Зекамерон XX века - Вернон Кресс

— Как чуть поправишься, тебя сразу же выгонят. Смотри, много не ешь!.. Эх, если бы я это раньше учел!.. Дай курнуть!..

Предупреждение было излишним: я не поправлялся. Мой испорченный желудок ничего не переваривал, я по-прежнему был как скелет. Но не испытывал по крайней мере чувства голода, немного подлечил цингу стаканами отвратительного стланика: спала опухоль на щиколотках, раздувшихся толще колен, и перестали шататься зубы. Работа была легкой, я даже имел возможность нанимать фитилей, которые за миску баланды носили мне воду с речки.

— Сегодня пойдете работать в баню с Бертилисом, — приказал однажды Хабитов.

Я нашел Бертилиса, и мы пошли с ним через вольный поселок к небольшому строению возле пекарни, сложенному из почерневших бревен, где мылись поочередно зеки и вольные. Бертилис, молодой латыш с тонкими чертами лица, работал в бане постоянно и объяснил мне мои обязанности:

— Будешь греть воду! Вот шланг, сунешь его в бочку, пустишь в воду пар, и через минуту будет кипяток! Воду в бочку нальешь вот из этого крана, в другом — пар, смотри, никого не ошпарь! Вон там рубильник для насоса, в лоток погонишь холодную… Главное, подгоняй их, сегодня пересмена, народу будет много!..

Пока никто не пришел, мы уселись у крылечка пекарни и закурили отличный латышский самосад. Из пекарни нам вынесли квас и свежий хлеб с жиром.

— Со мной им неплохо жить, — засмеялся Бертилис, — у них нету курева, я выручаю — знаю, кому давать! Помнишь прихвостня Протопопова? Опять в шакалах у лоточников ходит, все проел и скурил!.. Смотри, идут первые! После зайдешь в прожарку, там пожрем, покурим. Я при них не курю, все клянчат, а на кой мне черт угощать фитилей!..

По дороге медленно, едва переставляя ноги, двигалась бригада. После тяжелых тачек идти четыре километра и потом, окончательно ослабев от влаги, пара, толкотни, снова четыре километра до лагеря — понятно, сердце у некоторых не выдерживало. Не раз я наблюдал, как, возвращаясь из бани, бригада проносила на плечах мимо моей будки умирающих…

Я вошел в помещение: вода кончилась. Живые скелеты кричали, устало орудуя тяжелыми шайками. У многих были узкие кровоподтеки от ударов палкой и широкие от цинги. На мой окрик: «Пропустите!» — они не реагировали, пришлось расталкивать их. В большую бочку в углу я сперва высыпал соду— экономия мыла! — потом пустил воду и пар, подгоняя людей:

— Хватит плескаться, в раздевалку!

Иногда вспыхивали споры из-за шаек, которых, как всегда, не хватало. Они ругались и дрались, неловкими движениями дистрофиков нанося друг другу удары. Кто-то заплакал. Наконец бригадир, единственный среди них здоровый мужик, закричал:

— Марш на выход!

Я тряпкой вытирал грязь, убирал кусочки бинтов, которые они, отмотав от ран, бросили или забыли тут. Так продолжалось до вечера, пока не пришла нам замена — два толстых узбека, оба однорукие. Я хорошо помню, как одного из них привезли в санчасть с прибора — транспортерная лента вырвала ему левую руку в локтевом суставе.

После того как я проводил Бертилиса, который ужинал у меня в будке и выпил «вторячка», вдруг явился начальник лагеря. Он смерил меня неодобрительным взглядом с головы до ног и буркнул:

— Ты чего не поправляешься? Скоро два месяца, как тут торчишь! Думай, продаешь свой хлеб (это было страшное преступление, за которое сажали в карцер: самого себя доводить!), но говорят, даже покупаешь. В чем дело?

Я понял: наступил решающий момент, он может меня снова послать на общие, если узнает, что теперь это мое нормальное состояние и поправляться я больше не буду. Но ничего лучшего не придумал, как выпалить:

— Гражданин начальник, разве мне поправиться? У меня ведь дизентерия!

— Вот оно что! А я думал, ты нарочно… Ну, работай, работай! — И он исчез в столовой.

После утреннего развода появился Хабитов.

— Ты с ума спятил? — заорал он.

Я понял, что врач был очень сердит, потому что вообще он разговаривал вежливо.

— Что ты заявил шефу? Дизентерия! Да соображаешь ли, как ты меня подвел, кретин несчастный?! Я пол-лагеря освободил по дизентерии, а на титан заразу посадил! Если начальник это кадило раздует, меня осудят за диверсию!.. Хорошо, он пока не понял. Нет никакой у тебя дизентерии, просто обжираешься, а желудок не лечишь, чтоб не прогнали с теплого места!.. Ну хорошо, — продолжал он спокойнее, — ваша работа меня удовлетворяет, грязи тут нет, воду из лужи не таскаете (мои предшественники, к неудовольствию шеф-повара, брали воду из большой лужи, что была намного ближе речки)… Но смотрите, если что — быстро переведу в бригаду! Не забывайте, послабее вас люди работают на общих!..

Кончился обед. Только что ушел от меня Сафин. Я ругаю себя за то, что не выгнал его, а дал остатки супа, которым кормил своих водоносов — повар принес мне целую кастрюлю. Моя бывшая бригада, работавшая в ночной, пообедала первой и ушла спать. И вдруг у меня появился Сафин — в начале сезона наш лучший откатчик, атлетически сложенный татарин. Он попросил чая, вернее кипятка, и я, с трудом узнав его, покормил и напоил. Теперь это был страшно отощавший, хотя и широкий в кости человек, сгорбленный и едва волочащий ноги, будто вместо ботинок у него тяжелые гири. Раньше ходил грудь колесом, говорил громовым голосом, получал самую большую пайку за перевыполнение нормы (давал до полутораста тачек за смену!) и нещадно лупил доходяг, сталкивал наши тачки с трапа, издевался, смеялся над нами — я тогда уже не выполнял норму. Теперь у него опухшее от чрезмерного питья лицо и дряблая кожа там, где недавно вздувались мощные мышцы.

— Как дошел? Хуже начали кормить, ослаб от голода, норму не давал… Не пускали в зону… били в карцере. А помнишь, как работал? Дай докурить… хватит тебе…

Он был даже более тощим, чем я, наверно потому я пожалел его.

* * *

По дороге мчится легковая машина… открытая! В Дальстрое таких нет, кроме… Да это же знаменитый «кадиллак» генерал-майора Титова, заместителя Никишова, в котором обычно ездит «сам»! Машина остановилась перед домом начальника лагеря.

Я бегу на кухню.

— Полундра, ребята! Едет Иван Федорович! Бегите за нарядчиком!

Прибытие Никишова, грозного начальника Дальстроя, диктатора территории около двух миллионов квадратных километров, привело лагерь в состояние муравейника, в который воткнули палку. Дневальные подметают, несколько освобожденных больных поливают клумбы возле столовой, повара бросаются к своим пустым после обеда котлам, все проверяют, чистят, приводят себя и рабочее место в порядок. Я затапливаю титан и прячу черную банку из-под чифира.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});