Ночные кошмары и сновидения - Стивен Кинг

— Ты лучше поверь в это и никогда не забывай, — говорил ей Джек незадолго до свадьбы (она поверила и никогда не забывала). — Не буду я до конца своих дней рыбаком. Отец вот считает, что я несу чушь. Он говорит, если он и все его предки до двенадцатого колена ловили лобстеров и их это устраивало, значит, и мне нечего что-то менять. Но я хочу занять в этой жизни более пристойное место, — он смотрел на нее, и в его взгляде Мэдди видела любовь, надежду и уверенность. — Я не собираюсь всю жизнь ловить лобстеров, и я не хочу, чтобы ты до конца своих дней была женой простого рыбака. У нас будет дом на материке.

— Да, Джек, — соглашалась она.

— И ездить мы будем не на паршивом «шевроле», — он глубоко вдохнул, взял ее руки в свои. — У нас будет «олдсмобил», — он вновь заглянул ей в глаза, словно хотел найти в них порицание его беспредельного честолюбия.

Но ничего такого в них, естественно, и быть не могло. Она лишь ответила: «Да, Джек», третий или четвертый раз за вечер. За год, прошедший от первого свидания до свадьбы, она повторила эти два слова тысячи раз, и нисколько не сомневалась, что к тому времени, когда их семейная жизнь подойдет к концу и смерть заберет одного из них, а лучше бы, обоих сразу, счет пойдет на миллионы. Да, Джек; какой прекрасной музыкой звучали в ее ушах эти два слова, когда они лежали бок о бок в теплой постели.

— Я добьюсь в жизни большего, что бы ни думал мой старик и как бы громко он ни смеялся надо мной. Я это сделаю, и знаешь, кто мне в этом поможет?

— Да, — без запинки, ровным, спокойным голосом ответила Мэдди. — Я.

Он рассмеялся и крепко обнял ее.

— Милая ты моя, ненаглядная.

Они поженились, и первые месяцы после свадьбы, когда чуть ли не везде их приветствовали криками: «А вот и новобрачные», — Мэдди прожила, как в сказке. Она могла опереться на Джека, Джек помогал ей принимать решения, чего еще она могла желать от жизни? В первый же год перед ней встала почти неразрешимая проблема: какие занавески выбрать для гостиной. В каталоге они занимали не одну страницу, а мать ничем не могла помочь. Матери Мэдди с огромным трудом давался выбор туалетной бумаги.

В остальном этот год запомнился ей радостью и ощущением абсолютной уверенности в будущем. Радость она черпала, любя Джека в их большой кровати, когда за окном завывал холодный зимний вечер, уверенность в будущем гарантировало присутствие Джека, который всегда мог сказать, чего они хотят и как этого добиться. Любовные утехи были дивно как хороши, так хороши, что иной раз, когда она думала о Джеке днем, у нее подгибались колени, а низ живота обдавало жаром, но еще больше ей нравилось другое: он всегда все знал и без труда мог разрешить любые ее затруднения. Так что какое-то время она жила, словно в сказке.

А потом Джек умер, и все пошло наперекосяк. Не только для Мэдди.

Для всех.

* * *

Незадолго до того, как весь мир обуял ужас, Мэдди узнала, что она, как говорила ее мать, «залетела». В этом слове, казалось, слышалось какое-то пренебрежение (во всяком случае, его слышала Мэдди). К тому времени она и Джек перебрались на остров Дженнисолт (местные называли его Дженни) и поселились рядом с Палсиферами.

Когда месячные не пришли второй раз, Мэдди как раз мучилась неразрешимыми вопросами, связанными с обустройством комнат, и после четырех бессонных ночей она записалась на прием к доктору Макэлвейну, практиковавшему на материке. Оглядываясь назад, она хватила себя за принятое решение. Если бы она ждала, пока месячные не придут и в третий раз, Джек на месяц меньше радовался бы тому, что скоро станет отцом, а она лишилась бы тех маленьких знаков внимания и любви, которыми он засыпал ее.

Оглядываясь назад (теперь, когда она так здорово справлялась с выпавшими на ее долю трудностями), Мэдди понимала нелепость своей нерешительности, но и отдавала себе отчет в том, что тогда ей потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы отправиться к врачу. Ей хотелось, чтобы по утрам ее мутило сильнее, ей хотелось, чтобы тошнота вырывала ее из сна: тогда бы она с куда большей вероятностью могла предположить, что «залетела». Договаривалась она в отсутствие Джека, и на материк поплыла, когда Джек был в море, но не приходилось и мечтать о том, чтобы никто этого не заметил: слишком многие жители обоих островов видели ее. И кто-нибудь из них не мог как бы невзначай ни сказать Джеку, что на днях видел его жену на пароме. Тогда Джек пожелал бы знать, что все это значило, и, если б никакой беременности не было и в помине, посмотрел бы на нее, как на гусыню.

Но она не ошиблась, она уже носила под сердцем ребенка, и Джек Пейс ровно двадцать семь дней ждал своего первенца, прежде чем огромная волна смыла его за борт «Леди любовь», рыболовецкой шхуны, которую он унаследовал от дяди Майка. Джек отлично плавал, тут же вынырнул из-под воды, потом печально рассказывал ей Дэйв Эймонс, но тут же в противоположный борт ударила вторая огромная волна и шхуну буквально бросило на Джека. И хотя Дэйв больше ничего не говорил, Мэдди, родившаяся и выросшая на острове, все поняла без слов, можно сказать услышала, как шхуна с таким предательским названием раздавила голову ее мужа, размазав по борту кровь, волосы, осколки костей, а то и мозг, который заставлял его вновь и вновь произносить ее имя, когда в ночной тьме они сливались воедино.

В тяжелой куртке с капюшоном, подбитых мехом штанах и сапогах, оглушенный Джек Пейс камнем пошел ко дну. На маленьком кладбище в северной части острова Дженни они похоронили пустой гроб, и преподобный Джонсон (на Дженни и Литтл Тол каждый выбирал религию по вкусу: становился методистом или, если что-то человека не устраивало, бывшим методистом) провел поминальную службу над пустым гробом, не в первый и, к сожалению не в последний раз. Служба закончилась, и Мэдди в двадцать два года стала вдовой, беременной вдовой, и никто не мог указать ей, где штурвал, не говоря уже о том, как встать и когда навалиться на него.

Поначалу она собралась вернуться на Литтл Тол, к матери, чтобы там дожидаться своего срока, но год с Джеком не прошел для нее даром, она знала, что ее мать тоже дрейфует по жизни без руля и ветрил (может, дрейфует еще в большей степени, чем она сама), и задалась вопросом, а разумное ли это решение.

— Мэдди, — вновь и вновь говорил ей Джек (умер он для мира или нет, но в ее голове он оставался живехоньким… так она, во всяком случае думала), единственное, на что ты можешь решиться — это ни на что не решаться.

И ее мать ничем не отличалась от нее. Когда они разговаривали по телефону, Мэдди всякий раз ждала и надеялась, что мать просто предложит ей возвращаться домой, но миссис Салливан никогда и ничего не предлагала, не только дочери, но и кому бы то ни было. «Может, тебе стоит вернуться домой», — как то сказала она, но так нерешительно, что Мэдди и не знала, как надо истолковать эти слова: то ли, пожалуйста, возвращайся домой, то ли, пожалуйста, не принимай за руководство к действию предложение, сделанное лишь для проформы. Не одну долгую ночь Мэдди провела без сна, пытаясь решить, что же ей делать, но только еще сильнее запутывалась.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});