Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед - Филип Рот

его статью о том, как он борется с болезнью.

И я знал его только как – и в этом он отличался от Коулмена Силка, прогрессивного декана в колледже Атена в западном Массачусетсе, оказавшегося в центре спора по поводу типичных проблем жизни колледжа вроде расписания занятий и требований к преподавательскому стажу, – очень благожелательного рецензента моих книг. Мне понравилась его искренняя и мужественная статья о неминуемой смерти, и я взял у общего знакомого номер домашнего телефона Бруайара и позвонил ему. Это был наш первый и последний разговор по телефону. Он был обаятельно оживлен, удивительно кипуч, от души смеялся, когда я вспомнил о времени нашей молодости и о нашем знакомстве на пляже в Амагансетте[156] в 1958 году. Мне тогда было двадцать пять, ему тридцать восемь, стоял чудесный день в середине лета, и, помню, я подошел к нему на пляже, представился и признался, как мне понравился его блестящий рассказ «Что рассказал цистоскоп». Рассказ был опубликован в 1954 году (я тогда как раз заканчивал колледж), в четвертом номере лучшего литературного журнала той поры – «Дискавери», который печатался в бумажной обложке массовым тиражом.

Вскоре нас уже было четверо начинающих писателей примерно одного возраста, мы стали болтать о том о сем, гонять мяч по песку. Те двадцать минут моего тесного общения с Бруайаром впоследствии растянулись до девяноста минут – столько мы в общей сложности провели в обществе друг друга. Помню, до того как я в тот день ушел с пляжа, кто‐то шепнул мне, что Бруайар – «окторон»[157]. Я пропустил это замечание мимо ушей, потому что слово «окторон» очень редко употреблялось за пределами американского Юга. Не исключаю, что мне даже пришлось поискать его значение в толковом словаре. На самом деле у Бруайара оба родителя были черные. Этого я, правда, не знал ни тогда, ни когда начал писать «Людское клеймо». Да, однажды кто‐то в моем присутствии упомянул, что он сын квартерона и черной, но кроме этого недоказуемого факта или, скорее, сомнительной сплетни, я ничего толком и не знал про Бруайара – кроме этого факта и того, что он писал в своих книгах и статьях о литературе и литературных нравах его времени. Два блестящих рассказа, которые Бруайар опубликовал в «Дискавери» – второй, «Воскресный ужин в Бруклине», был напечатан в 1953 году, – не давали оснований сомневаться, что центральный персонаж и его бруклинская семья, как и сам автор, на сто процентов белые.

Мой протагонист, преподаватель Коулмен Силк, и реальный писатель Анатоль Бруайар впервые выдали себя за белых в годы, когда под влиянием широкого движения за гражданские права начало меняться самоощущение чернокожих граждан Америки. Те, кто тогда решил выдавать (этого слова, кстати, не было в тексте романа «Людское клеймо») себя за белых, считали, что так их не коснутся дискриминация, унижения, страдания и несправедливости, жертвами которых они более чем вероятно могли бы стать, признавшись в своей расовой принадлежности. В первую половину двадцатого века Анатоль Бруайар оказался не один такой – в стране были тысячи или, может быть, десятки тысяч светлокожих мужчин и женщин, решивших избавить себя от гримас узаконенной сегрегации, уродств бытового расизма и проявлений расовой ненависти и позабыть навсегда о своих черных предках.

Я понятия не имел, каково было Анатолю Бруайару скрывать свою принадлежность к черной расе, потому что ничего не знал о тайне его происхождения от потомков рабов или, коли на то пошло, о его самопровозглашенной принадлежности к белой расе. Но я знал все про Коулмена Силка, потому что я создал этот персонаж из пустоты точно так же, как за пять лет до публикации в 2000 году «Людского клейма» я выдумал кукольника Мики Шаббата из «Театра Шаббата» (1995), изготовителя перчаток Шведа Лейвоу из «Американской пасторали» (1997) и политически неблагонадежных братьев Рингольд из романа «Мой муж – коммунист» (1998), один из которых был учителем английского языка и литературы в средней школе, а другой – звездой радиожурналистики в эпоху маккартизма.

Наконец, чтобы написать целый роман о жизни человека, ты должен по необходимости испытывать немалый интерес к биографии этого человека, и, честно говоря, хотя мне очень понравился рассказ «Что рассказал цистоскоп», который был опубликован в 1954 году и много поведал мне о его авторе, в последующие годы у меня не возникало никакого интереса к дальнейшим приключениям Анатоля Бруайара. Ни сам Бруайар, ни кто‐либо связанный с ним никоим образом не имел отношения к вымышленным событиям книги «Людское клеймо».

Создание романа – это как игра в «притворяшки». Как и большинство других знакомых мне писателей, однажды найдя, как выражался Генри Джеймс, «зародыш» – в моем случае это был рассказ Мела Тумина о разгуле политкорректности, засорившей мозги администрации Принстона, – я принялся играть в «притворяшки», придумав все истории, связанные со злосчастной Фауни Фарли, ущербным Лесом Фарли и опозоренным Коулменом Силком с его засекреченной генеалогией; с его суровым и властным отцом; с его страдалицей-матерью; с его озлобленным и недовольным братом; с его сестрой-учительницей, в финале книги ставшей его самым строгим судьей; с подружками его юности, белыми и черными; с его краткой карьерой восходящей звезды бокса; с его преподаванием в новоанглийском колледже, где он дослужился до должности декана; с его коллегами по колледжу, враждебными и сочувствующими ему; с его выбором профессии; с его нервической, измученной душевными терзаниями женой; с его детьми, враждебными и сочувствующими ему, – как и тысячи прочих биографических частностей, из которых, взятых в массе, и получился мой главный вымышленный персонаж, поставленный в центр сложно выстроенного прозаического артефакта, чем и является реалистический роман.

2. Натан Цукерман

В разделе «Влияния и темы» Википедия пишет: «Такие еврейские сыновья, как печально известный Александр Портной и, позднее, Натан Цукерман, бунтуют, обличая еврейский образ жизни». Нет. Мой вымышленный персонаж Натан Цукерман не затевает непримиримый конфликт со своим еврейским происхождением, и едва ли им движет неприятие еврейского образа жизни в какой‐либо из девяти книг о Цукермане, начиная с «Призрака писателя» (1979) и заканчивая романами «Людское клеймо» (2000) и «Призрак уходит» (2007). В «Призраке писателя», отнюдь не обличая евреев, писатель-неофит Натан Цукерман сам подвергается обличениям со стороны евреев за свой первый опубликованный рассказ, который кое‐кто из его еврейских читателей воспринял как масло, подливаемое в огонь антисемитизма. Но идея «Призрака писателя» в том, что все обвинения, будто сам писатель Цукерман является опасным антисемитом, – ложны, хотя и лишают душевного покоя отца Цукермана, поскольку, и это особенно важно, их высказывает уважаемый среди местных евреев юрист, ньюаркский судья Леопольд Ваптер. В поисках утешения и покоя после того, как его книги вызвали конфликт в семье, Цукерман принимает приглашение именитого еврейского писателя Э. И. Лоноффа приехать погостить к нему в Беркшир[158]. Цукерман, конечно, и пяти минут не пробыл бы в доме Лоноффа, будь он и впрямь убежденным или даже эпизодическим обличителем евреев, так что навесить на Цукермана такой ярлык