Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

выпал просто-напросто выдающийся успех. Актёры и студийцы его обожали. Некоторые из его спектаклей рецензенты называли блестящими.

На площади Каталонии, в кафе на крыше гигантского супермаркета, Борис, его жена Ася и я отмечали счастливый поворот их судьбы шампанским и мороженым.

Каким-то седьмым чувством я ощущала, что поезд из Барселоны в Эль-Масноу, в который друзья меня усадили, – не тот. Просила уточнить. Они смеялись: «Вы здесь всё знаете лучше, чем мы?» Оказалось: я беспокоилась не зря. В том пункте, где железнодорожные пути расходились в разные стороны, контролёр проверял мой билет. Только взглянув, он стал что-то торопливо втолковывать мне по-испански. В мою сторону повернулись даже те пассажиры, которые сидели спиной. Увидев их реакцию, я показала рукой на себя и на дверь: «Мне надо выйти?» Все в вагоне разом заговорили, энергично закивали: «Да! Да! Да!» Когда я очутилась в одиннадцать часов вечера на пустой и тёмной платформе неизвестной станции, утешаться оставалось только общим участием. Услышав минут через сорок, что к станции приближается ещё какой-то поезд, я решила, что буду спрашивать: «Эль-Масноу? Эль-Масноу?» – и указывать рукой то в сторону паровоза, то в противоположную сторону. Но тут же увидела в первом вагоне по пояс высунувшихся из окна Бориса и Асю. Поняв, что права была я, они кинулись вдогонку выручать меня.

В канун отъезда домой уснуть не удавалось. Накинув на себя плед, я вышла на террасу. Села в плетёное кресло. Чарующая тёплая ночь. Чужая страна. Часы на башне ратуши били четыре.

Господи! Как мало мы знаем про смысл существования! Может, новые друзья Нели, Элизабет и Эмилио, – эталон и мера? У них двое взрослых детей. Сын – известный дирижёр. Дочка – врач. Элизабет признавалась Неле, что у них счастливый брак: они до сих пор «волнуют» друг друга. Они не бедны. Напротив, состоятельны. Разве всего этого не достаточно для счастья? И неужели не достаточно?

А что же моя Неля – отважная, великодушная? В студенческие годы она была гораздо глубже связана с ровесниками по «6-А», чем со мной. Но в её органике существовало какое-то горемычное знание о крайностях жизни. Оно, кажется, и переписало наши отношения. Только при отъезде Нелиной семьи в эмиграцию я поняла своевременность её переключения с театроведения на режиссуру. Профессия театроведа ни при каких обстоятельствах не дала бы ей возможности устоять на ногах. К режиссуре же её готовили семинары талантливого А. И. Кацмана, которого она боготворила и верной ученицей которого была.

Когда она в первый раз приехала в Ленинград как гостья, мне удалось договориться в театральном училище, чтобы она провела там мастер-класс. Нас, нескольких её сокурсников по «6-А», присутствовавших на этих занятиях, поразила нестандартность разработанных ею упражнений и то, как виртуозно она их выполняла сама. После её уроков студенты атаковали директора просьбами повторить встречу. Тренинги по актёрской технике, которые она ежегодно проводила в двух-трёх странах, способности к языкам, хорошая спортивная форма помогали ей выигрывать жизненные сражения. Неля могла гордиться собой. И гордилась. Но эмиграция дала ей не один суровый урок.

Необходимость зарабатывать на жизнь раскидала их семью по разным странам. Хозяйка спускалась к нам с верхнего этажа позвать Нелю к телефону, когда ей из Швеции звонил муж, из Франции – сын. Комментарий всегда был один: «Всё равно мы – семья». Таково было их обобщённое самосознание. Но когда мы созванивались перед моим приездом в Испанию и я спросила, что ей привезти из России, она горько хохотнула и после паузы ответила:

– Привезите мне русскую сказку о Колобке.

«…Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл… и от тебя, лиса, не хитро уйти…» Оказалось – хитро. Начиная с первой поездки в Болгарию мои туристические опыты чаще всего сводились к путешествиям по судьбам. За судьбу Нелиной семьи было тревожно.

* * *

В Берлин я прибыла утром 3 октября 1990 года, в день воссоединения двух Германий. Неля позаботилась о том, чтобы меня встретил её друг, немецкий актёр Ральф. Он помог сдать вещи в камеру хранения. Поезд на Ленинград отходил в полночь. Впереди был долгий день.

Событие было поистине грандиозное. Казалось, решительно все жители западного и восточного секторов высыпали из домов на площади и улицы. Праздничный, разукрашенный Берлин тяжело проворачивал неспокойные, возбуждённые людские толпы. Мы с Ральфом одолели длинную улицу Унтер-ден-Линден, прошли по улице Курфюрстендамм. Берлинцы пели, танцевали на мостовых, на возведённых подмостках, закусывали и пили пиво у множества расставленных всюду ларьков и палаток.

Берлинская стена была разобрана до основания. Как памятник был оставлен лишь один фрагмент. Праздник то полыхал, то гаснул. В одночасье он не мог развязать все узлы национальной драмы. На ступенях Рейхстага, у Бранденбургских ворот митинговали отдельные группы. Дух идеологического несогласия должен был отбушевать свой срок сам.

Здесь, в Берлине, Володина просьба позвонить Рае, навестить её потребовала от меня определённого решения. Смогу? Не смогу? Мужу за восемьдесят, Рая ещё старше. Он о ней тревожится. Я попросила Ральфа показать мне Шаперштрассе, где жила Рая. Мы прошли с ним по этой небольшой и милой улице, даже посидели возле дома, в котором Володя провёл у сестры сорок дней. Я не позвонила Рае на пути в Испанию. Поняла, что не смогу этого сделать и сейчас.

Ральф пригласил пойти с ним вечером в театр. Обещал, что мы уйдём после первого акта и до отхода поезда будет ещё уйма времени. Первый акт оказался длинным. Ральф был так увлечён спектаклем, что отмахивался от моих попыток показать на часы: «No problem! No problem!» Кончилось всё тем, что мы приехали не на тот вокзал. А когда сломя голову добрались до нужного, то увидели красные огоньки последнего вагона удалявшегося поезда. Такого в моей жизни ещё не случалось.

Наступившая ночь тем временем готовила такую тьму гримас, что и по сей день я вспоминаю её не иначе как живое, злобное существо.

Чтобы билет не пропал, я попросила Ральфа подойти в кассу и проставить на нём штамп, подтверждающий опоздание. Ральф ушёл. Я стояла возле вещей одна. И тут на платформе появилась компания агрессивных бритоголовых молодчиков. У одного на плечо на русский манер был закинут топор. Памятуя лагерную заповедь – не смотреть в глаза разогретым злобой уркам, – я обречённо повернулась к ним спиной. Что меня уберегло – не ведаю. Через полчаса в многолюдном зале ожидания они нашли себе жертву – турчанку.

Ральф вернулся и сообщил: мой железнодорожный билет утратил силу, восстановлению не подлежит. Из телефонной будки он