Тропою волка - Михаил Голденков

Вот в чем все наши проблемы! Никто из наших королей о Литве в первую очередь не думал! Ни Карл, ни Ян Казимир! Все о собственных хатах заботились!

— Как закончится война, надо переорганизовать Речь Посполитую, — вновь кивал своими длинными струями волос Жаромский, — к чертям собачьим такую систему! Нужен свой король. Так! Прав был Януш! Свой Витовт нужен нам. Но вот кто?

— Хотя бы мой сябр Михал Казимир Радзивилл! Я бы Богуслава выдвинул в первую очередь, он опытней, но уж больно у него репутация скандальная. А вот Михал — правильный и честный человек во всем!

— Згоден, — усмехнулся своими тонкими губами Жаромский, — стало быть, сябр Самуль, армию мы с вами создали, стратегию войны о двух горах и солнце между ними разработали и великого князя уже выбрали!

И они весело рассмеялись. Кмитич вновь повернулся к огню лицом. Из рыжего пляшущего пламени на него грустно смотрели два искушенных глаза Елены… «Неказисто как-то все вышло», — вздохнул Кмитич, вспомнив, как расставался со своей боевой подругой и командиром в одном лице.

Последние два дня в отряде Багрова прошли в суете и сборах. Одни партизаны собирались вместе с Кмитичем к Борисову, другие оставались в лагере, третьи вместе с Еленой готовились идти под Вильно, где кольцо литвинской армии смыкалось вокруг города. Не без ревности наблюдал Кмитич, как вокруг Елены мелькает новый помощник — бывший студент-юрист и друг геройски погибшего Дрозда Винцент Плевако, бывший житель Вильны. Этот высокий симпатичный хлопец и подбивал отряд идти на соединение с литвинскими частями Жаромского, стоящими под Вильной. Елена соглашалась. А Кмитич по просьбе самого же Жаромского собирался непосредственно к нему самому.

И никак не мог найти Кмитич свободной минутки, чтобы с глазу на глаз проститься с Еленой. Он уже сидел в седле, готовый тронуться в путь, когда Елена сама подошла к нему. Кмитич нагнулся поцеловать девушку, но та слегка отстранилась. Оршанский князь подумал, что виной тому шныряющие туда-сюда люди, которых Елена смущается. Сама же Елена чувствовала другое: Кмитич во власти своих чувств, и не он руководит ими, а они, чувства, руководят им. Она же не то чтобы не хотела поцеловать его на прощание, нет, она желала даже большего: броситься ему на шею и вообще никуда не отпустить. Но Елена научилась держать в узде свои страсти и желания. Однако Кмитич, полагая, что поцелую помешал проехавший мимо на коне Плевако, не выпрямился, продолжал сидеть, нагнувшись к ней, и тихо, улыбаясь, пропел:

Касенька ты мая,Напаі каня!

Елена с тоской взглянула на него и ответила словами той же песни:

Я каня паіць не буду,Бо я жонка не твоя.

И добавила уже серьезным тоном:

— Ну, ладно, полковник, с Богом! Суждено — увидимся! — крепко сжала ему руку и пошла прочь.

Кмитич еще несколько мгновений сидел, удивленно глядя ей вслед, потом со злостью пришпорил коня:

— Но, пошел!..

Так они и расстались. Быстро, просто, нелепо… По меньшей мере, для самого Кмитича.

* * *

Утром настроение Жаромского вновь испортилось — в Глубокое подошли королевские войска под командованием Чарнецкого. Самого же Яна Казимира среди войск не было. В лагерь конфедератов пришли два надушенных жеманных офицера в длинных рыжих париках и передали Жаромскому лист с требованием немедленно распустить конфедерацию. В противном случае — война. Судя по камзолам и шляпам, королевские офицеры были явно литвинами — поляки чаще носили мундиры в венгерском стиле, расшитые галунами и разукрашенные перьями, — но с воеводой конфедератов эти двое изъяснялись подчеркнуто на польском. Жаромский вяло принял лист из рук посланников, медленно прочитал, вернул, гордо посмотрел на надушенных офицеров и сказал по-русски с ироничной улыбкой:

— Лучше пришлите канцлера литовского Крыштопа Паца с пенензами, паны ясновельможные.

— Честь! — офицеры коротко поклонились и вышли из шатра главнокомандующего, бросая по сторонам хмурые взгляды. Помимо Жаромского внутри шатра остались Кмитич и поляк Хвелинский, также прибывший на помощь лиге.

— Что делать будем? — повернулся к ним Жаромский.

Хвелинский сдвинул брови.

— Сражаться со своими? И с москалями? Это как-то чересчур, — покачал он усатой головой.

— Я поеду, поговорю с Чарнецким! — решительно заявил Кмитич. — Все наши беды от того, что разучились по-человечески общаться друг с другом. Ультиматумы, гонор, честь! — Кмитич при этом шутовски изобразил только что ушедших офицеров, помахав своей собольей шапкой, словно шляпой. — Чушь все это! Одно позерство, спадары мои любые! Ведь Чарнецкий нормальный русский человек! С характером, но не идиот. Дозвольте, пан воевода, я к нему съезжу!

— Добре, Самуэль, поезжай, — кивнул Жаромский, понимая, что выбора у него нет.

Кмитич сел на коня и умчался в сторону Глубокого. Вскоре воевода Степан Чарнецкий уже принимал оршанского полковника, принимал радушно, будто ждал лично дорогого гостя.

— Ну, как там у вас дела? Садись, рассказывай! — указывал русский воевода Кмитичу на стул. Они сели за дубовый стол, накрытый белой скатертью.

— Эй, хозяйка! — крикнул Чарнецкий в сторону. — Собери что-нибудь гостю! А зачем ты бороду сбрил? — повернулся он вновь к полковнику. Чарнецкий при этом даже как-то ласково погладил свою собственную длинную бороду, словно боясь, что Кмитич сбреет и ее.

— Дела плохи, пан Чарнецкий, — улыбаясь, говорил Кмитич, доставая из-за пазухи мутную бутыль местного самогона, — потому и бороду сбрил. Вместо того чтобы дать по морде этому наглому Хованскому, что вновь топчет нашу землицу, мы из-за грошей несчастных между собой лаемся, как уличные псы. Собаки, то бишь мы, лают, а караван, Хованский, то бишь, идет.

— Это верно, — вздохнул Чарнецкий, — не есть это добро. Все наши дрязги царю в помощь. Что делать будем? — и он с любопытством посмотрел на стоящую на столе бутылку.

— Для начала выпьем за встречу, — улыбнулся Кмитич, — а потом будем вместе воевать, пан воевода. Как в старые добрые времена! Тысячу лет твою бороду не видел, Степан, хоть и три месяца всего прошло, как не виделись! Все-таки ты мне нравишься, не то что этот старый козел Сапега!

Кмитич разлил по глиняным квартам самогон. Пожилая женщина накрыла стол: хлеб и вареные яйца. Чарнецкий взял кружку, чокнулся с Кмитичем:

— Ну, за нашу победу! — Чарнецкий скривился, занюхав куском хлеба. — Эх! Добрая горилка! Сапегу, говоришь? Скажу по секрету: турнуть собираются Сапегу с поста Великого гетмана.