Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии - Андрей Ваджра

Постмодерн — это распад общества и слияние локальных катастроф отдельных традиционных культур в единую глобальную катастрофу. Постмодерн — это отрицание уже не просто определенной национальной культуры, а культуры как таковой.

Он отвергает культуру на основании универсальных принципов. Постмодерн — это состояние полного отсутствия культуры в глобальном масштабе, которое подается как культура «свободного человека», лишенная всяких условностей. Постмодерн — это единственно возможная форма объективации абстрактной идеи «абсолютной свободы» человека, это отсутствие любых норм и правил, это полный отказ от любого стиля, который замещается вульгарной, дисгармоничной эклектикой. Именно Постмодерн является адекватным отражением глобализации на духовно–психологическом уровне.

Впервые, концептуально и в универсальной форме, о постыдности, вредности и ненужности культуры заявил основоположник психоанализа Зигмунд Фрейд, посвятив этому отдельную работу под названием «Недовольство культурой». В своем «недовольстве культурой» создатель пансексуализма, сегментируя и интерпретируя идеи Достоевского и Ницше, наглядно продемонстрировал духовно–психологические особенности индивида, оказавшегося между культурными мирами; индивида, привязанного не к определенной Традиции и культурным императивам, а лишь к собственным психосоматическим потребностям и влечениям.

Тем самым он наглядно продемонстрировал, что Постмодерн как духовно–психологическая среда, находящаяся вне рамок культуры, возникает благодаря существованию конкретной категории людей, имеющих определенные духовно–психологические особенности. Мир без Традиции и культуры — это естественная потребность маргиналов–космополитов. Объективация Постмодерна в реальности — это победа их мировосприятия и мироотношения.

Фрейд своим творчеством ярко и глубоко раскрывает психологию таких людей, неутомимо действующих в поисках комфорта и наслаждения. Претендуя на универсальность, фрейдизм как идеология представляет собой совокупность чувственно–эмоциональных переживаний, трансформированных в смысловую, концептуальную форму. Не возникает сомнения, что Фрейд выводит свою теорию из природы людей определенного психотипа, к которому принадлежал и он сам, подавая ее при этом как универсальную. Он вербализируетто, что люди, подобные ему, до этого момента лишь чувствовали и переживали.

Как заявил сам Фрейд на одной из своих лекций: «Никто не имеет права вмешиваться в разговор о психоанализе, не овладев определенным опытом, который можно получить только при анализе своей собственной личности» [89, с. 343]. Здесь имеет смысл вспомнить и Ф. Ницше, который говорил, что толкование чего–либо (а любая идеология это толкование) «является симптомом определенных физиологических состояний…». То есть не стремление к адекватности видения, а «наши потребности, вот что истолковывает мир; наши влечения и их «за» и «против»[217] [90, с. 224].

О сути влечений и потребностей таких людей, как Зигмунд Фрейд, очень проницательно высказался его ученик Карл Юнг, сравнив фрейдистские «раскопки души» с «прокладкой канализации», поражаясь при этом «идеализму» своего учителя, который мог посвятить всю свою жизнь «этим нечистотам». Впрочем, было бы очень странно, если бы Фрейд занимался чем–то другим, если учитывать, что, заглядывая в себя, он вместо души видел лишь некую «выгребную яму».

Поэтому, являясь маргиналом с гипертрофированной сферой сексуального и не идентифицируя себя с определенной культурой (немецкая ему была чужой, а из еврейской он выпал), Фрейд воспринимал любую из них только как совокупность репрессивных запретов, ограничивающих его свободу удовлетворения желаний и влечений.

Для Фрейда и людей его психотипа существует лишь отрицательная, карательная сторона культуры. Ее положительная, креативная природа, ему была недоступна. Точнее, культура для него не имеет никакой ценности по сравнению с его несанкционированными ею желаниями и влечениями. Отсюда его «недовольство культурой», вызванное тем, что «стремление к свободе… направлено либо против определенных форм и притязаний культуры, либо против культуры вообще» [91, с. 94].

Таким образом, именно в психоанализе Фрейд демонстрирует идею «свободы» западного общества в ее откровенном виде, ту «свободу», которую неутомимо искали на протяжении столетий западные мыслители. В нем она лишена духовно–возвышенной шелухи Ренессанса, протестантского богоискательства, британской упорядоченной рациональности. Полностью оголившись, западная идея «свободы» предстала не только «по ту сторону принципа наслаждения», но и по ту сторону культуры в виде иррациональной стихии первичных животных инстинктов.

К началу XX века на Западе человек был представлен как дикое животное, охваченное жаждой сексуального наслаждения и влечением к разрушению, которые сдерживаются репрессивными запретами тиранической культуры. Фрейд максимально откровенен в провозглашении своей «истины» о природе человека, прекрасно понимая, что «истина», как утверждал Ницше, «не есть нечто, что существует и что надо найти и открыть, но нечто, что надо создать» [90, с. 256].

«Многим из нас трудно будет отказаться от привычной веры, — писал Фрейд, — что в самом человеке живет инстинкт совершенствования, который привел его на высоту современных духовных достижений и этической сублимации, и что этот инстинкт позаботится о дальнейшем развитии в сверхчеловека. Но я не верю в такой внутренний инстинкт и не вижу пути, который мог бы спасти эту благодетельную иллюзию. Мне кажется, что прежняя история развития человека имеет то же объяснение, что и история животных…» [92, с. 172].

Фрейд не напрасно пишет — «я верю». Репрезентуя психоанализ как науку, он тем не менее воспринимает его как веру, как определенное мировоззрение, схемами которого'можно объяснить человеческую природу. Представление о человеке только как о животном, жизнь которого обусловлена голодом, сексуальными влечениями и инстинктом смерти — точно такая же вера, как и убежденность в его божественном происхождении. Ни первую, ни вторую «гипотезу» доказать невозможно, несмотря на их подробные «доказательные» конструкции. Но бездонная глубина человеческой природы позволяет человеку быть как животным, так и творением Бога. В нем сжата вся бесконечность разнообразия реальной действительности. И то, каким будет конкретный человек, зависит от того, какая часть его природы, в силу определенных причин, у него доминирует, подчиняя себе все остальное. Поэтому, для того чтобы найти духовно–психологическую устойчивость, кому–то нужен Бог, а кому–то сексуально озабоченная обезьяна. И в первом и во втором случае имеет место иллюзия, созданная случаем иди чьей–то волей. Но если определенная иллюзия лишается альтернатив, она превращается в незыблемую реальность, которая, конструируя человеческий мир и природу самого человека, изменяет их в соответствии со своими императивами. Поглощая мир, иллюзия интерпретирует его через саму себя, сводя его к определенному общему знаменателю. И Фрейд это прекрасно понимал, когда писал, что «мировоззрение — это интеллектуальная конструкция, которая единообразно решает все проблемы нашего бытия, исходя из некоего высшего предположения, в которой в соответствии с этим ни один вопрос не остается открытым, а все, что вызывает наш интерес, занимает свое определенное место» [91, с. 399].

Таким образом, отец пансексуализма дал западному обществу не просто определенный психотерапевтический метод, а матрицу человеческой природы и человеческого мира. Подарок был сделан удивительно своевременно. Новому, западному, обществу Постмодерн требовался «Новый Человек». Именно поэтому наукообразные, интимные излияния маргинала–космополита стали «реалистическим» видением человеческой природы.

Подобный выбор был обусловлен сложной задачей: как уничтожения традиционной культуры, так и создания чего–то сугубо нейтрального в духовно–психологическом плане, что должно было ее заменить вместе с «человеком традиции». Глобализация — это не экспансия западной культуры Модерн, как это было раньше, а ликвидация культуры вообще, как незападной так и западной. Глобализации нужен культурный вакуум, так как культура в своем духовно–психологическом многообразии выступает в качестве крайне мощного препятствия на пути собирания народов в единое недифференцированное целое. Как писал Фрейд, определенная культура «требует сравнения с другими культурами, ринувшимися к другим достижениям и сформировавшими другие идеалы. В силу таких различий каждая культура присваивает себе право презирать другие. Таким путем культурные идеалы становятся поводом к размежеванию и вражде между различными культурными регионами, что всего отчетливее наблюдается между нациями» [91, с. 25].