СКИФИЙСКАЯ ИСТОРИЯ - ЛЫЗЛОВ ИВАНОВИЧ

Читатель «Скифской истории» не раз встретит в ней замечания, подобные высказанному в полемике с М. Бельским: «Паче же и сам той историк противится сему (своему мнению.-А. Б.), приводящи на свидетельство инаго историка» (л. 193об.). Рациональный ум и источниковедческое чутье А. И. Лызлова позволяли ему демонстрировать на страницах «Скифской истории» целые клубки противоречивых мнений, оценок, сведений, выявленных в сочинениях 2, 3, 4, 5-ти и более авторов, а затем аргументированно разрешать эти противоречия, разматывая их клубки в стройное повествование.

В ряде случаев А. И. Лызлов использовал обширные пересказы и приводил близкие к тексту переводы своих источников. Точные цитаты были, безусловно, важны при сопоставлении различных мнений. В этих случаях приемы Лызлова соответствуют принятым в современной нам исторической науке. Широко используется ныне и пересказ сообщения предшественника об определенных событиях, не противоречащий другим сочинениям и нашим собственным представлениям. Вместе с тем сравнение текста «Скифской истории» с ее иностранными источниками свидетельствует, что А. И. Лызлов часто реализовал свой критический подход к сочинениям предшественников 85 путем изменений используемого текста, не отраженных в примечаниях и не оговоренных в тексте «Скифской истории».

Среди критериев, определявших отбор материалов, на первом месте стояла научная целесообразность. В изменениях же, вносимых в приводимые тексты, отчетливо прослеживается влияние историко-патриотических взглядов Лызлова. «Скифская история» пробуждала у читателя гордость за героическое прошлое России, чувство единства со всеми славянскими народами, воспитывала на традициях борьбы с чужеземными поработителями. За пределами книги оставались те сообщения иностранных источников, в которых тенденциозно освещалось историческое прошлое России, {438} начиная с Киевской Руси, история восточнославянских народов XIV-XVI вв., очернялась внешняя политика русского правительства, история православной церкви.

Тенденциозно переданные в иностранных источниках сообщения о событиях политической истории, как легко заметить при чтении книги, часто оспаривались Лызловым открыто, но в ряде случаев они подвергались и не оговоренной переделке. Так, используя рассказ А. Гваньини о поражении русских войск на р. Оке от татарской орды Аслам-салтана, Лызлов представляет сражение победным для русских (л. 150; вероятно, поправка была внесена на основе сообщения русской летописи.- А. Б.). В другом месте автор расширяет сообщение о борьбе донских и запорожских казаков с татарами, усмотрев в лаконичном известии Гваньини замалчивание роли казачества (л. 129об.; ХСЕ, ч. 8, с. 8).

Передавая свидетельства о завоевателе Константинополя султане Махмете II, который «един сам хотящи всего света обладателем быти, не хотящи никого слышати обладателя или равнаго себе», Лызлов добавляет, что султан «с московским же великим государем князем Иоанном Васильевичем дружбу хотящи имети, слышащи о великой славе его, и мужестве, и победах над окрестными супостаты, лет 6990-го посла к нему послов своих о мире и любви с подарки немалыми» (л. 246). Если польские хронисты оправдывали действия короля Александра, заточившего в темницу своего союзника хана Шахмата, то в «Скифской истории» этот момент представлен как акт предательства польского короля (л. 30об.-51; Стрыйковский, т. 2, с. 324; и др.).

Более непримиримо относился Лызлов к религиозным оценкам. Православие русского историка и военного было связано не только с духовными, но и с политическими убеждениями. Религиозное объединение православного славянства и его политическое воссоединение под крылом «Московского орла» в XVII в. было двумя сторонами одной медали, а потребность в союзе с католической Польшей и империей Габсбургов для освобождения стонущего под османским игом славянства не заслоняла в глазах восточнославянских публицистов и политиков наступления католической реакции на Правобережной Украине и в Белоруссии. В «Скифской истории», например, отсутствуют всякие упоминания о бывшем киевском митрополите Исидоре, подписавшем в 1439 г. Флорентийскую унию церквей, несмотря на то что Исидор играл видную роль в обороне Константинополя от турецких завоевателей, о чем подробно рассказывал М. Стрыйковский (т. 2, с. 205, 235) и некоторые другие хронисты.

В «Хронике всего света» М. Бельского было презрительно сказано, что во время осады Константинополя султаном Баозитом II посольство императора Мануила прибыло в Рим и во Францию «ebrac pomocy», выпрашивать помощи, словно нищие (Указ. соч., л. 177). Лызлов, напротив, был склонен защитить православного {439} императора и обвинить католическую сторону: «Царь же Мануил, видев таковое бедство, принудися сам ити из Константинополя во Италию, в Рим к папе, и во Францию, просящи помощи ко избавлению Константинополя. Но ничтоже от них обрете помощи»,- заключает автор, вопреки тому, что именно действия западноевропейских государств воспрепятствовали тогда падению Царьграда (л. 200об.) 86. Зато, продолжает «Скифская история» на основе известия СК, денежную помощь единоверцам оказал великий князь московский Василий Дмитриевич, и московский митрополит Киприан, «и многи князи уделныя, и чин духовный».

Передавая рассказ М. Кромера о судьбе претендента на стамбульский престол Джема, скончавшегося в Италии, возможно, вследствие отравления его римским папой Александром VI Борджиа, Лызлов нисколько не сомневается, что именно папа приказал отравить Джема, приписывает это преступление Иннокентию VIII (л. 248) и, вольно толкуя известие М. Бельского, подчеркивает, что убийство произошло в папской резиденции.

В соответствии со своими взглядами А. И. Лызлов заостряет антитурецкую и антимусульманскую направленность источников. Пополняя заимствованные у разных авторов характеристики турецких султанов, он называет Махмета II «кровопийственным зверем», а Баозита II - «хитрым лисом», язвительно замечает, что «зело возгорде Амурат» (л. 213, 249, 211) и т. п. Турецких завоевателей Лызлов упорно называет «нечестивыми безверниками», а пророка Мухаммеда именует «проклятым прелестником диавольским». Имея в виду разорение Руси монголо-татарскими завоевателями, он говорит о них как о «мучительном народе». Нейтральное наименование «tatarowie» из хроники А. Гваньини в «Скифской истории» нередко переводится как «нечестивые». Примером усиления обличительной направленности текста является характеристика Батыя в рассказе о походе монголо-татар в Центральную Европу: «… нечестивый Батый не удоволися толикими безчисленными христианскими кровми, яко кровопийственный зверь, дыша убийством христиан верных… иде в Венгерскую землю» (л. 18об.).

А. И. Лызлов использовал в своем труде и точно переведенные цитаты, и даже сообщения от первого лица в случае, если они соответствовали его задачам и взглядам. Он разделял, например, склонность некоторых хронистов к рациональному объяснению «загадочных» явлений. «Мню, яко некою водкою учинено» 87,- писал Лызлов об изображении имени Мухаммеда на груди одного из мусульманских фанатиков, передавая слова Ботеро: «wodka jakai mocna rozumiem, abo czym innym podobnym» (л. 178; Д. Ботеро, ч. 4, с. 147-148). {440}

В цитировании автор «Скифской истории» стремился выделить главное, удалив второстепенное. Если А. Гваньини писал, что «кони татарские, которых они зовут лошаками, невелики», то Лызлов переводил: «…кони татарския невелики суть» (л. 131 об.; ХСЕ, ч. 8, с. 11). Описание образа жизни и обычаев татар, заимствованное из хроники Гваньини, является типичным примером использования Лызловым иностранного источника близко к тексту (л. 129-135; ХСЕ, ч. 8, с. 8-12). В то же время помещенные в хронике Гваньини и «Скифской истории» стихотворные отрывки из сочинений Публия Овидия Назона, как показывает современное исследование, заимствованы не из этого, «ближайшего» в данном случае источника, а из Хроники Стрыйковского.

Переводы «Скорбных элегий» и «Писем с Понта» в «Скифской истории» составляют исключение в практике Лызлова, обращавшего внимание лишь на наиболее существенное с исторической точки зрения содержание источника. Не только содержание, но и форма произведений Овидия бережно перенесена автором в русский текст. Это объясняется той славой «первого славянского поэта», которую великий римлянин получил в русской литературе XVII в. с легкой руки М. Стрыйковского. Для нас важно отметить, что среди многих русских переводов Овидия в XVII в. перевод А. И. Лызлова - лучший. «Отрывки в „Скифской истории“ Андрея Лызлова оказались наиболее плодотворными в исторической перспективе, и в дальнейшем практика стихотворного перевода развивала, как раз те принципы соответствий, которые воплотил он. Для конца XVII века его переводы могут быть названы адекватными 88».