Том 7. Художественная проза 1840-1855 - Николай Некрасов

И вот на четвертый день часу в первом, в минуту всеобщего почтительного молчания, водворившегося по случаю появления самого начальника, который, указывая на дело, толковал что-то с большим жаром Степану Федоровичу, внимавшему начальническим речам с почтительным наклонением головы, — в такую-то торжественную минуту дверь из прихожей вдруг отворилась и появился герой наш. Как ни сильно было уважение подчиненных к начальнику, но естественное движение одолело и прорвалось на всю комнату глухим сдержанным смехом, — как будто вдруг чихнул табун лошадей. Естественно, что начальник с недовольным видом спросил о причине такого неуместного взрыва. Степан Федорыч поднял голову, потому что и сам еще не знал, что бы значила подобная дерзость, но, встретив жалкую фигуру Петра Иваныча, подобно подчиненным своим не мог удержаться от смеха.

Начальник повторил свой вопрос.

Перетрухнувший Степан Федорыч почувствовал необходимость оправдаться и оправдать своих подчиненных. Для такой цели он не нашел ничего лучше, как рассказать в подробности историю Петра Ивановича, II тотчас рассказал ее, постаравшись не столько о строгом соблюдении исторической достоверности, сколько о том, чтоб от нее действительно нельзя было не захохотать, — в чем и успел совершенно, ибо, по мере изложения событий, лицо слушателя прояснялось, а когда дошло до описания странного танца, в котором упражнялся Петр Иванович, и сопровождавших его мотивов из «Лучии», слушатель уже решительно не нашел в себе сил сохранить строгое выражение почтенной своей наружности и сам засмеялся…

Но смех его, как легко догадаться, был непродолжителен. Приняв строго-решительное выражение, он подошел к Петру Иванычу, оцепеневшему у дверей, и сказал медленно, важно, делая ударение на каждом слове:

— А что скажете вы?

Но Петр Иваныч не мог ничего сказать, хотя и заметно было, что он хотел что-то сказать…

Тогда начальник, основательно думая, что к пресечению подобных зол должно принимать меры при самом их зародыше, счел нужным распространиться и показать Петру Иванычу всё неприличие его поступка. Он сказал ему, что звание и самые лета не давали ему права на такое дело; что танцевать, конечно, можно, но в приличном месте, и притом имея на себе одежду, принятую в образованных обществах Европы, которая, по образованию, может вообще почесться первою из всех пяти частей света. Он сказал ему (и, по мере того как он говорил, в голосе его возрастала энергия и наружность более и более одушевлялась), что подобные пассажи простительны только грубым и невежественным дикарям, не знающим употребления огня и одежды, да и те (присовокупил он) прикрывают наготу свою древесными листьями. Наконец, он сказал ему, что подобный поступок срамит не только того, кем сделан, но даже бросает нехорошую тень на всё звание, что звание чиновника почтенно и не должно быть профанировано,

Что чиновники то же, что воинствоДля отчизны в гражданском кругу,Посягать на их честь и достоинствоПозволительно разве врагу,Что у них все занятья важнейшие —И торги, и финансы, и суд,И что служат все люди умнейшиеИ себя благородно ведут.Что без них бы невинные плакали,Наслаждался б свободой злодей,Что подчас от единой каракулиУчасть сотни зависит людей,Что чиновник плохой без амбиции,Что чиновник не шут, не паяц,И не след ему без амуницииВыбегать на какой-нибудь плац.А уж если есть точно желаниеНе служить, а плясать качучу,Есть на то и приличное звание —Я удерживать вас не хочу!

Так заключилась речь, имевшая вообще на присутствующих влияние сильное, но действие ее на Петра Иваныча было таково, что, может быть, ни в какие времена никакая речь не производила такого действия. Пораженный ею, из всех способностей, отпущенных ему богом, сохранил он только одну способность шевелить или, точнее, мямлить губами, да и то делалось с величайшим усилием, и вообще в ту минуту герой наш, страшно синий, походил на умирающего, которому есть сказать нечто важное, но у которого уже отнялся язык…

Только очутившись на улице и глубоко втянув в себя струю свежего воздуха, почувствовал он, что еще жив.

VIII

«Корабль, обуреваемыйВолнами — жизнь моя!Судьбою угнетаемый,В отставку подал я,Немало тут утрачено —Убыток — и большой!А впрочем, предназначеноУж видно так судьбой.И есть о чем печалиться.Нашел чего жалеть!Смерть ни над кем не сжалится —Всем должно умереть!Почетные регалии,Доходные места,Награды — и так далее,Всё прах и суета!Мы все корпим, стараемся,Вдаемся в плутовство,Хлопочем, унижаемся,А всё ведь из чего?Умрем, так всё останется!На срок пришли мы в свет…Чем дольше служба тянется,Тем более сует.Успел уж я умаятьсяВ житейском мятеже,Подумать приближаетсяПора и о душе!Уж лучше здесь быть пешкою,Чем душу погубить…А впрочем, что ж я мешкаю?Уж десять хочет бить!Есть случай к покровительству!Тотчас же полечуК его превосходительствуИвану Кузьмичу —Поздравлю с именинами…Решится, может быть,Под разными причинамиБлохова удалитьИ мне с приличным жительствомЕго местечко дать…Не нужно покровительствомВ наш век пренебрегать!..»

Комментарии

В седьмой том вошли прозаические повести и рассказы Некрасова, опубликованные при жизни автора. Хронологические границы тома — 1840–1855 гг. — охватывают период жизни писателя от первого неудачного выступления в литературе (поэтический сборник «Мечты и звуки») до несомненного признания, когда имя его утвердилось в истории русской поэзии (выход в свет «Стихотворений» 1856 г.). Таким образом, время большой и упорной работы Некрасова-прозаика стало и временем роста и совершенствования его поэтического таланта.

Чем же объясняется обращение Некрасова к прозе? В статье «Русские второстепенные поэты» (1849) он писал: «…проза, более доступная по форме, представляет более простора <…> уму, взгляду на вещи и наблюдательности <…> писателя» (ПСС[38], т. IX, с. 191). Расцвет русской прозы в 1840-1850-е гг. и заметное ослабление интереса к поэзии имели и социально обусловленные причины. Все более значительную роль в обществе к тому времени начинают играть «средние классы»: разночинцы, купечество, городское мещанство. Эти растущие группы населения состоят в большинстве своем из грамотных людей. Появление массового читателя породило массовую литературу, основным проводником которой стали журнал и газета. Издатели и редакторы периодики, представлявшие разные литературные направления, включились в конкурентную борьбу за подписчиков. Неудивительно поэтому, что в начале 1840-х гг. в журналах господствовала общедоступная по форме занимательно-развлекательная новеллистика, во многом опиравшаяся на традиции романтической школы. Сотрудничая в «Литературной газете» и «Пантеоне», редактируемых Ф. А. Кони, Некрасов в своих «экзотических» повестях («Певица», «В Сардинии») отдал дань уходящему романтизму. В поэтике этих ранних его прозаических произведений заметно влияние поздних романтиков: А. А. Бестужева-Марлинского, Н. А. Полевого, П. В. Кукольника, А. В. Тимофеева и их эпигонов. Оно выразилось в мелодраматичности сюжетов, в искусственной остроте конфликтов, в выспренности «романтической» фразеология.

Одновременно все большее влияние приобретало развивавшееся в русской литературе начиная с В. Т. Нарежного и особенно уверенно заявившее о себе в творчестве Гоголя сатирическое и реалистическое направление — «новая школа в искусстве и литературе» (Белинский, т. VI, с. 212). Эстетическую программу этой школы, впоследствии получившей определение «натуральная школа», теоретически обосновал Белинский. Художественная проницательность Некрасова проявилась в том, что еще до знакомства с Белинским, в процессе самостоятельных творческих поисков, он сумел уловить новые тенденции, что сказалось в ироничности стиля, гротескности портретов, колоритности бытовых картин, социально-определенной очерченности типов, гуманистической направленности его пародийно-юмористических рассказов («Без вести пропавший пиита», «Капитан Кук», «Несчастливец в любви, или Чудные любовные похождения русского Грациозо») и повестей, ставящих своей целью исследование определенной социальной среды: чиновничества («Макар Осипович Случайный», «Двадцать пять рублей»), провинциального дворянства («Опытная женщина»), низов общества («Жизнь Александры Ивановны»).