Сибирский триллер Том 3 Осеннее рондо - Александр Брукман

— Если наряд цыганки подбросил в подъезд не Лобов или кто — то из его напарников, то с какой же тогда целью он заскочил в подъезд, перед тем, как задержать идущую по двору девушку? — задавали вопрос журналисты следователю районной прокуратуры. Но тот на это ничего не мог ответить. Его попытка объяснить это интуицией охранника, вызвала у журналистов только лишь двусмысленные шуточки и следователь, понимая, что объективных доказательств нет, решил не портить с прессой отношения.

— Дело находится на стадии следствия, — заявил он. — И мне тоже не всё ясно. В Октябрьском райотделе милиции не совсем критически отнеслись к заявлению Лобова. И, кроме того, значительную путаницу внесло признание самой Панченко…

— Не признание, а самооговор, — поправила его Федотова. — Мы знаем, как милиция умеет выбивать признания из невинных людей! Никак не привыкнете к мысли, что у нас уже другое государство — правовое.

Бывшая адвокат Панченко, женщина среднего возраста и столь же среднего интеллекта, с ужасом смотрела на языкатых журналистов, которые цеплялись к каждому слову и интерпретировали все её высказывания в удобном для себя ключе. Спрятаться от них она не могла, так как доставали её и на работе, и дома по телефону, и караулили около выхода из СИЗО, где она встречалась со своей подзащитной. В конце концов, она решилась на героический поступок и впервые в жизни отказалась от защиты обвиняемого, мотивируя это плохим самочувствием.

Совершенно неожиданное подключение к делу самого дорогого в городе адвоката Бориса Аркадьевича Мирского, который, по своему обыкновению, любил общаться с прессой, вызвало у журналистов ещё больший прилив активности. Пресса отвечала Мирскому взаимностью, так как тот всегда понимал, что нужно журналистам. И в этот раз тоже не обманул их ожидания. Сразу же после ознакомления с делом, он сообщил, что в деле масса натяжек, неясностей и всё сплошь шито белыми нитками.

— Белошвейки из Октябрьского РОВД других ниток, по — видимому, не держат, — заключил он под дружный смех репортёров.

Выход Екатерины Панченко из СИЗО под подписку о невыезде стало, по определению Мирского, очередной победой демократического общества на пути построения правового государства. Освещать это событие собрались представители почти всех местных СМИ. Катя не знала, куда деваться от хлынувших на неё вопросов и была рада, когда Антон посадил её и мать в нанятую им машину, и повез их домой, оставив Мирского одного общаться с журналистами.

Дома Катя впервые за долгие дни приняла ванну и, лёжа в благоухающей пене, обдумывала, как она должна вести себя с Антоном. Конечно, она была ему обязана тем, что сейчас находится дома и если бы не Мирский, неизвестно как всё бы сложилось дальше. Но, с другой стороны, она нет уверенности в том, что Мирский не рассказал Антону о том, что её изнасиловали. Если Антону уже всё известно, то эта история вызывает, возможно, у него сочувствие к ней. Но она не хотела никакого сочувствия. Чем больше её будут жалеть, тем больше у неё будут развиваться комплекс неполноценности.

Катя уже и так неоднократно ловила себя на том, что у неё резко снизилась самооценка, и она воспринимает самое себя как беспомощного и неудачливого человека. Особенно это проявилось во время заключения в СИЗО. Она понимала, что навязчивые воспоминания о случившимся могут стать разрушительными для психики, и тогда серьезное психическое расстройство останется у неё на всю жизнь. Но отвлечься и думать о чём — то другом она не могла.

Между тем, Мирский не счёл возможным рассказать Антону то, что ему поведала в своей исповеди Катя. При этом он руководствовался не только соображениями адвокатской этики. Он видел, какую боль причиняют ей воспоминания об этом и то, что она пошла на подготовленное и тщательно продуманное убийство, говорило о том, что её психика нарушена, а жажда мести любой ценой может разрушить её личность. Видел он также и то, что племянник его жены явно влюблён в Катю и вполне возможно, что эта любовь — её шанс успешной реабилитации.

В своей адвокатской практике Мирский неоднократно встречался с тяжёлыми последствиями психических травм — у большинства изнасилованных женщин, как правило, начинаются поведенческие проблемы: агрессивность, необъяснимая и неадекватная жестокость, деструктивное поведение, употребление наркотиков, алкоголя. Кроме того, развиваются серьёзные эмоциональные проблемы: беспокойство, тревожность и страх вплоть до панических состояний. Пониженный фон настроения, депрессия и эмоциональное онемение. Ему очень не хотелось, чтобы с Катей произошло то же самое, так как интеллигентная и умная девушка внушала ему уважение.

Глава 39. Лариса и Лена попадают в рабство

Лариса и Лена скомпоновали на диктофоне интервью с Мохаммадом Фатхи и в назначенный срок встретились с ним снова в том же кабинете. Они планировали дать прослушать Фатхи его интервью, и договориться ещё об одной встречи завтра утром, под предлогом необходимости скорректировать запись. А ночью группа спецназа, переодетая боевиками, выйдет на нужные позиции и подготовится к атаке, поэтому утром девушки должны были находиться рядом с Фатхи, чтобы он никуда не мог сбужать.

Лариса неожиданно вспомнила историю, которую им рассказывал Вася Буланов. Однажды его группа обнаружила лагерь боевиков и начала его окружать.

— Пробираюсь лесочком и вдруг около ручья носом к носу сталкиваюсь с боевиком. Шел, очевидно, к ручью воду набрать. Он в пятнистой форме и я в такой же. Брови у него полезли верх, и он спрашивает:

— Ты кто?

— Я Вася. А ты кто? — задаю встречный вопрос и нажимаю курок.

Ей тогда показалась это очень смешным и даже сейчас она улыбнулась, когда подумала о группе захвата, которую должен, согласно плану, возглавить Вася. С ним как — то надежнее и чувствуешь себя спокойнее. "Пока всё идет по плану, и можно надеяться, что и дальше всё сложится удачно", — думала она и очень хотела, чтобы так и было. Однако непредсказуемая Судьба внесла свои коррективы, избрав своим орудием корреспондента Русской службы Би — би — си Антона Черницкого.

Неожиданно от своих чеченских друзей он узнал, что его хорошая знакомая Лола Керби находится в Урус — Мартане и интервьюирует Фатхи. То, что она приехала в Россию, даже не проинформировав его, неприятно поразило Антона. И даже не потому, что редакция направила её в Чечню в обход него, хотя с Фатхи он встречался уже несколько раз, и хорошо того знал. Самое неприятное состояло в том, что она соврала, когда дней десять назад он звонил ей в Лондон и просил с оказией передать лекарство для отца. Лола сообщила, что купила путевку на океанский лайнер и поплывет на нём в Америку. А когда вернется, то перезвонит ему. Каким же ветром её занесло в Урус — Мартан? Зачем понадобилось обманывать его?

У отца, Ивана Трофимовича Черницкого, осенью обострился атеросклероз коронарных артерий, который уже привели к ишемической болезни сердца. А началось это несколько лет назад в Киеве, куда он поехал приватизировать их киевскую квартиру.

В комсомольские годы Иван Трофимович был ярым украинским националистом. Это приветствовалось первым секретарём Коммунистической партии Украины Петром Ефимовичем Шелестом и служило надежным средством для продвижения по комсомольской линии. Но в мае 1972 года Шелеста неожиданно сняли и на его место назначили Щербицкого. Пришло время менять свои взгляды, но Иван Трофимович не спешил — речь нового руководителя республики изобиловала украинизмами, что давало основание заподозрить в нём такого же украинского националиста, каким был Шелест.

Однако неожиданно Щербицкий развернул преследование диссидентов национальной направленности и Иван Трофимович понял, что надо срочно перелицовываться из русофоба в русофила. И сделал это очень вовремя — его заметили и бросили на укрепление руководства украинской культурой. В начале 1986 года Ивана Трофимовича перевели в Москву, где он представлял украинскую культуру. Ему предоставили отличную квартиру на Ленинском проспекте, недалеко от универмага Москва, и вскоре семья тоже переехала из Киева, причем очень вовремя, так как в конце апреля того же года случилась страшная Чернобыльская трагедия.

Жизнь в Москве складывалась удачно, но только до того времени, пока к власти не пришли демократы и развалили страну. Ненька Украина объявила о своей самостийности, и Ивану Трофимовичу перестали платить зарплату. Независимость хороша тогда, когда за неё платят. А когда не хватает на жизнь, то в ней ничего хорошего нет. Конечно, запасы на черный день у Ивана Трофимовича скопились немалые, но, в основном, в рублях. И когда отпустили цены, все они сгорели.

Доллары на заграничном счете и наличные в укромном месте дома у него есть, но начнёшь их тратить — вообще останешься без штанов. Директора заводов имели возможность что — то украсть и что — то продать, а что с культуры возьмешь? Тем более, с украинской культуры в Москве, когда Украина стала независимой? Да и культура, такой, как её понимали раньше, вообще перестала быть нужной. Серию "Жизнь замечательных людей" сменила серия "Воровские романы", а мат с улиц распространился на большую эстраду. В борцах за чистоту и национальную самобытность культуры перестали нуждаться, и это угнетало больше всего. Полжизни укреплял культуру и стал в одночасье не нужным!