Дело всей России - Михаил Харлампиевич Кочнев

поручаю вам. Судьба солдата стоит того, чтобы о ней позаботиться. И третье дело: о проделках сутяги некоего Михайлова, который с помощью третьего департамента регистрата посадил в тюрьму мещанина Юшкова, жену его и семидесятилетнего родителя. Проверьте, душа моя, и доложите мне.

— Михайла Андреевич, о деле несчастного мещанина Юшкова я могу доложить вам сейчас, поскольку это дело мною уже исследовано, — отвечал Глинка. — Известный всей столице проходимец и сутяга Михайлов, человек без чести и совести, нравственно павший, вопреки всем законам презрев сострадание к ближнему, подкупил третий департамент регистрата и с его помощью заточил в темницу неповинного мещанина Юшкова, жену его и преклонных лет старца — отца несчастного узника.

— Если это так, то я приказываю немедленно освободить старика и жену Юшковых, а дело самого Юшкова исследовать со всей тщательностью. Сейчас же отправляйтесь, душа моя! Сейчас же! Но почему у нас так часто свершается вопиющее неправосудие?! Куда и за чем смотрит наш магистрат? Не понимаю...

— Магистрату и в его лице вопиющему неправосудию покровительствует Геттун...

— Как Геттун? Какой Геттун? Наш?

— Да, управляющий делами вашей канцелярии, — твердо сказал Глинка.

— Не может того быть, душа моя! — возразил Милорадович. — Геттун мне дан самим богом! И я уверен, что Геттун сам является ярым противником всякого незаслуженного бесчестия граждан!

— Если бы это было так, Михайла Андреевич... А я убежден, что в незаслуженном бесчестии Юшковых Геттун повинен не менее сутяги Михайлова, — не уступал Глинка.

— Какой ему интерес выгораживать неправосудие? Не понимаю! Вы, душа моя, что-то примешиваете личное! А дела службы выше всего личного! — и Милорадович позвонил в колокольчик. — Геттуна ко мне!

Вошел долговязый с впалыми щеками Геттун, высокий, узкоплечий, с длинной бугристой шеей. Взгляд его, скользнул по Глинке, который демонстративно не хотел смотреть на своего ярого противника.

— С историей Юшковых знаком? — спросил Милорадович управляющего делами.

— Знаком... Мещанин Юшков осужден правильно. Вся семья Юшковых — закоренелые злодеи. Такого мнения о них третий департамент регистрата, — ответил Геттун. — Такими же находит Юшковых и магистрат.

— А я вот слышал, что правитель дел моей канцелярии покровительствует магистрату и тем, кто причиняет людям незаслуженное бесчестие, — бросил суровый упрек Милорадович.

— Такое мог обо мне сказать лишь мой враг. И я просил бы назвать его по имени, — обескровленными губами пролепетал Геттун.

— Еще не хватало очных ставок в моем кабинете, — отмел просьбу Милорадович, не пожелавший выдавать Глинку.

— Это сказал я! — вдруг признался Глинка. — И готов еще раз повторить...

— Ныне все, кто помешан на филантропии и альтруизме, только тем и занимаются, что на каждом углу порочат законы, правосудие, неподкупных слуг его императорского величества, — с напускной важностью и деланным высокомерием отвечал Геттун. — Оклеветать меня можно, но подкупить нельзя, равно как нельзя увлечь разными сомнительными и туманными поползновениями некоторых загадочных человеколюбцев, которые умеют втираться в доверие к людям безупречным и пользующимся благосклонностью государя...

У Глинки, умевшего владеть своими чувствами и порывами, кровь закипела в сердце. Намеки Геттуна были прозрачны, за ними крылась готовность нанести сокрушительный удар противнику. Становилось ясным, что Геттун знает о Глинке больше, чем сейчас сказал — он назвал его загадочным человеколюбцем неспроста.

Милорадович, чтобы не допустить пререканий, отпустил Геттуна, а Глинке велел задержаться.

— Видишь, душа моя, как Геттун защищает свою честь! — Милорадович большим пальцем указал на только что закрывшуюся дверь. — Ты зря на него не нападай... Министр юстиции Лобанов-Ростовский нередко прибегает к услугам Геттуна, а министр, разумеется, не станет прибегать к помощи человека, не пользующегося полным доверием.

Но Глинка и после этого увещевания остался при своем мнении.

— Князь Лобанов-Ростовский слишком неразборчив в людях, к услугам которых он часто прибегает, — сказал он. — У него пользуется полной доверенностью не только Геттун, но и матерый взяточник, юрисконсульт Анненский, друг известного мздоимца, городского головы Жукова. Этого Анненского давно пора заковать в кандалы и сослать на каторгу!

И Глинка начал рассказывать о многочисленных злодеяниях Анненского и Жукова, перечислял имена тех, с кого они брали крупные взятки, кого разорили, кого неправильно засудили. Милорадович слушал и временами встряхивал головой. Наконец спросил:

— Неужели в самом деле такие мерзавцы? Дай мне в руки факты, и я первый ополчусь против них! Буду беспощаден и неумолим! Факты на стол! Только чтобы без личностей!

— Фактов хоть отбавляй, Михайла Андреевич!

— Вот, Яша, какие у нас бывают юрисконсульты и судьи! — Милорадович дружески бросил руку на плечо Брянскому и отпустил Глинку.

Заперев и опечатав свой кабинет, Глинка поехал в тюрьму, где сидела в заточении унтер-офицерская жена Мягкова. Тюрьма при губернском правлении была такая же зловонная и нечистая, как и при управе.

В сопровождении старшего тюремного надзирателя, обрюзгшего, с заспанными мутными глазами, Глинка вошел в полуподвальное, сырое, холодное помещение, в котором было темно, как ночью. Такая стояла духота и зловоние, что у него закружилась голова. В маленькое косое окно свет с улицы почти не проникал, а под потолком он не увидел лампы. Какие-то тени смутно проступали во мгле. Глинка велел вздуть свечу. При ее свете он увидел десятка два предельно истомленных узниц разных возрастов и состояний.

На всех имелось несколько топчанов.

— Сколько вас здесь? — спросил Глинка.

— Много... Али сам не видишь? — грубо прохрипела стоявшая у стены баба. — Обреченные... На каторгу погонють...

Хриплая женщина начала отвратительно ругаться, не щадя никого. Она знала, что теперь уж все кончено, бояться нечего, дальше Сибири не угонят, страшнее каторги наказания не придумают, а язык вырезать царем запрещено.

— Которая из вас унтер-офицерская жена Мягкова? — спросил Глинка, окидывая взглядом жмущихся по стенам женщин. — Унтер-офицерская жена Мягкова? — повторил Глинка.

В ответ послышались вздохи и всхлипывания.

— Чего в угол забилась? Иди, тебя кличет! — толкнула локтем хриплая свою соседку, в спадающем с плеч сером рубище и в развалившихся башмаках, из которых выглядывали синие пальцы ног с черными от грязи ногтями. — Мягкова... Ундер-офицерская... Вот она... Вчера только плетьми секли, вся кожа лоскутками сползла... Сарафан прилипает...

Мягкова рухнула в ноги Глинке и заголосила:

— Не виновата! Как перед богом, не виновата! И не брала, и не прикасалась ни к браслетине, ни к кулону... И знать не знаю, что за кулоны на свете...