Дети Бога - Мэри Расселл

Бесчисленные часы на бегущей дорожке в какой-то мере подготовили Эмилио к месяцу, проведенному им в пешем походе, но после встречи с Софией он ощущал себя выжатым и не рассчитывал, что по возвращении на него всей толпой навалятся люди, переполненные новостями и жаждущие его одобрения. — Ну хорошо, — наконец сказал Эмилио, решив, что сможет выдержать еще несколько таких минут. — Повторите все снова…

— Я вижу это как политически независимую территорию, — заговорил Дэнни. — Джана'ата уже изолированы в здешних горах — осталось лишь убедить правительство юга формализовать сложившуюся ситуацию! И Суукмел полагает, что это станет решением проблемы. Она убедила Шетри, и сейчас они пытаются привлечь на свою сторону группировку Атаанси.

«Кто такой, черт возьми, Атаанси?» — тупо удивился Эмилио.

Вероятно, выглядел он сейчас плохо, но он всегда выглядел плохо, поэтому никто не придавал этому особого значения.

— Вы говорили об этом с Софией?

— Конечно! — ответил Джон, все еще с трудом сдерживая радость. — Мы говорили с ней несколько дней назад. Или, по-твоему, пока тебя не было, мы просто сидели тут и ковыряли в носу…

— Она сказала, что поддержит нашу идею, — сообщил Дэнни, — но нужно вынести ее на обсуждение рунского парламента в Гайджуре. На это потребуется время, но…

— Сейчас главная проблема, — сказал Джозеба, — как сообщить ван'джарри, что армия руна отступила и можно возвращаться домой. Следовало договориться о каком-то сигнале, но никто об этом не подумал.

Пришел Нико, держа в руках две тарелки супа, принесенные с катера.

— Дон Эмилио, — тихо вмешался он. — Думаю, вам следует сесть. Вы голодны?

Сандос покачал головой, отвечая на вопрос, но опустился на табуретку.

— … чтобы восстановить численность, им потребуется еда, — говорил Джозеба, — причем очень много, но эти равнины в центральном регионе прямо-таки мясная фабрика, и, возможно, руна не откажутся поставлять дичь в обмен на кофе или еще что-то. Со временем мы найдем новых животных, которых можно приручить. — Он даже не заметил, что сказал «мы». — Джана'ата полагают, что смогут вывести юса'ати, которые будут откладывать яйца круглый год.

— А пока, — сказал Джон, — будем ходить на охоту. Может, удастся подстрелить какое-нибудь крупное животное…

— Я помогу, — предложил Нико, не очень понимая, о чем говорят, но радуясь, что может быть полезен дону Эмилио и священникам — теперь, когда Карло решил их бросить.

— Уверен, ты бы помог, Нико, — откликнулся Шон, — но ведь вы с Сандосом отправитесь домой.

У Нико отвисла челюсть, и наступило выжидательное молчание. Сандос бросил на Шона острый взгляд, затем встал и отошел на несколько шагов. Когда он повернулся, его лицо было непроницаемым.

— До Неаполя очень далеко топать, Шон.

— Ну, это было бы так, приятель, но мы уже заказали у Карло билет до Земли для тебя, — произнес Дэнни. — Мы убедили его малость подождать, прежде чем лететь обратно. Вы отправитесь на беспилотнике вместе с последним грузом ракхатских товаров.

Джон ухмылялся:

— Мы подбили Франца на дегустацию пресловутого ясапа-шампуня. И внезапно Карло решил пересмотреть свои деловые договоренности. Это было здорово, Эмилио! Дэнни выбил для ван'джарри замечательную сделку.

Сандос покачал головой.

— Нет, — сказал он тусклым голосом. — Нико может лететь назад, но я дал слово. Я обещал Софии, что буду поручителем джана'ата…

— Она нам рассказала, — произнес Шон. — Вот женщина, которая чувствовала бы себя в Белфасте как дома! Маленькая неуступчивая ведьма, но с ней можно иметь дело, если она получает, чего хочет. Козлом отпущения буду я, Сандос. А ты отправляйся домой и попытайся найти милую Джину и ее Селестину.

Наступившую тишину нарушил Дэнни.

— Здесь ты закончил, приятель, — тихо сказал он. — Дело закрыто.

—..но есть еще кое-что, — взволнованно добавил Джон. — Рукуэи хочет лететь на Землю с тобой…

— Я пытался его отговорить, — сказал Джозеба. — Им потребуются все способные к размножению пары, которые они смогут образовать, но, оказалось, его кастрировали, так что…

Сандос нахмурился, теперь окончательно растерявшись.

— Но почему он хочет…

— А почему нет? — пожал плечами Шон, вовсе не удивленный еще одним образчиком сентиментального своеволия. — Он говорит, что ему нужно увидеть Землю собственными глазами.

Это было уже чересчур.

— No puedo pensar,[44] — пробормотал Эмилио. Открыв глаза пошире, он покачал головой. — Мне нужно немного поспать.

* * *

Ожидая Сандоса в хижине чужеземцев, Рукуэи Китери слонялся из угла в угол, беспомощный против своего воображения, отягощенного возможностями, точно беременная женщина, которая не может знать, кого носит внутри себя.

«Лети с ними», — сказал ему Исаак. И в этих словах Рукуэи услышал эхо собственного страстного желания.

Он боялся, что Сандос откажет. Все чужеземцы возражали против этого, а у Сандоса причин ненавидеть джана'ата больше, чем у кого-либо. Но теперь все было другим, и Рукуэи потратил не один день, сочиняя заявление, дабы обратиться с ним к человеку, которого едва знал и почти не надеялся понять.

Он скажет чужеземцу: «Я узнал, что поэзия требует некой пустоты, как звучание колокола нуждается в пространстве внутри него. Пустота юности моего отца обеспечила резонанс для его песен. В своем сердце я ощутил его неугомонность и затаенное честолюбие. В своем теле я ощутил неистовую плодовитость, почти сексуальный восторг созидания».

Он скажет чужеземцу: «Я узнал, что пустота души может стать местом, где будет пребывать Истина, — даже если ей не рады, даже когда Истину бранят и пытаются прогнать, не доверяя ей, неверно ее истолковывая, противясь».

Он скажет чужеземцу: «В моем опустевшем сердце освободилось место для чужой боли, но я верю, что есть еще кое-что: некая большая Истина, которую унаследовали все мы, — и я хочу ею наполниться!»

Он услышал шаги, потом увидел Сандоса, огибавшего угол хижины; за ним следовали остальные, разговаривая между собой. Быстро повернувшись, Рукуэи заступил чужеземцу путь и ногой очертил дугу в грязи, перемешанной с галькой.

— Слушай меня, Сандос, — начал он, откидывая назад голову жестом, который предлагал бой. — Я хочу лететь с тобой на Землю. Я хочу познать вашу поэзию и, возможно, научить вас нашей…

Он замолчал, увидев, что лицо Сандоса вдруг утратило цвет.

— Дону Эмилио нужен отдых, — твердо сказал Нико. — Вы можете поговорить завтра.

— Все в порядке, — пробормотал Сандос, хотя никто его об этом не спрашивал. — Все в порядке, — повторил он.

Затем его колени подогнулись.

— Значит, все в порядке? — спросила Каджпин, подходя с миской, наполненной молодыми побегами, как раз в ту секунду, когда Сандос грохнулся на землю.

Чужеземцы молча стояли вокруг, тараща глаза, поэтому она присела, чтобы поесть. А чуть погодя сообщила им:

— Мы все-таки ложимся раньше, чем засыпаем. Она развеселила всех, кроме Сандоса.

Обморок плавно перешел в сон, больше похожий на кому и ставший платой Эмилио за недели, проведенные в пути, за месяцы неослабного напряжения, за годы растерянности и боли. Он проспал весь день и часть ночи, а когда открыл глаза, увидел вокруг темноту.

Первой его мыслью было: «Как странно — раньше мне ни разу не снилась музыка». Затем, прислушавшись, Эмилио понял, что слышит ее не во сне, а наяву, и что подобного он не слышал никогда — ни на Ракхате, ни на Земле.

Беззвучно поднявшись, он двинулся к выходу, перешагивая через спящие тела Нико и священников. Вынырнув из хижины в неподвижный ночной воздух, пробрался меж каменными стенами, будто пылающими в лунном свете и мерцании Млечного Пути. Словно увлекаемый нитью, последовал за необыкновенными звуками к самому краю долины, где обнаружил истрепанную палатку.

Внутри сидел Исаак, согнувшись едва не вдвое над допотопным компьютерным блокнотом. Эмилио видел профиль его сосредоточенного лица, преображенного бессловесной гармонией, изысканной, точно снежинки, и столь же математически выверенной; но потрясающей силы, разом сокрушительной и возвышенной. «Будто утренние звезды звенят в унисон», — подумал Эмилио Сандос; а когда музыка закончилась, ему ничего так не хотелось, как услышать ее еще раз…

— Не прерывай. Это правило, — внезапно сказал Исаак, и в тишине ночи его голос прозвучал настолько же громко и безжизненно, насколько сдержанно мелодичной и насыщенной мягкими оттенками была музыка. — Руна сводят меня с ума.

— Да, — откликнулся Эмилио, когда Исаак замолчал. — Иногда они и меня сводили с ума.

Исааку было все равно.

— Аутизм — это эксперимент, — объявил он своим бесцветным пронзительным голосом. — Такого как я, нет больше нигде.