Из Америки с любовью - Андрей Уланов

– Да.

– Мы с Кейтлин ее... оприходовали.

– ЧТО?!! – заорал я шепотом.

– Экспроприировали, – поправился мой коллега. – Мы не все, конечно, взяли. Оставили мрачным типам из АНБ. Только пластинки. В счет возмещения моральных убытков. Потом нашли мастерскую звукозаписи и перевели на обычные магнефонные диски. Три комплекта. У профессора была губа не дура. Так что мы с Кейт единственные, кто может похвастаться, что слышал песни чужого мира.

– Что-то не больно мне охота слушать эти песни, – скептически пробормотал я. По правде сказать, мне трудно было решить, который из альтернативных миров нравится мне меньше – все они были весьма отвратны.

– Зря ты так, – укорил меня Андрей. – Поправь меня, если я ошибаюсь: самая знаменитая песня Пола Маккартни – это «Yesterday»?

– Да.

– Тогда у меня есть для него небольшой сюрприз. – Анджей расстегнул «молнию» сумки и вытащил наушники портативного проигрывателя. – Кстати, ты никаких Леннонов не знаешь?

– Единственный, о котором я слышал, – депутат палаты общин британского парламента. Кажется, был связан с каким-то скандалом. А что?

– Вот эта песня... черт... – Андрей пощелкал клавишами, – судя по надписи на конверте, написана этим самым Ленноном. Исполнена им же вместе с Маккартни.

– А что стало с Сатклиффом? – полюбопытствовал я.

– Понятия не имею. Держи наушники.

Я осторожно надел полуобруч наголовника – как раз вовремя, чтобы уловить вступительные аккорды.

Голос певца был мне незнаком – неудивительно, ведь то был человек из мира с иной историей. Но слова, понятные с трудом, не были чужими:

When I find myself in times of troubleMother Mary comes to meWhisрering words of wisdom:«Let it be»...

Я слушал как зачарованный. Самолет набирал высоту, пробивая один за другим слои облаков, пока наконец не вынырнул из серой мглы и в салон не хлынуло солнце. Мне хотелось молиться – да то и была молитва, эта песня, только переложенная на светский манер. А так – что в ней, как не «Господи, спаси и сохрани...» и «Да будет, господи, на все воля твоя...».

Дивиться мало, с какой точностью уловил неизвестный поэт в тисках изувеченной истории саму сущность нашего, никогда не виданного им мира. Пусть все течет как течет, и хотя наш мир несовершенен, хотя и в нем достаточно боли и страданий, но все же он лучше того, что возник из стремления к добру и справедливости, потому что только в господе нашем истинное добро и истинная справедливость.

А голос все лился из наушников, смешиваясь с солнечными лучами.

And when the night is cloudyThere is still the light that shines on me,Shines until the morrow – Let it be!

Я слушал, и мне казалось, что в синем-синем небе горит, кроме солнца, еще и звезда, и наш самолет летит прямо к ней, на Вифлеем.

И все же... все же... Как мог всемилостивый господь допустить творение этих ущербных миров? Ведь если есть где-то ветки истории, разошедшиеся в районе 1900-х годов, то есть, наверное, и другие развилки. Тогда где они – или следует говорить «когда»? Миры, где не было Петра Великого? Никоновского раскола? Великой Схизмы? Падения Рима? Или – страшно подумать – миры, где сын божий не спустился на землю? Простирается ли твоя благодать и на эти миры, господи? Я не прошу ответа. Я буду верить, что это так.

В эти последние секунды песни я понял вдруг, как должен переводиться ее рефрен.

– Да пребудет! – прошептал я и добавил мысленно от себя: – Вовеки Россия!

Музыка стихла, и остался только ровный гул моторов. Мы летели домой.

ЭПИЛОГ

Околоземная орбита,

24 июня 1989 года, суббота.

АНДЖЕЙ ЗАБРОЦКИЙ

Я попытался подбородком поправить патрубок с изотоником и выругался сквозь зубы – ничего не получилось. Господи боже на небеси, как хочется пива! Хотя что значит – на небеси? А где я сам? Эй, Янусь, слышишь, я тоже лечу, выше, чем тебе хотя бы снилось!

Я старался все время держаться так, чтобы голубая громада Земли оказывалась внизу, в смысле у меня под ногами. Иначе начинало мерещиться, что я падаю. Вот же как интересно человек устроен – висишь на орбите, как Магометов гроб, не падая, и все равно под ложечкой посасывает. Хорошо еще, что только посасывает. Моего дублера так и не смогли приучить к невесомости. Его все время тошнило, а на орбитальной станции это чревато осложнениями.

И вот теперь я лечу в нескольких сотнях верст над Землей, а рядом парит в пространстве черная снизу и огненно-белая сверху глыба, на которой выросли на удивление изящные цветы-антенны. Если бы поверхность планеты под ногами не проворачивалась медленно-медленно, можно было б подумать, что нас – то есть меня на «троне» и спутник – замуровало в хрустале.

Я поманипулировал гироскопами, и «трон» закрутился, меняя ориентацию. Хватит и того, что меня незаметно вывели на орбиту британского орбитального фотографа. Маневр приближения мне предстояло выполнять самому, вручную, без помощи вычислителей, сохраняя полное радиомолчание, чтобы господа лимонники, не приведи господи, не отвлеклись.

По другую сторону земного шара в этот момент второй такой же сателлит проворно разбирали на части наши ребята из космической охраны. Крепкие ребята, к невесомости привычные. Нет, чтобы им поручить мое дело! Так ведь нельзя. В дела военной контрразведки всяким там пехотинцам, пусть даже космическим, лезть не след.

Всего сателлитов было шесть, но опыт предполагалось произвести на одном. Эти маленькие шедевры техники теоретически нельзя было подчинить вражьей воле. Что бы ни случилось, они будут продолжать фотосъемку и отсылать кодированные по Гастингсу (то есть недешифруемые в принципе) снимки в штаб британской армии. Их можно было только взорвать, но каждый сбитый английский сателлит вызывал уничтожение одного нашего. В российском Генштабе считали, что игра свеч не стоит и наличие свежей информации о противнике стоит того, чтобы этот самый противник и твои передвижения мог отслеживать не менее оперативно. И так было, пока какая-то ученая шишка не проявила инициативу.

А в результате меня полгода натаскивали управлению этим самым «троном» – креслом с ракетными двигателями и гироскопами, чтобы я мог, пользуясь дипломатической суматохой, незаметно приблизиться к сателлиту и...

Магнитная защелка намертво впилась в стальной корпус фотографа. Недодумали господа британцы. К титану так просто не присосешься. Я запустил лебедку на сматывание и скосил взгляд на часы, пристроенные для удобства на внутреннюю сторону шлема. Осталось мне полчаса на все про все.

В невесомости нельзя торопиться. Забыв про это правило – а как не забыть, когда секунды прыгают под самым носом? – я попытался дотянуться до спутника прежде, чем основные защелки соединят мой «трон» с его обшивкой. Ничего, конечно, не получилось, зато у меня ушло еще две минуты на гашение углового момента. Поспешишь – людей насмешишь.

Остальное было уже делом техники. Главное – не запутаться в страховочном фале. Я залез внутрь корпуса, пользуясь ремонтным люком, аккуратно извлек твердотельный блок, поблескивающий контактами, в бледном свете фонарика отыскал нужное соединение, примерился и одним движением разорвал контакт. Уф! Слава богу, вакуум не заварил разъема. Потом вставил блок между разъемами и снова подключил. Посмотрел на часы. Как раз вовремя. Мы пролетали над Центральной Африкой, где вряд ли найдется хоть что-то интересное для Интеллидженс сервис. Соответственно, и секундный перерыв в передаче может пройти незамеченным. А даже если и не пройдет – все будет списано на переключения ретрансляторов.

Теперь самое веселое. Вывести провода наружу, подключить неуклюжий блок питания (еще бы не неуклюжий – на Земле я бы его не поднял) и антенну. Вот и все.

Разумеется, если бы не безвестные разведчики, добывшие схемы этого спутника, ничего бы у нас не вышло. Вместо того чтобы мучиться над дешифровкой алгоритма Гастингса, контрразведка послала некоего капитана Заброцкого поместить между камерой и передатчиком прерыватель с обратной связью. Теперь мы сможем не только прервать при необходимости поток сведений от фотографа, но и передавать дезинформацию по тому же каналу.

Я в последний раз полюбовался на дело рук своих, потом неуклюже забрался на «трон» и отключил магниты.

Санкт-Петербург,

22 сентября 1989 года, суббота.

СЕРГЕЙ ЩЕРБАКОВ

Это было не совсем обычное награждение. Если бы хоть одна разведка враждебных держав знала, что творится сейчас в одном из залов малого Ораниенбаумского дворца, то мои сослуживцы еще долго выгребали бы из всех щелей адские машинки, и никакой церемонии, тем более с участием его императорского величества, конечно, не случилось бы. А потому само обилие гостей служило лучшим доказательством безупречной работы Третьего управления.

– Сергей Александрович! – Быстрым, летящим шагом ко мне подошел Федор Малиновский-Россель. Граф Малиновский-Россель. – Как я рад видеть вас здесь!