Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

Вероятно, тепло в нашей жизни – это просто отсутствие привычного холода.

Часа через два температура в нашем жилище поднялась настолько, что можно развешивать обмундирование. За эти двое суток оно так промокло и промёрзло, что просушки требует всё, начиная от унтов, носков и перчаток и кончая куртками и шапками. В воздухе запахло сыростью. Но что поделаешь, не ходить же в мокром.

27 ноября

Луны всё нет. А без неё очень неуютно на льду. Свет её окрашивает нашу жизнь. И каждый раз, когда она, холодная, обновлённая, сияющая, поднимается над лагерем, к числу её постоянных поклонников – поэтов и влюблённых – присоединяются все зимовщики двух дрейфующих станций.

Но сегодня особенно темно. Словно плотное чёрное покрывало кто-то набросил на нашу льдину – густые, низкие тучи закрыли небосвод. В такую ночь я особенно люблю посидеть у радистов. В радиорубке постоянно царит оживление: Курко и Разбаш непрерывно занимаются усовершенствованием своей аппаратуры – то меняют передатчики, то мастерят хитроумные контуры, то переделывают антенны. Надо сказать, что работа их не пропадает зря. Даже с далёкой «Славой» им удалось наладить радиотелефонную связь и – чем они окончательно расположили к себе сердца членов редколлегии – получить заметку в нашу стенную газету.

Мы порой втайне завидуем радистам, глядя, как, весело пересмеиваясь, они беседуют с какой-нибудь далёкой радисткой. Язык точек и тире нам, «простым смертным», мало понятен, но мы тоже невольно улыбаемся, глядя на то, как хохочет Лёня Разбаш, выстукивая ответ своему невидимому собеседнику.

Полярные радисты хорошо знают друг друга «по почерку», и Курко всегда безошибочно определяет, кто сегодня несёт вахту на Челюскине, Диксоне или Тихой.

28 ноября

Научные наблюдения чередуются с авральными работами. После долгого пребывания на морозе перестаёшь ощущать вкус во рту, обоняние притупляется. Резкие порывы ветра превращают работы на открытом воздухе в настоящую пытку. Одежда стоит колом, невыносимо мёрзнет лицо. Спасают от холода только плотные шерстяные шарфы, которыми мы вынуждены порой обматывать голову, оставляя свободной только узкую щёлку для глаз. От всякого рода мазей мы давно уже отказались, а маски так быстро покрываются льдом, что опасность обморожения ещё больше возрастает.

Время от времени у меня появляются пациенты с жалобами на летучие боли в мышцах, иногда настолько сильные, что приходится принимать активные меры. Среди прочего медицинского имущества на льдину была доставлена портативная кварцевая лампа. Её установили прямо в радиорубке. Когда с гудением вспыхнула кварцевая горелка и в воздухе запахло озоном, Лёня Разбаш заявил, что у него тоже появились «страшные боли в шее». Пришлось поверить, и Лёня стал первым «облучённым» на Северном полюсе и в его окрестностях, как не преминул заметить Курко.

Сначала облучаться приходили только больные, но скоро число желающих возросло настолько, что кварцевую лампу пришлось перенести в кают-компанию, где по вечерам выстраивалась шумная очередь.

29 ноября

Вырываясь из рук аэрологов, вздрагивает на ветру огромный шар. Вот загорелся фонарь и медленно поплыл кверху, едва отличимый от мерцающих звёзд. Но опытный глаз аэролога непрерывно следит в теодолит за его полётом. Холодно. Даже тёплая одежда не в силах защитить от леденящего ветра.

В такие морозы «отопление» лунок с помощью керогазов оказалось безуспешным, и гидрологи то и дело рубят лёд, быстро образующийся на их поверхности. Но работы продолжаются без перебоев. Сегодня, подняв трал, гидрологи были явно разочарованы скудностью улова: крупная галька да пара мелких моллюсков, которые тут же помещаются в баночки со спиртом.

Утомление даёт себя знать всё сильнее. Та же работа, которую летом ничего не стоило проделать, сейчас кажется тяжёлой. Правда, все ходят бритые, порой подчёркнуто подтянутые, но лица понемногу бледнеют, и в глазах появляется усталость.

30 ноября

Вот кончается месяц. Как много дней осталось за спиной! Мы настолько свыклись с жизнью на льду, что порой совершенно забываем о том, что под ногами непрочная ледяная кора, возвращаясь к этой мысли только после разломов и торошений. Однако последняя полундра сделала нас осторожными. Все тетради и записи на ночь убираются в чемоданы, которые ставятся прямо у выхода, а одежду складываем так, что времени на одевание потребуется совсем немного. Туго набитые рюкзаки висят на задней стенке нашего домика, напоминая: мол, будь готов. А готовыми надо быть всегда, особенно теперь, когда циклоны следуют один за другим и давление прыгает вниз по целому миллибару в час.

Посовещавшись между собой, вертолётчики вооружились топорами, ломами, и скоро от их великолепной пристройки к домику, которую они с гордостью демонстрировали всем приходящим, осталась только груда досок. Но зато теперь в случае необходимости их домик легко передвинуть на новое место.

1–3 декабря

Я пишу эти строки при коптящем свете свечи. Её тусклое пламя так непривычно после стольких дней жизни при электрических лампочках. Горящий газ безуспешно пытается бороться с морозом. В домике -15˚. Замерзают чернила в ручке, стынут пальцы, клубы пара, вырываясь изо рта, оседают изморозью на стоящих рядом приборах. Безумно хочется спать. Голова то и дело склоняется к столу, и ноет всё тело, словно каждая мышца, каждая клеточка переутомлена до предела. На столиках, на полках, на кровати царит необычный хаос. Всё опрокинуто, разбросано, навалено одно на другое. В бутылках с растворами поблёскивает лёд. Лёд – на стенках, на полу, на окнах, по которым уже не сползают весёлые капли. Когда постепенно мысли приходят в порядок и час за часом начинаешь припоминать события прошедших двух суток, перед глазами встают мельчайшие подробности происшедшего.

Всё началось 1 декабря. Новый месяц особенно приятно встречать, словно в дом входит желанный гость. Восьмой час утра, но спать не хочется, и каждый за своим столиком занимается работой. Только иногда мы перебрасываемся короткими фразами и снова углубляемся в работу, время от времени прислушиваясь к подозрительным звукам, доносящимся снаружи. Там, за стенами, мороз 35 градусов, гудит ветер и порой раздаётся треск льда, словно где-то хлопают большой дверью, а порой так гулко, будто выстрелили залпом из многих пушек. Вдруг треск раздался совсем неподалёку. Набросив куртки, выходим из домика, освещая фонариком снег.

– Виталий, посмотри. – Яцун быстро нагибается и показывает на тонкую, едва заметную трещину, появившуюся в трёх шагах от порога. Она тянется через площадь перед кают-компанией, мимо снежной трибуны и исчезает в сугробах.

Потеряв след, мы топчемся вокруг. Из домика вертолётчиков вышли встревоженные Бабенко и Медведь. Меня окликает Алексей Фёдорович, и мы идём в сторону аэродрома по полю, на которое уже легла полоса света