Классическая русская литература в свете Христовой правды - Вера Еремина

Это всё говорит о том, что народ вышел из прежнего мирного состояния. В “Мертвых душах” у Гоголя говорили, что достаточно показать шапку полицмейстера и крестьяне, спокойно бросив насиженные места, пойдут на переселение. У Аксакова, уже не анекдотический, а совершенно реальный факт – как в XVIII-м веке переселял крестьян из Симбирской губернии в башкирские степи его дедушка Степан Михайлович Багров: люди плакали, но ни единого слова ропота никто не проронил.

Дальше у Иоанна Шаховского приводится очень любопытная реакция власти. “Всё было поставлено на ноги, чтобы изловить преступников. Мотивы преступления оставались неясными, но было несомненно, что ограбление не являлось его целью. Были найдены малограмотные воззвания – беспомощное в языковом и в интеллектуальном отношении воззвание их было составлено от имени каких-то “барократов”. Притом, было очевидно, что под словом “барократы” эти люди понимали не пользу бар, а их истребление. Это было уже начало общероссийского иррационализма.[204] Взвихривался и выползал из России, из ее щелей и ран, русский грех, вылезали темные духи, мстившие России за остаток Божьей правды, оставшийся в ней. Россия, жалким остатком своей веры, не могла противостоять этим духам”.

Окулов (этот убийца) был пойман. Полуграмотный, он был проникнут большой силой сконцентрированной ненависти и иррациональной жаждой убийства. Это было явление той “трихины”, о которой пророчески сказал Достоевский (“Преступление и наказание”, эпилог).

В сущности, от него совсем не много отличался Блюмкин, хотя и пописывал стишки.

Есенин 1918-1919 года (до “Москвы кабацкой”) был окружен такими людьми, только их всех взяли потом на работу в ЧК; они все были растрельщиками, так как такое количество палачей в прежней России просто не возможно было найти, даже если бы все палачи-исполнители поступили бы на службу к Советской власти. Когда Есенин решил приударить за одной дамой “новой формации”, (это была Кузьмина-Караваева, то есть, будущая мать Мария (Скопцова)), так он предлагал ей посмотреть, как происходит расстрел (пишет свидетель – В.Ф. Ходасевич (“Некрополь”)).

“Трихина ненависти”, вскормленная кровью не нужной для народов войны, выходила из грехов народов и шла на русскую землю.

Окулова застрелили в тюрьме охранник, когда он пытался освободиться; это напоминает Нечаева (прототип П. Верховенского из романа “Бесы” Достоевского): Нечаев, которого тоже убили при попытке самоосвобождения из тюрьмы.

До всякого “февраля”, до всякого свержения царя сама по себе Первая мировая война, развязанная властью, в сущности, для укрепления своего престижа, - она-то и породила в какой-то степени революцию, так как в результате массовой мобилизации вместо кадровой армии набрали тех же революционеров.

Пришел вооруженный народ, привыкший к пролитию крови неизвестно и непонятно за что – это и есть метафизическая и мета историческая подоплёка наших обеих революций. Например, в романе “Тихий дон” Шолохов описывает первое убийство Григорием Мелеховым на войне австрийского офицера.

Такой сцены, которую нарисовал Шолохов, - во время Второй мировой войны не было и быть не могло, так как совсем другой менталитет и метафизическая подоплёка войны.

Один из истоков всех революций – это спровоцированный (с начала сверху) “самогон крови” и привычка лить ее зря.

Эти слова Иоанна Шаховского, что “грехи, вскормленные на ненависти не нужной для народов войны” было сказано поздним умом, то есть в 70-е годы.

В наше время тоже очень много самогона крови; и теперь потребуется много усилий и, прежде всего, Церкви, чтобы успокоить людей. [Nota bene. При Хрущеве, когда пытались закрыть Почаевскую лавру, но так и не закрыли, то монахов выводили за пределы монастыря и оставляли. Монахи, открыв запасными ключами свои кельи, через несколько часов возвращались назад в свои кельи. Но, как свидетельствовал позднее настоятель монастыря, понадобилось потом два года, чтобы опять научить монахов послушанию].

Героические акты даром не проходят и, прежде всего, для самого человека. Ослябя не был убит на Куликовском поле, но он никогда уже не вернулся в монастырь преподобного Сергия, а перешел на дипломатическую службу. Сергий благословлял их идти в бой, но не благословлял, что если они останутся живыми, то, мол, и не возвращайтесь – это уже на благоусмотрение: Пересвет был убит, а Ослябя нет.

Цитируя Волошина, констатируем, что эти восемь месяцев мартобря (с 1 марта по 25 октября), предсказанного Гоголем, прошли для русской поэзии совершенно даром. В статье “На весах поэзии” Волошин пишет – “Не поэт отображает эпоху, а не вернее ли современность проверять поэзией, чту в ней подлинное и чту – бред: что подлинно и верно, как народное чувство, а что - условная патриотическая ложь и риторика. Всякое явление может быть поэтической темой, нет тем высоких и подлых. Каждое явление может быть темой поэзии, если почувствовать его место и соотношение с общим ходом трагедии. Когда говорят о поэте как выразителе чувств своего народа, это значит только, что народ впоследствии осознал себя по произведениям поэта и успел позабыть о своих быстро сменяющихся страстях и заблуждениях”.

Таким образом, значительность текущих событий может быть проверена поэтическими произведениями, ими вызванными. Попробуем проверить русскую революцию, начиная с февраля 17-го года, на пробном камне произведений поэтических, ею вызванных.

“Февральская революция, сопровождавшаяся таким энтузиазмом русского общества, осталась не запечатлённой в поэзии. Первый из русских лириков Бальмонт пытался найти формы ее восторга. Со всех сторон требовали национального гимна революционной России. Налицо были и заказ, и талант, и добрая воля, но ни композиторы, ни поэты, зажженные общим энтузиазмом, ничего не могли создать”. (М. Волошин, “На весах поэзии”).

Я это объясняю тем, что это была недоразвитая история, которая потому не годится для материала, что она “сыпется”. Точно так же, как песчаник, вообще говоря, не годится для скульптуры – он сыпется.

Первая февральская революция не могла служить материалом для поэзии, так как постоянно сыпалась: сыпался менталитет, сыпалось правительство (первое правительство Львова поменяло шесть составов). Именно поэтому если гимна и не получилось. Бальмонт написал несколько прекрасных по форме стихотворений, Гречанинов клал их на музыку, но национального гимна из этого не вышло.

Что осталось от этого времени, так это плохое стихотворение Бехтеева “Пошли нам, Господи, терпенье”

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину буйных, страшных дней

Сносить народные гоненья

И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о Боже правый,

Злодейство ближнего прощать

И крест тяжелый и кровавый

С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья,

Когда ограбят нас враги,

Терпеть позор и униженье

Христос Спаситель, помоги.

В литературном отношении стихотворение беспомощное, но оно запечатлелось, оно относится как бы к последующей эпохе – не к восторгу национальному, а к плачу. Даже сам метр – пошли нам, Господи, терпенье - четырёхстопный ямб, как раз годится для плача, этакий плач по сверженной царской семье.

Пророки и лже-пророки новой революции.

“Мартобря” прошло и начались октябрь, ноябрь, декабрь и так далее. Сразу же возникла проблема положительного идеала. Собственно, положительный идеал февральской революции формулируется одним словом – свобода. Этот лозунг повторялся, начиная с декабристов. Ее, эту надпись на знамени, и несла розовая интеллигентская февральская революция. Свобода есть идеал интеллигенции, не народа.

Идеал народа – сытость, так как всю жизнь он полуголодный, особенно великорусский. Это один, а другой по поговорке – день работать, шесть дней ярмарка; и украинская поговорка: – был бы я царь - ел бы я сало с салом и спал бы я на соломе.

Таким образом, надо было найти поэтическую форму этому положительному идеалу; и эта поэтическая форма была дана, и именно народным поэтом – Есениным, в его поэмах “Пришествие” и “Инония”[205].

Учителем Есенина по теоретической части был Р.В. Иванов-Разумник, который, как и мать Мария Скопцова, прошел очень зигзагообразную линию: сначала - толстовец, потом - распутинец, потом – друг ранних большевиков, потом – репрессирован, потом, во время Второй мировой войны, уехал за границу и умер в эмиграции.

В чём лже-пророчество Иванова-Разумника, на которое он сбил и Есенина? Первое издание “Инонии” шло с предисловием Иванова-Разумника. В этом предисловии было написано открытым текстом, например, что христианство закончено, что вера христианская сдана в архив человечества, а ныне приходит новая вера и он – один из ее провозвестников: - “Не в спасающих богов, а в самоспасающееся человечество”.