Флот в Белой борьбе. Том 9 - Сергей Владимирович Волков

когда я его кончил и вручил Цветкову. В 6 часов полумертвый от усталости я завалился спать. Совесть моя была совершенно удовлетворена.

* * *

Я проснулся около 10 часов утра. Мы были в море. Дул свежий ветер, и мутно-желтые воды девятифутового рейда сменились вскоре глубокими синими водами, столь родными и знакомыми мне по моим плаваниям у западных берегов того же Кавказа в минувшие счастливые времена. Я привел себя в порядок. Утренний завтрак я проспал и не знал, что с собой делать до обеденного времени. На палубе было шумно: происходило артиллерийское учение с пожарной и водяной тревогами, и какие-то люди, покорные отдаваемым с мостика командам, с шумом проносились мимо дверей моей рубки, таща с собой ведра, топоры и маты. Я вышел посмотреть на ученье. К моему удивлению, бегавшие мимо меня люди говорили по-русски. На их лицах были написаны усердие и исполнительность. Оказалось, что это люди трюмно-пожарного дивизиона, в который входит и небоевая смена машинной команды. Из дальнейших расспросов выяснилось, что английское командование, взяв для своих целей наши суда, предложило машинным командам этих пароходов остаться у них на службе по контракту; те польстились сдуру на фунты и шиллинги, а теперь каются, да поздно. Англичане кормят хорошо, но обходятся сурово и потачки не дают. Что касается палубной команды, то вся она состояла из матросов английского военного флота. Я не мог удержаться, чтобы не обругать русских машинистов крепким словом по поводу того, что не хотели, мол, быть под русским царем, побегаете теперь под англичанами.

У орудий происходило обучение заряжанию на скорость. По привычке я вынул часы и стал считать число заряжаний в минуту. Насчитав всего девять заряжаний, я был вполне удовлетворен, на моем «Заветном» число их было когда-то доведено до пятнадцати. Вскоре ко мне подошел Литвинов, и мы пошли в кают-компанию, где разговаривали на незначительные темы, когда к нам вышел командор Норрис, он сказал мне пару любезных фраз, и я, через Литвинова, извинился, что не вышел к подъему флага и проспал. Командор ответил, что ему известно, что русский капитан всю ночь работал. Потом он вытащил из своей каюты карту северного Каспия и устьев Волги прекрасного английского издания и начал меня расспрашивать об условиях плавания в этих водах и о продвижении нашей армии. Литвинов куда-то отлучился, и я давал объяснения по-французски. Я старался убедить моего хозяина, что Англии просто выгодно оказать нам возможно скорее здесь существенную помощь, что Волга протекает на значительном расстоянии по хлебородному району, бывшему до войны житницей Европы. В настоящее время русский крестьянин, не уверенный, что у него не отберут плодов его работы, отказывается приступать к полевым работам, которым как раз подошло время. Надо им теперь же вернуть право собственности и уверенность в завтрашнем дне. В противном случае снабжение хлебом Европы резко понизится, а жизнь вздорожает, ибо неурядицы на русском хлебном рынке не могут не отозваться на экономическом состоянии Европы, которое и без того уже потрясено беспримерной войной. Мои слова, видимо, произвели на командора впечатление; он очень задумался и потом сказал: «Я могу вам ответить неофициально, что я с вами вполне согласен».

Наш разговор продолжался довольно долго. В кают-компании начали накрывать столы к обеду и понемногу стали собираться офицеры, свободные от службы. Заметив, что на столы подают вместо свежего хлеба морские сухари и галеты, я спросил, давно на эскадре нет свежего хлеба. Мне ответили, что по всему Закавказью чувствуется недостаток хлеба и что при всем старании англичанам не удалось наладить правильную поставку его на эскадру, вследствие чего приходится пользоваться галетами и сухарями, доставляемыми из Англии. Я вспомнил, что мои мичманы запаслись при отъезде из Старотеречной большим караваем прекрасного белого хлеба, какой выпекают на Кубани. Он оказался нетронутым, и, взяв его, я принес его в кают-компанию и, обратившись к командору, сказал: «У нас принято встречать друзей хлебом-солью, позвольте мне, как одному из хозяев, использовать этот прекрасный русский обычай по отношению к вам – нашим союзникам – и вместе с тем сообщить вам, что если бы вы нашли возможным установить с нами более тесную связь, то вам не пришлось бы страдать от отсутствия свежего хлеба, которого у нас более чем достаточно». Командор меня очень благодарил, и я имел удовольствие видеть, с какой жадностью англичане на него набросились; в несколько минут его поделили и съели, не дожидаясь обеда.

По-видимому, у англичан в этот день был какой-то табельный день. В голове стола сел командор. Я был посажен по правую руку от него, против меня сели Grief и Литвинов, подали прекрасный портвейн; и командор, постучав стаканом по столу, произнес тост за короля, который, по старому обычаю, произносится сидя с провозглашением одного лишь слова: «King». В это одно слово вкладывается, однако, очень много значения, и я невольно сравнил эту немногословную здравицу с теми витиеватыми цветами красноречия, которыми в подобных случаях разражалась наша прогрессивная общественность, что не помешало ей, однако, предать своего Государя на мученическую смерть. Командор пил и за успех нашего оружия, и я благодарил как умел. Обед прошел очень тепло. Около 3 часов дня мы подошли к Петровску, которого я никогда не видал до того времени со стороны моря. Мы вошли в гавань и ошвартовались у стенки. Гавань была очень оживлена. Вся северная часть ее была занята судами под английским военным флагом. На берегу в некоторых местах высились склады и горы всякого военного имущества, обведенные колючей проволокой; всюду были расставлены часовые в лице рослых сипаев в тюрбанах, виднелись гидропланы на ровной площадке; в наскоро сколоченных бараках развернулись разнообразные мастерские, работавшие полным ходом. Русский флаг отсутствовал совершенно; казалось, что англичане хозяйничают в завоеванной стране. Меня опять охватила волна раздражения, и я задавал себе вопрос, кто нам опаснее – большевики или Англия.

Надо было, однако, скрывать свои чувства. Я распростился с командором как можно любезнее, дружественно пожал руки ближайшим офицерам и попросил Литвинова проводить меня до места стоянки нашего эшелона.

* * *

Первый эшелон, прибывший в Петровск приблизительно на месяц раньше, помещался в то время в обширном двухэтажном каменном здании, бывшем, вероятно, в мирные времена гостиницей или чем-нибудь в этом роде. У входа в подъезд стоял часовым незнакомый мне молодой морской офицер. Когда я подошел, он встал смирно и удивленно на меня взирал. Я поднялся во второй этаж и вскоре был сердечно встречен Пышновым и еще несколькими знакомыми офицерами флота, которые