Вернадский - Геннадий Аксенов

По Неве ходили старые пароходы, названные именами террористов и их вдохновителей: Сазонов, Николай Чернышевский, Емельян Пугачев. Очень правильное соединение имен, саркастически отметил Вернадский.

Квартира в «Доме академиков» осталась целой отчасти благодаря академическому самоуправлению, отчасти благодаря приехавшему из незавоеванного Константинополя и поселившемуся в ней академику-византинисту Федору Ивановичу Успенскому с семьей. Вернадским теперь принадлежало только четыре комнаты из бывших восьми. Они не возражали, после стольких мытарств дом показался им островом покоя. «Мы все дружественно втиснулись», — вспоминала Нина Владимировна. Тем более что семья уменьшилась. Нет Нюты, нет пока Прасковьи Кирилловны. Однако верная домработница, после множества испытаний, перенеся тиф, послужившая и у белых и у красных, все же пробилась к ним. Той же осенью она объявилась на 7-й линии и приступила к своим обязанностям. Больше Вернадские с Прасковьей Кирилловной не расставались.

Вернадский нашел в полном порядке Геологический и Минералогический музей и восстановлен в должности директора. Как ни странно, но и в революционные годы экспозиция росла. В коллекции появились новые метеориты. В том же году организовали давно задуманную заведующим метеоритным отделом Леонидом Куликом экспедицию на Подкаменную Тунгуску. 20 апреля Вернадский выступает по этому поводу на заседании Физико-математического отделения. А 3 сентября Кулик выехал в Сибирь и работал больше года. Как известно, его экспедиция обнаружила интригующую загадочность Тунгусского феномена, поскольку исследователи увидели множество следов катастрофы, но ни космического тела, ни его обломков не нашли.

В том же году неутомимый Ферсман добился большой экспедиции в Хибины и началась разработка апатитов Кольского полуострова.

Наконец-то и Ниночка продолжила учебу. Она поступила в Военно-медицинскую академию. Как она вспоминала, частенько ее подвозил домой преподававший в академии сосед Иван Петрович Павлов.

Жизнь, короче говоря, налаживалась и постепенно входила в академическую колею.

Обосновавшись на Васильевском острове, Вернадский посылает в Киев Крымскому официальное прошение об отставке с поста президента Украинской академии наук. С оказией Борис Леонидович Личков прислал ему долгожданную рукопись, сохранившуюся в академии. В ответ 28 апреля Вернадский описывает свои питерские первоначальные обстоятельства, тяжелые настроения в ученой среде. Пишет о том, насколько затруднена (но идет!) работа в отсутствие элементарных условий. Вступили в полосу непрерывных и неизбывных советских трудностей. Сообщает и о своих занятиях: «Главным образом работаю над живым веществом и в Москве, и здесь читаю лекции о живом веществе и геохимии. С Фоминой (в 1921 году эта неделя после Пасхи приходилась на 12–19 мая. — Г. А.) хочу прочесть избранные главы по геохимии (ее задачи, химические элементы — сколько нового!)»8.

Что касается этой новой окрепшей науки, он объявил в академии лекции для всех желающих — восемь лекций. В их основу положил симферопольский университетский курс по геохимии. Посещали их большей частью ученики и сотрудники музея и лаборатории.

* * *

А вот по живому веществу устроил лекцию публичную, в Доме литераторов.

По городу расклеены афиши. Название: «Начало и вечность жизни».

Что-то таинственное было в этих словах. Может быть, не столько в них, сколько в резком контрасте с условиями тогдашнего существования. Что, интересно, должен был ощущать интеллигентный прохожий, наткнувшийся на афишу? Вокруг замер величественный опустевший город. Последние его жители бредут, обессилевшие от голода и болезней. Все знакомые и родственники уехали, умерли, арестованы, сбежали. Все вокруг закрыто и заколочено. И вдруг — начало и вечность жизни.

Однако недаром же в гибельном Симферополе полгода назад Вернадский говорил, что в дни жестоких страданий и бедствий как бы ярче вспыхивает свет сознания. Ищется духовный выход, переосмысливаются самые основы бытия. Краткость остающегося земного срока будто возбуждает весь потенциал идеалов и мечтаний. Так, прежде чем погаснуть, свеча в последний миг всегда вспыхивает ярче.

Именно в те страшные годы делает свои космические расчеты Константин Эдуардович Циолковский. А его единственный ученик Александр Чижевский, перебиваясь случайной продажей своих картин на калужском базаре, пишет книгу о глубочайших связях земной жизни и «творческой динамики Космоса». Чудом спасшийся от смерти инженер Кондратюк разрабатывает способ посадки на Луну. Поклонники Н. Ф. Федорова оживляют его проективную философию, мечтают о радикальном продлении жизни и даже о бессмертии человека. Маяковский, Павел Филонов воодушевляются воскрешением ушедших поколений.

У одних страдания вызывают животную жажду жизни, у других духовную жажду обновления и преображения, освобождения от земного тупикового порядка бытия с его вытеснением, враждой и беспощадной борьбой. Социальные ужасы порождают яркое ощущение конца у одних, а у других — вдохновение и попытки проникновения в суть вещей. Для них начинается новый отсчет времени.

Недаром и идея автотрофности — вариант бессмертия — возникла у Вернадского в отчаянной круговерти Гражданской войны, в самое неподходящее, казалось бы, время, да еще на пороге собственной гибели.

Однако тех, кто пришел бы на лекцию за рецептом бессмертия, ждало бы разочарование. Лекцию читает академик, натуралист, и необычайное название содержит необычайный, но вполне трезвый взгляд на привычные проблемы. Вводит в заблуждение и вызывает неясные образы слово «жизнь», вынесенное в заголовок. Каждый вкладывает в него бездну смысла. Оно всеобъемлюще. Между тем здесь оно обозначает живое вещество, материальный объект, изучаемый пока биологией, а теперь и другими науками, прежде всего новой наукой — биогеохимией.

Очень трудно взять в голову такую простую идею — жизнь не имеет происхождения, начала во времени. Трудно именно в силу ее сугубой простоты, фундаментальности. Есть в нашем сознании вещи настолько глубокие, что мы их не замечаем, но именно на них строим свои суждения. И когда в науке возникают непривычные, противоречащие основам факты, верят старым теориям и упорно пытаются примирить непримиримое, факты подогнать под удобные прошлые рассуждения. Так, долгое время господствовала идея центрального положения Земли в мироздании. Факты наблюдений противоречили ей. Когда они накопились, пришлось изобрести сложную систему эпициклов, чтобы объяснить движение планет применительно к старой идее, пока однажды Коперник все не упростил и не привел факты в соответствие с новой моделью — центрального положения Солнца.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});