Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими - Линор Горалик

Я сразу хотел сказать, что эту диссидентскую линию нет нужды подробно рассказывать здесь. Мои воспоминания можно просто скачать из «Журнального зала». Они достаточно проработаны. Это воспоминания с живыми деталями, как это все было. Эссе называется «Памяти семидесятых», а за 80-е я не взялся, хоть материалы у меня лежат. Не написал я эти воспоминания только потому, что это сделал главный одесский герой тех дней – Петр Бутов. Мне мало что есть добавить к его мемуарам.

Еще один важный момент – это одесский КВН. Это где-то 1968 год, я, еще восемнадцатилетний мальчик, включился в КВН. Я включился в десятом классе школы. Боря Бурда – это известное у нас имя, он был моим ближайшим другом тогда, мы ходили все время вдвоем и отвечали за написание песен и разминку для одесской сборной. В 1968 году наша «карьера» была прервана поступлением в институты, а в 1970-м она возобновилась, и это была тоже существенная часть жизни. Честно говоря, тексты, которые мы писали, на мой взгляд сегодня, доброго слова не стоят, а вот атмосфера общая была просто замечательная. Я расскажу один забавный случай, который произошел как раз в 1970 году. Валерий Хаит, капитан одесской сборной, для приветствия написал лирическую песню об одесской осени. Дело в том, что мы ехали в сентябре в Москву, и возникла такая идея: будут петь песню «И вот уже осень в Одессу пришла», а с балкона будут бросать желтые листья. И для бюрократической кавээновской истории каждый листик должен быть пропечатан печатью одесской команды КВН. И все бы хорошо, но в сентябре желтых листьев в Одессе практически не наблюдается, поэтому всю команду выгнали на Французский бульвар собирать единичные листья, чтобы мы мешок могли привезти. В Одессе не пришло никому в голову собирать их в Москве. А это значит, что веселости было больше, чем находчивости. По этому проспекту поныне ходит пятый трамвай. И я сидел, подбирал листья, и этот трамвай шел сзади, и Боря Бурда, который это увидел, закричал. А делать этого не надо было. Я побежал не в ту сторону и очнулся уже в больнице, понимая, что у меня болит голова и что мне нужно как можно скорее из больницы убежать, потому что завтра команда уезжает. И я из больницы убежал. Прошло несколько лет, и потом как-то Боря Бурда в компании поднял за меня тост как за человека, который не теряет чувства юмора даже в самых тяжелых обстоятельствах. В перерыве между тостами я подошел и сказал: «Боря, я, конечно, очень рад, но что ты имеешь в виду?» И он мне рассказал историю об антероретроградной амнезии – так ее надо было бы назвать. Оказывается, меня вначале притащили в госпиталь, который там был рядышком, там я пришел в себя – я этого, конечно, не помню. Я разговаривал с людьми, но это полностью выпало из моей памяти. Ко мне подошел милиционер, дал протокол, чтобы я прочел, посмотрел, все ли правильно, и подписал. Я прочел, исправил грамматические ошибки, поставил тройку, подписался и вернул протокол. Но я до сих пор не понимаю, то ли это я шутил, то ли я не понял, чего от меня требовали. Я на следующий день полетел в Москву, со вкусом провел время, выпивал, и ничего со мной не случилось.

Про учебу в институте. Я буду говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды. Одесский медин тогда был казармой. Это тяжелейшее было заведение: атмосфера зубрежки, которая там царила, никому удовольствия не доставляла, также была атмосфера очень жесткого идеологического контроля, просто фантастического. Достаточно сказать по тому же самому КВН: в то время как все другие студенты перед поездкой в Москву сидели на спортивной базе и готовились к игре – их отпускали с лекций, я не только учился, но и отрабатывал заранее занятия, которые я пропущу, когда поеду в Москву.

ГОРАЛИК Интересно было учиться?

ХЕРСОНСКИЙ Не может быть интересно учить гистологию, анатомию, заучивать бугорки на костях, но я четко знал, что я буду невропатологом и психиатром, как отец и дед, уже читал в то время специальную литературу. У меня уже в то время была специализация, поэтому я прекрасно понимал, что мне нужно, что мне не нужно. Учился я в основном хорошо, была только тройка по-латыни, которая помешала мне получить красный диплом. Смешно. Но я позднее подучил латынь, помню некоторые тексты наизусть и даже перевел два стихотворения Катулла. В мое время были еще живы замечательные учителя, старые профессора старой школы, это счастье, что я их застал, изумительные люди, но были и другие, к сожалению. В общем и целом я не могу назвать институт, который я окончил, aima mater в том смысле, который имеют эти слова.

ГОРАЛИК В то время отношение к западной психологии было зачастую крайне уважительным, а к советской – нередко презрительным. Как это укладывалось в голове у учащихся по вашей специальности?

ХЕРСОНСКИЙ Я об этом писал в очерке «М. не узнал бы местности», он тоже опубликован… У меня официальным учителем психиатрии был очень своеобразный человек, романтик, который мечтал о Нобелевской премии и о чуде. И он всю жизнь хотел, чтобы чудо свершилось, и всю жизнь метался из стороны в сторону. У меня есть пример наиболее впечатляющий. Мы встречаемся на аллейке, он мне говорит: «Вы уходите в отпуск? – (я уже работал тогда) – Жаль, когда вы вернетесь, шизофрении уже не будет». Я говорю: «А в чем дело?» – «Приедут ребята из Москвы, привезут магнит». И он мне объяснил, что у шизофреников магнитное поле головного мозга повернуто не в той плоскости и можно с помощью направленного магнитного воздействия поставить магнитное поле на место. И он забыл в тот момент о магнетизме Мессмера, о магнитах Парацельса – он был одержим этой идеей. Я вернулся из отпуска, шизофрения была на месте, профессор тоже. Вообще вы себе не представляете, как преподавалась психиатрия в советских институтах. По-моему, это было всего десять лекций. При этом лекций по медицинской психологии, я отлично помню, было всего четыре, читались они на втором курсе. Фактически это не было подготовкой. Ну и практических занятий приблизительно столько же, но было желание учиться, были книги, в том числе некоторые книги на немецком и английском языках. Кто-то из нас знал английский, а кто-то знал немецкий, и как умели, так переводили, и собирались группой, и это был, по сути, подпольный кружок. Кроме такого чудаковатого профессора была еще и изумительная доцент, очень милый человек (в честь нее посажена березка на аллее Праведников мира). Полина Георгиевна Никифорова, она вела официальный студенческий кружок, и вот она понимала очень многое. Тоже далеко, конечно, не все, она была все-таки советским психиатром. Но советская психиатрия была, по сути, немецкой психиатрией, чуть-чуть адаптированная. Это была немецкая клиническая психиатрия. Во время обучения в институте мы в основном учились сами, и здесь мне очень помогал отец и библиотека, которая была еще со времен деда, специальная библиотека. Дед ее восстановил, и она меньше всего пострадала, да и до сих пор частично эти книги со мной. Так что после института я был достаточно подготовленным специалистом, чуть лучше, чем другие. Мне было двадцать три года, и потом еще год ординатуры, двадцать четыре года. Медин – это семь лет, то есть я был уже достаточно взрослым в то время.

ГОРАЛИК Как началась профессиональная жизнь?

ХЕРСОНСКИЙ В районном центре. Овидиопольский район, где я проработал около трех лет, расположен близко к Одессе. Я почти ежедневно возвращался в Одессу и только изредка ночевал в больнице (квартиру мне так и не дали). Район этот винодельческий. Типично то, что люди там очень много пьют: там делают вино, и, соответственно, много алкогольных психозов. Не совсем типично то, как развивались события. Очередной алкоголик, у которого даже зрительные нервы не были в порядке, сошел с ума и начал ревновать жену. Он говорил ей, что, когда она спит, к ней прилетает черт и делает с ней то, что может черт делать с женщиной. Ей было под шестьдесят, и, конечно, это была крестьянка, полностью изнуренная физическим трудом. Ну, бред не знает границ. Она говорила: «Он мне это говорит, а откуда я знаю? Я же сплю». И вот они едут на консультацию в церковь в Белгород-Днестровский. Священник их слушает и дает им освященный мак и воду. Они возвращаются домой, и он разбрасывает эти маковые зерна и видит, как из каждой маковинки вылупливается маленький чертик. Что они думают? Что эта церковь не такая, священник не тот, мак не тот, но тут он говорит ей, что она отдала черту все деньги. И тут до нее дошло, что он сошел с ума, потому что есть черт или нет, она точно не знала, но что в этом доме денег нет, она знала точно. А поняв эту реальность, она просто связала ему руки, перекинула веревку через плечо и, как скотину, притянула его ко мне на прием. Были другие забавные истории, но на самом деле это была драматичная работа для молодого человека, который все-таки к самостоятельной работе был готов не очень, а отвечал за все. Скажем, могло быть так: ты принимаешь в поликлинике, потом идешь смотришь больных в стационаре, на ночь остаешься дежурить, а потом все сначала. Кроме того, это было время, когда я даже немножко принимал стимуляторы после ночного дежурства, иначе работать было никак невозможно. В то время я был женат. До этого у меня был еще один брак, продолжавшийся семь месяцев. Это сложная история, долго встречался с девушкой, очень ее любил, родители не хотели видеть еврея в роли зятя категорически. В конце концов семь лет, как у Иакова и у Рахили, у нас ушло на то, чтобы соединить наши судьбы, а потом семь месяцев на то, чтобы понять, что это – кошмар, и мы быстренько разбежались. Но тогда я был женат вторично, и этот брак распался, но гораздо позже. И у меня только родился ребенок, и это было тяжелое время. Но именно тогда я писал диссертацию, писал первую монографию, первые статьи, это длилось несколько лет. Мне сейчас трудно представить себе, как я все это физически делал. Например, я ставил будильник на час ночи, просыпался в час ночи, два часа работал, потом досыпал свое. А чтобы попасть в Овидиополь, тоже требовалось время. Я мог бы остаться в Овидиополе, но мне там не дали квартиру – хотя сдали два дома, – и я понял, что, если я там останусь, мне конец, потому что, если я ночевал там, ко мне приходил или травматолог, или хирург с бутылкой водки – обычная история. Вот так все это происходило.