Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Но доход от ее опекунства едва ли сможет покрыть затраты на королевские похороны, — возразил я.

Чарлз ничего не понимал в денежных делах, хотя ему хватило ума устроить помолвку своего сына с юной Кэтрин Уиллоби, чтобы ее земли и состояние не уплыли из его семьи.

— Нам придется пожениться, — прямо заявил он. — Через три месяца… по окончании глубокого траура.

— Но… ведь она же помолвлена с вашим собственным сыном! — воскликнул я, не придумав ничего лучшего.

— Я разорвал их помолвку. — Он пожал плечами. — Она давно влюбилась в меня. И не скрывала своих чувств. Хотя, разумеется, они выражались лишь в ее взглядах, когда она приходила ко мне поговорить о Марии или о Генри…

В его глазах, всего лишь мгновение назад излучавших смиренную скорбь, появилось хвастливое выражение. Распутник! Я с отвращением отвернулся, подавляя сильнейшее желание ударить его.

— Вы должны постараться понять меня, — вкрадчиво произнес он. — Дело в деньгах. Всего лишь. Мне приходится идти на это, чтобы выжить. Я любил Марию, ни разу не изменил ей, но человек должен жить… пожалуй, в ином случае мне просто не на что будет похоронить ее!

— Да, — тихо сказал я, и это слово, точно камешек, пробило брешь в стене возникшего между нами отчуждения. — Человек должен жить. А жить ему позволяют не честь, и не любовь, и даже не работа сердца или легких… Все это ничего не значит при отсутствии денег. Именно они являются тем топливом, что подпитывает нашу жизнь, а любовь и честь вторичны.

— Да. Я знал, что вы поймете меня. Вы ведь любите Анну. Однако без…

Замолчи! Замолчи! «Без короны она не согласилась бы стать вашей», — мысленно закончил я за него.

— …трофеев, полученных от церкви, вы не смогли бы обрести независимость от Папы и императора.

Я пристально посмотрел на этого широколицего ветерана и искателя приключений.

— Как вы посмели сравнивать наши деяния? — вскричал я. — Вы, скаредный и алчный соблазнитель, готовый осквернить память вашей жены прямо на похоронных дрогах! А я провел реформы в нашей церкви, ибо она требовала очищения, духовного очищения! Прочь с глаз моих!

— Как вам угодно.

Поклонившись, он удалился, дерзко прошуршав своим черным траурным плащом.

А Мария любила его! Во мне боролись печаль и гнев, и гнев, как обычно, победил.

Солнечный июньский денек за окнами показался мне более жестоким, чем ненастная зимняя ночь. С кончиной Марии я потерял последнюю связь с родной семьей… и с тем мальчиком, которым я был в прошлом.

Уилл:

Да, его прошлое упокоилось во Фрамлингемской церкви, а сам Генрих, отрезанный от прошлого, с львиной отвагой устремился в настоящее. Окружающие полагали, что он достиг поры расцвета. По-прежнему здоровый и красивый мужчина, он претворил в жизнь заветные желания, обрел жену и возможность рождения наследника, а кроме того, новую богатую сожительницу — церковь. Свой сорок второй день рождения Гарри встретил баловнем судьбы.

LII

Генрих VIII:

Где должен родиться мой сын и наследник? Конечно, в Гринвиче, к тому же ставшем любимой резиденцией Анны… Правда, я избегал его — мне казалось, он полон призраков. Но тогда было решено, что королева разрешится от бремени именно там. Все благоприятствовало этому. Посему весь июль строители вовсю трудились, превращая одно крыло просторного, раскинувшегося на берегу дворца в особое святилище, родильные покои. За месяц до предполагаемых родов все было готово, и Анна могла переехать туда в сопровождении нескольких преданных дам, дабы прожить затворницей до того дня, как наш ребенок появится на свет. Эта бархатная тюрьма предназначалась для предотвращения подмены принца и для защиты королевы.

Анна, однако, имела на сей счет иное мнение.

— Запереться там в разгар лета до конца августа! — сокрушенно простонала она. — Жить в изоляции, словно турчанка в гареме! Не видеть никого, кроме лекарей. Какая жестокость, милый Генрих!

— Такова традиция. Мы нарушили так много великих обычаев, что просто обязаны тщательно соблюдать их в повседневной жизни.

— А вы отправитесь в путешествие!

— Нет, — успокоил я ее. — В случае необходимости я буду у вас через полдня. И не оставлю вас, будьте уверены, даже ради драгоценностей гробницы Бекета. Мы будем вместе до того времени, когда вы с фрейлинами сможете покинуть родильный приют.

— Фрейлинами! — фыркнув, воскликнула Анна. — Стайка тупых зануд, талдычащих только о срыгивании грудного молока и родовых горячках, причем каждая то и дело вспоминает, «как рожала своего славного мальчика», — презрительно просюсюкала она, превосходно копируя чужой голос.

— Разве вас так раздражает женское общество?

— Конечно! Еще бы! Мне хочется жить в окружении остроумных людей, сведущих в музыке и поэзии. И я жду от вас такого подарка. Мой брат Джордж и его друзья, Том Уайетт, Уилл Бреретон, Фрэнсис Уэстон — вот с ними действительно приятно проводить время. А не со стадом глупых наседок, только и знающих, что сплетничать!

Да, правда, она привыкла к мужскому окружению и так и не обзавелась кругом приятельниц. Ее ближайшим спутником стал братец Джордж, а не сестра Мария.

— Но это же ненадолго. В свое время вы успеете насладиться просвещенным обществом. Не думаю, что во время родов вам захочется видеть у своей постели Тома Уайетта. А вот дамы знают, что надо делать в подобных случаях. В конце концов, как вы сами упомянули, они уже произвели на свет славных мальчиков, и в родильной комнате такой опыт ценится больше, чем знание итальянских сонетов.

На лице Анны отразилось разочарование.

— Ну, довольно об этом, — сказал я. — Помимо прочего я приготовил сюрприз: великолепную кровать, послужившую некогда княжеским выкупом. Я приказал забрать ее из королевской сокровищницы и установить в вашей спальне.

Она отмахнулась, как очаровательный капризный ребенок.

— В ваших застенках меня ничто не порадует. Неужели даже Марку Смитону не позволят развлекать меня музицированием, чтобы скрасить мое бесконечное ожидание?

Марк Смитон. Красавец низкого происхождения, почти гениально игравший на лютне. Я частенько задумывался, где он научился этому искусству.

— Да, не позволят, — отрезал я, поджав губы.

Неужели она не способна понять? Анна, заняв столь высокое положение, даже не пыталась постичь важные понятия, каковые Екатерина, выросшая в королевской семье, считала неоспоримыми!

— И все-таки… — начала она, но я решительно сменил тему и заявил:

— Я выбрал для нашего сына имя Эдуард.

— Правда? — озадаченно произнесла она. — Мне казалось, вам больше нравилось имя Генрих.

— У меня уже был сын по имени Генри, но он не выжил.

Как она могла не знать этого? Ее неведение казалось невероятным, неужели ее совсем не интересовала моя прежняя жизнь?

Она небрежно пожала плечами, словно не видела никакой связи между нынешней ситуацией и смертью нашего с Екатериной ребенка.

— Я думала о крещении, — мечтательно произнесла она. — Это должен быть грандиозный государственный праздник. Да… пусть его великолепие запомнится на всю жизнь. Мне так и представляется море горящих свечей, купель из чистого золота с выгравированным именем Эдуарда. В ней впредь будут крестить лишь будущих королей. А для меня нужно сшить красное атласное платье…

Неужто для ее тщеславия мало великолепия коронации, едва не разорившей казну? Мое раздражение резко усилилось. Церемонии, показной блеск, пышные процессии; ослепительные наряды, золото и свечи. Сын интересовал ее чисто формально, только в смысле его именной купели. Рождение наследника английского трона она рассматривала лишь как очередной повод для демонстрации собственных достоинств, и никак иначе.

— Крестильная рубашка Марии! — продолжала щебетать Анна. — Мне нужна крестильная рубашка Марии! Лучшего и придумать нельзя, вот тогда-то народ поймет, кто является законным наследником! Как еще унизить Екатерину и Марию? Да, я немедленно пошлю за ней!

В глазах ее заплясали огоньки, которые раньше очаровывали меня, когда она рассказывала о задуманных ею озорных проделках.

— Глупая затея, — с неприязнью заметил я. — Зачем вам нужны чужие обноски? Почему не заказать новую крестильную рубашку? Ее можно расшить жемчугом, и она станет сокровищем, которым будут восхищаться многие поколения. А вместо этого вас прельщает старье, принадлежащее другой женщине.

Впрочем, так же как и я. Некогда, будучи мужем Екатерины, я в глазах Анны обладал известной ценностью. Значит, желая унизить ее, Анна унижала и меня?

— Я хочу ту рубашку, — упрямо заявила она. — И я получу ее.

* * *

Через несколько дней от Екатерины пришло разъяренное письмо с отказом выдать рубашку, которую она с полным правом считала своей собственностью.