе — без слуг и холопов — изготовился. Иоганн Таубе и Элерт Крузе не скрывали злого удовлетворения. Альберт Шлихтинг, к князю Вяземскому близкий через хозяина своего бельгийца Арнульфа Лензея, лейб-медика Иоанна, засуетился, запрыгал по чужеземным слободкам, сговариваясь со всякими опричниками из наемных. «Не бежать ли собрались?» — мелькнуло у Малюты. Если Басманова и Вяземского Малюта от государя отодвинет, то немчинам и вообще чужеземцам на Руси не жить. И никакие увертки шпиков не спасут. Не помогут ни Посольский приказ, где толмачами подвизаются и дипломатов да переговорщиков знатных корчат, ни Опричная дума, в сенях которой они покровителей поджидают. Малюта со шпиками расправится, как они того заслуживают. Слободские иностранцы — до одного шпики. Любого бери и в застенок — не ошибешься.

— Немчины — народ коварный и неверный, — нашептывал он Иоанну.

— Но нужный, — улыбался иронично повелитель, намекая на что-то.

— Лучших найдем. Своих погуще нароем да обучим.

Иногда Малюта выступал как ревнитель народного просвещения. Чудны дела твои, Господи!

— Нет, рано от наемных отказываться, — упирался государь. — Ноты за посольскими посматривай. С тебя спрос, ежели что.

— Ежели что — не сносить им головы. Со дня моря достану.

Грязному, с которым делился сокровенным, приоткрыл намерения:

— Ладно, пусть пока дергаются. — Малюта не уточнил, кому разрешается пока дергаться. — Успеем башку отвернуть. За посольскими построже придется наблюдать. Они по Кремлю с чужеземцами едва ли не в обнимку прохаживаются. Пьют-гуляют, в гости ездят и подолгу невесть о чем болтают.

— И клуш своих за стол сажают, чтобы немчинам потрафить, — подливал масла в огонь Грязной.

В царский костер обычно подливал масло Малюта, в Малютин — Васюк. Он знал, что Малюта в семье строг и Прасковью хоть и почитает, но воли не дает. Грязной умел не только острое словцо всадить, но и ловкую интригу сплести: одному одно брякнет, другому другое поднесет, глядишь, и прошлые приятели, как волки, зубы скалят.

— Басманов не просто от суда над Старицким отлынивал. Зачем он перед Курбским издалека заискивает? На что уповает? — подзуживал Грязной, стараясь себя обезопасить и надеясь, что Малюта при надобности замолвит за него словечко Иоанну.

Грязной догадывался, что царь именно его пошлет разделаться с князем Владимиром, особое из того наслаждение и для себя и для Васюка извлекая. Не каждому холопу доводится терзать и унижать бывшего хозяина.

Теперь Малюта не только розыском ведал, но и власть над посольскими получил, а значит, и над Висковатовым Иваном Михайловичем. Висковатов с Фуниковым единой веревочкой повязаны, одна у них судьба. Вместе от опалы избавились, вместе на свободу вырвались, вместе и на небеса, даст Бог, уйдут. Малюта с надменными дьяками посчитается, а Грязному лишь бы от Старицких отмазаться. Хочешь при царе да при дворе жить — локти расставляй да норови врагу подлых угодить, да так, чтобы с копыт прочь.

Несентиментальное путешествие по родным просторам

I

Из Москвы до Клина добрались быстро. Подгонял холод и хорошее настроение. Избавление от князя Старицкого принесло Иоанну душевную легкость. Сгинул человек, нет его — и дум о нем нет. В сердце царя к брату не сохранилось ни капли сострадания. Его-то никто не жалел, когда он по постели метался, хворью одолеваемый. Ни его, ни его сына. Пренебрежительно называли — пеленочник. Судебному разбирательству, правда, истинную цену Иоанн знал, но заранее решил: дыма без огня нет — и спокойно взирал, как Малюта готовил Старицкому могилу.

В Клину опричнина погуляла и отдохнула, не особенно свирепствуя. Мятежного духовенства здесь не встретишь, а народ по щелям попрятался. Впереди лежала Тверь. Тверь — древняя соперница Москвы. В Твери жил Филипп Колычев. Когда Малюта с ним расправился, Иоанна словно от пут освободили. Смерть Колычева эхом откликнется в Новгороде. Теперь оставалось город очистить от непокорных, в чем Малюте помог голод и чума. Но тверяков все-таки брали на правеж не подряд, а с разбором. Малютины агенты заранее побеспокоились выяснить, кто чем пробавлялся. Схватили знаменитейшего купца Тимофея Кожухова с многочисленной семьей и слугами, притащили к Малюте в Сыскную избу и поставили на колени перед столом, за которым восседал сам вельможный кат.

— Ты, ежели не врут, богатенек, Тимоха? — спросил Малюта улыбаясь. — А на Кощея больше похож. Копейку бережешь?!

— А как не беречь? Наше дело такое — рубль без копейки не рубль, — ответил Кожухов. — Рубль без копейки — девяносто девять копеек. И все!

— Это верно, — согласился Малюта. — Тебя бы в помощники к Никите Афанасьевичу Фуникову — главному цареву казначею. А то у него лишней сотни не выклянчишь. Ты, чай, пощедрее станешь?

Кожухов последнее замечание пропустил мимо ушей.

— Казну хранить надо, — с достоинством произнес он. — Какая держава без казны? Просить все горазды. Наживать — так нет!

— Вона какой ты у нас умный! — притворно восхитился Малюта. — Ну и сколько ты нам, бедным да наживать не умеющим, пожалуешь?

— Отчего не пожаловать, коли есть что. В Евангелии прописано: делись! — усмехнулся Кожухов, просветлев лицом от лучика надежды, который как будто бы блеснул. — Двести рублей в серебре, боярин, возьми от чистого русского сердца. Не разоримся, чай!