Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

   — О чема думу думаешь, государь? — спросил Иван Максимович.

   — Да вота што-то батюшку вспомнил да братца Алексея. Помнишь, когда по мене сани проехали, думал, не доживу до сей поры, а вона ныне как. Больно што-то усё хорошо складывается последнее время.

   — А ты не кличь, не кличь беду, государь, она, еслива надо, сама придёт.

В разговор вступил Хитрово:

— А ты бы шёл в опочиваленку, государь. День был долгий, шебутной, поспишь, всё плохое и отойдёт.

Царь потряс головой, наполнил вином кубок и осушил его полностью. Лихачёв и Языков помогли ему подняться и, взяв под руки, отвели в опочивальню. Третьему царю из династии Романовых исполнилось двадцать лет.

Восемнадцатилетняя государыня царица Агафья Семёновна перехаживала уже вторую неделю. Полный двор мамок и нянек давно собрали в Кремле, две повитухи, Евменовна и Поликарповна, третью неделю были при царице безвыездно, а роды всё не приходили. Для новорождённого всё было давно сшито и сделано. Колыбелька, расписанная серебром, низкая, для стояния на столе, а высокая, с царскими гербами, писана золотом. Сшиты с полдюжины одеял атласных, травами расписанных, и дюжина шерстяных, шерсти мягкой, как лебяжий пух. А пелёнок, рубашонок, простынок разных без счёту. Жена дворянина Леонтьева, недавно родившая и молоком обильная, должна была стать кормилицей будущему царевичу. За что её мужа пожаловали деревенькой.

Вечером десятого июля государь, как все три последних месяца, расцеловал жену и удалился спать в свои покои. А поутру одиннадцатого, ни свет ни заря, у царицы начались схватки, сразу взбаламучен оказался весь двор. О том, что царица начала рожать, все знали, хотя, как и принято, никто о том не заговаривал. По приказу Хованского стрельцы потихоньку выгнали народ с Ивановской площади за Спасские ворота, на Красную площадь, дабы поменьше шуму было в Кремле, даже юродивых уломали уйти, одарив их медовыми пряниками.

Притих Кремль, насторожился. Патриарх Иоаким по всем церквам служек разослал с приказом священнослужителям не звонить до особого его указу.

А царица в своих покоях уже кричала вовсю. Кроме повитух и мамок-старух, тут крутились царевны Софья и Татьяна Михайловна. Обе больше мешали. И уж когда вовсю светило солнце, царица разродилась мальчиком.

Царевна Софья первой сорвалась оповестить государя и ворвалась к нему в опочивальню:

   — Государь-братец, Федюшка! Вставай, вставай быстрей!

Царь очумело уставился на сестру.

   — С сыном тебя!

Фёдор вскочил, откинув одеяло, кинулся к сестре, обнял её:

   — Софьюшка, милая! Спасибо тебе, я твой должник. — Сорвался, поцеловал несколько раз. — Радость, радость-то яка!

   — Не тебе одному, Фёдор, всему царству вселенская радость.

   — Да, да, да, всему царству, — весело засуетился новоиспечённый отец. — Ныне всем велю вины отпустить, штоб никого не смели ни кнутом, ни батогами.

   — И патриарха оповестить надоть, а то до сих пор не били к заутрене.

   — Сейчас Лихачёва и пошлю. — Затем, помолчав мгновение, обратился к сестре: — Ты, Софья, первой одарила мене радостью, будь же крестной у него.

   — А крестным кто?

   — А если позвать брата Петра?

   — Уж больно я с вдовой царицей не лажу.

   — Ну, што ж, зови тогда Василь Василича.

И сразу заметил, как просияло лицо сестры. Ладно уж, коли мне радость, то и ей радость.

Весть о том, что у государя родился сын, мигом разнеслась по Москве, и это действительно стало большой радостью. Многие колодники были раскованы и выпущены на волю, а вины им отпущены. На торжище тать Федоска попался на покраже стряпни и уж спину свою измарщивал, к кнуту готовя, ан пронесло: всемирная радость! Отпустили Федоску ради такого праздника, ни разу кнутом не огладив. Ну и что с того? Он тут же у тетки-зевуньи калач спёр и съел.

Патриарх, бояре, окольничие понесли подарки новорождённому, кто деньгами, кто дорогими игрушками, кто аксамитом, драгоценностями. Счастливый отец не успевал благодарить. Больше всех расстарался дядюшка, князь Иван Михайлович Милославский, тут и золотые блюда, и маленькая лошадка из чистого серебра.

Нищая братия потянулась в Кремль, где от имени царя кормили всех до отвала и ещё дарили мелкими деньгами, кому что перепадёт. Как же не радоваться? В кои-то веки досыта наесться, да ещё и за государев счёт.

Так продолжалось весь день, царь то подарки получал, то ходил смотрел на сына.

На следующий день было решено крестить царевича, и весь двор с самого утра прибыл в парадных одеяниях, блестя каменьями и золотым шитьём. Крестил царевича патриарх со всем своим клиром в Успенском соборе и, как желал государь, нарёк новорождённого Ильёю. Пока его опускали в купель, все замерли, ожидая конца церемонии. Лишь двое, числившиеся при дворе, не поспешили в Успенский собор — немецкий дворянин доктор Розенберг и хирург из Силезии Сигизмунд Зоммер. Они остались у Аптекарского приказа. Розенберг нервничал:

   — Я переговорил с Евменовной, она говорит, что кровь не прекращает сочиться. Я расспросил её, по всем показаниям, из царицы не вышло придаточное место.

   — Но ведь такое бывает чрезвычайно редко.

   — Редко не редко, но царя надо предупредить, если мы не извлечём придаточное место, царица просто истечёт кровью.

   — Что вы, Розенберг, бросьте, эти русские никогда не пустят мужчину смотреть на свою обнажённую жену, будь он трижды доктор. К тому же мы для них иноверцы, не забывайте, что вы протестант. За одно только дерзкое предложение вас казнят.

   — Но ведь мы давали клятву, спасти её сейчас не составит большого труда, а через день-два будет поздно.

   — Бросьте, Розенберг, вы ничего не добьётесь. Единственное, что вы можете сделать, так это не ходить на пир после крестин, ибо сей пир скоро перейдёт в поминки.

Именно в это время царь с патриархом выходили из Успенского собора. Царевна Софья несла новорождённого царевича. За крестины патриарх Иоаким получил от государя 1500 золотых, митрополиты по 300, архиепископы по 200, епископы по 100, протопоп Успенский — 50, протодьякон — 40 золотых. Даже ключари успенские не были забыты, получив по 30 золотых. Всего было потрачено на это 3800 золотых. Василия Васильевича Голицына одарили сёлами, а Ивана Максимовича Языкова поставили по главе Приказов оружейного и большой казны, а также во главе Золотой и Серебряной палаты. После чего начался пир.

Во дворе опять кормили нищих и разбрасывали мелкую монету. Царь самолично дважды оставлял пир и выходил к народу. После всех этих хлопот и торжественного пира Фёдор настолько устал, что едва добрался до своих покоев, где его ждали сестра Софья и тётка Татьяна Михайловна. Увидев их, государь спросил:

   — Аки тама Агаша?

   — Не беспокойся. Она столь измучена родами, што ей не до радости, — успокоила Софья.

   — Я могу ея увидети?

   — Нет, Федя, пускай она отдохнёт.

   — Ну, пусть отдохнёт.

   — Федя, што мы пришли-то, — заговорила Татьяна Михайловна, стараясь отвлечь племянника от темы, составляющей женское таинство. — Ты вчерась ради вселенской радости освободил многих колодников, татей. Не приспел ли час облегчить участь Никона? Он ведь не вор, не тать, а многих дел полезных устроитель был.

   — Патриарх Иоаким на то не пойдёт.

   — А ты ему не сказывай, Федя. Тихо пошли туды с указом кого из дворян или сотника стрелецкого. Ведь Никон стар уж. Не сегодня-завтра помрёт в том медвежьем углу. На нас грех ляжет, а на тебя более всех. Пусть уж здесь успокоитси старец.

   — В Москве? — Царь даже вперёд подался.

   — Зачем в Москве? Переведи его в Воскресенский монастырь.

   — Но Иоаким аки узнает, такой шум учинит.

   — Ты пока ему того не говори. А когда Никон буде уже здеся, пущай узнает. Пошумит, пошумит да на то же и сядет. В конце концов, не Иоаким, а ты царь — хозяин всея Руси.

   — Тогда садись, Софья, пиши.

Грамота, которую продиктовал царь сестре, была писана архимандриту Кирилловского монастыря Никите с указанием отправить высокого заточника в Воскресенский монастырь под Москву, и «вершити сие немедля по получении нашего царского указу».

Получив подписанную грамоту, царевны, радостные, удалились, а Фёдор разоблачился спать.

Поутру государя вновь не пустили к жене, сославшись на повитух. День опять предстоял праздный, сегодня пир в честь рождения наследника давал патриарх. Фёдор решил до пира посетить брата и в сопровождении четырёх рынд отправился в покои вдовой царицы Натальи Кирилловны. Та была очень поражена его появлением.

   — Здравствуй, матушка Наталья Кирилловна.

   — Будь и ты здрав, государь. Я думала, за всеми хлопотами ты забыл об нас.

   — Ну, што ты, царица, я уважаю тебя и безмерно люблю своего брата. За ним я и зашёл.