Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

— Благодарю! Благодарю! — шептал Анри. Взоры их были красноречивее всяких слов.

— Скажи, — нарушил молчание Лагардер, — скажи, Аврора, ты всегда была со мною счастлива?

— Да, очень, — отвечала девушка.

— А между тем, ты сегодня плакала.

— Откуда вы знаете, Анри?

— Я все о тебе знаю. Так почему ты плакала?

— Почему плачут девушки? — попыталась Аврора уйти от ответа.

— Ты не такая, как все, когда ты плачешь… Так почему ты плакала, Аврора, скажи?

— Потому что вас не было, Анри. Я вижу вас так редко, и еще эти мысли…

Девушка умолкла и отвела глаза.

— Какие мысли? — настаивал Лагардер.

— Д наверное, дурочка, Анри, — смущенно пролепетала девушка. — Я просто подумала, что в Париже много красивых женщин, и все они хотели бы вам понравиться, и, может быть…

— Что — может быть? — повторил Лагардер, вновь припадая к чаше с нектаром.

— Может быть, вы любите не меня, а другую.

И она спрятала вспыхнувшее лицо у него на груди.

— Неужто Господь даровал мне это блаженство? — в восторге прошептал Анри. — Неужто я могу верить?..

— Поверь, я люблю тебя! — проговорила Аврора, не отрывая лица от груди возлюбленного и пытаясь таким образом приглушить испугавшие ее самое слова.

— Ты меня любишь, Аврора? Слышишь, как стучит мое сердце? О, неужели это правда? Но уверена ли ты в этом сама, моя милая Аврора? Так ли говорит твое сердце?

— Оно говорит, я слушаю.

— Еще вчера ты была ребенком.

— А сегодня я уже женщина, Анри. Я люблю тебя! Лагардер прижал ладони девушки к своей груди.

— А ты? — спросила Аврора.

На его глаза навернулись слезы, голос задрожал, и он лишь пробормотал:

— О, как я счастлив! Как счастлив!

Внезапно лицо Лагардера помрачнело. Заметив это, девушка строптиво топнула каблучком и осведомилась:

— Это еще что такое?

— Ты когда-нибудь сожалела о чем-либо? — поцеловав Аврору в волосы, тихо спросил Анри.

— О чем мне сожалеть, раз ты со мной?

— Послушай-ка. Сегодня вечером мне хотелось приподнять перед тобою уголок завесы, скрывающей великолепие света. Ты видела двор, его пышность и блеск, слышала звуки праздника. Что ты думаешь о дворе?

— Он красив, — ответила Аврора, — но я ведь видела далеко не все?

— Ты, похоже, чувствуешь, что создана для этой жизни? Глаза у тебя блестят, ты, наверное, могла бы полюбить светскую жизнь.

— Если с тобою — да.

— А без меня?

— Без тебя не полюблю ничего.

Лагардер прижал ее сложенные ладони к губам.

— Ты видела, — продолжал он, — проходивших мимо улыбающихся женщин?

— Мне показалось, что они счастливы, — проговорила Аврора, — и очень хороши собой.

— Они и впрямь счастливы, у них есть дворцы и замки…

— Когда ты дома, Анри, мне не нужно никаких дворцов.

— У них есть друзья.

— А у меня есть ты.

— У них есть семья.

— Моя семья — это ты.

Аврора отвечала не раздумывая, с ясной улыбкой на губах. Это говорило ее сердце. Но Лагардер хотел убедиться во всем окончательно. Призвав на помощь все свое мужество, он чуть помедлил и сказал: У каждой из них есть мать.

Аврора побледнела, улыбка исчезла с ее губ. Из-под полуприкрытых век выступили слезы. Лагардер выпустил руки девушки, и они сами сложились у нее на груди.

— Мать, — возведя глаза к небу, проговорила она. — Я никогда не забываю о своей матери. Я чаще всего думаю о ней, не считая вас, Анри.

В глазах Авроры светилась жаркая мольба.

— Ах, если бы она была здесь, рядом с вами, Анри, и я слышала, как она называет вас своим сыном! Это было бы поистине райское блаженство! Но если бы мне, — продолжала она, немного помолчав, — пришлось выбирать между нею и вами…

Грудь девушки задрожала, на лице появилась невыразимая печаль. Вне себя от тревоги, затаив дыхание, Лагардер ждал.

— Наверное, то, что я скажу, дурно, — с усилием проговорила Аврора, — но я говорю то, что думаю. Если бы мне пришлось выбирать между матерью и вами…

Не договорив, совершенно сломленная Аврора бросилась в объятия Анри и, захлебываясь от рыданий, вскричала:

— Я люблю тебя! О, как я тебя люблю!

Лагардер расправил плечи. Поддерживая одной рукой ослабевшую девушку, другую он воздел к небесам, как бы призывая их в свидетели:

— Ты, Господи, который нас видит, — в исступлении воскликнул он, — который нас слышит и рассудит, — ты вручил ее мне! Я беру ее у тебя и клянусь, что она будет счастлива!

Аврора приоткрыла глаза и слегка улыбнулась, блеснув белыми зубами.

— Благодарю тебя, благодарю! — продолжал Лагардер, прижимаясь губами ко лбу девушки. — Видишь, какое счастье ты мне даровала! Я смеюсь, я плачу, я пьян, я вне себя от радости! Наконец-то ты принадлежишь мне, Аврора, мне одному!.. Но что я такое недавно тут наговорил? Не верь этому, Аврора. Я молод! Я был неправ, я чувствую, как меня переполняют юность, силы, жизнь! Давай будем счастливы, счастливы долго-долго. Послушай, любимая, другие люди моего возраста гораздо старше меня. И знаешь, почему? Сейчас объясню. Они поступают так, как делал я, пока не встретил тебя на своем пути — любят, пьют, играют и всякое такое, и когда у них много того, что было у меня — пыла и отваги, они безрассудно расточают сокровища молодости. Но появилась ты, Аврора, и я сразу же стал скупцом. Дарованный провидением инстинкт велел мне прекратить это мотовство. И я стал копить, чтобы сохранить для тебя всю свою душу. Я спрятал в сундук жар моих лучших лет. Я перестал любить, перестал желать. Моя страсть, погруженная в сон, словно Спящая Красавица, проснулась только теперь, чистая и сильная. Моему сердцу всего двадцать лет. Ты слушаешь меня и улыбаешься, тебе кажется, что я сошел с ума. Я и впрямь обезумел от радости, но говорю я вполне разумно. Что я делал все эти годы? Я все время следил, как ты взрослеешь и расцветаешь, я подстерегал миг пробуждения твоей души, я искал свое счастье в твоей улыбке. Клянусь Господом, ты права: теперь я в самом возрасте для счастья и любви. Ты моя! Мы станем жить друг для этом мире нет. Мы отправимся в какое-нибудь уединенное убежище, далеко-далеко отсюда. Я скажу тебе, что будет в нашей жизни: любовь полною чашей, любовь, всегда любовь. Но скажи же что-нибудь, Аврора, не молчи! Девушка восхищенно слушала Анри.

— Любовь! — повторила она, словно радостную песню. — Всегда любовь!

— Ну, битый туз! — проговорил Плюмаж, державший за ноги барона де Барбаншуа. — Дедуля весит будь здоров, вот что я тебе скажу, мое сокровище!

Галунье держал за плечи того же барона де Барбаншуа — человека крайне недовольного и испытывающего глубокое отвращение к оргиям Регентства, который тем не менее в настоящий момент был пьян, как сразу несколько царей, путешествующих по Франции.