Поиски - Чарльз Сноу

— Ну вот! — разочарованно протянул Шерифф.

— А как насчет тебя, Артур? — спросил Хант.

Шерифф вновь обрел свое хорошее настроение.

— Он будет к тому времени великим ученым. По-настоящему крупной величиной. Каждое воскресенье он будет давать интервью, и мы всегда будем вспоминать, что когда-то были с ним знакомы. Я уверен, что у него это получится.

— А ты как думаешь, Артур? — вновь спросил меня Хант.

В это мгновение где-то глубоко в сердце я ощутил уверенность. Передо мной расстилалась прямая дорога, я знал, чего я жажду, и все вокруг готовы были помочь мне.

— Если что-нибудь мне не помешает, — сказал я, — думаю, что, может быть, я и стану великим ученым.

Глава IV. Начало

1

Шерифф и я получили дипломы первой степени, а Хант — второй. Когда я читал списки, моя фамилия сразу бросилась мне в глаза, и я ощутил острый прилив радости: фамилия Шериффа была в том же списке; потом я стал искать фамилию Ханта и, найдя ее, не поверил своим глазам, Я тут же послал телеграмму Шериффу, который уехал на несколько дней домой. Я ходил взад и вперед по улице между почтовой конторой и Имперским колледжем. В голове у меня роились мысли о моем будущем: смогу ли я приступить к исследовательской работе раньше октября, придется ли мне обратиться в Королевское общество, какую стипендию я смогу получить, — а в душе я пытался найти предлог, чтобы не встречаться с Хантом.

В конце концов я заставил себя пойти к нему. Он был дома, когда я вошел.

— Хэлло, — поздоровался он со мной. Я заметил, что левое веко у него подергивается.

— Ты уже знаешь результаты? — промямлил я.

— Нет.

— Мне очень жаль… Я просто не могу поверить…

— Какая?

— Вторая.

— Вот как, — он помолчал. — Ты получил первую?

— Да.

— Я рад за тебя. А Чарльз?

— Тоже.

Мы сидели молча.

— Да, черт возьми, Артур, — сказал он наконец, — это трудновато пережить. Один такой удар, и мне больше ничего не остается. Моей ставкой в этой игре была свобода. И я проиграл.

— Ну да ладно, — добавил он, — словами делу не поможешь. — Голос его звучал ровно. — А вот ты определился, это уже кое-что. Где ты собираешься работать? Что ты собираешься делать?

— Нет, что ты собираешься делать? — сказал я.

Он помолчал.

— Займу какую-нибудь незначительную должность и буду влачить незначительное существование.

— Надо что-то предпринять.

Он улыбнулся.

— Что? Если у меня вообще есть какое-то призвание, то это теоретическая работа. А теперь это исключено.

— Пойдем, пройдемся, — предложил я, — и постараемся выработать какой-нибудь план.

Он немного поколебался.

— Нет. Мы сегодня не подходящая компания друг для друга.

— Чепуха, — запротестовал я.

— Я пойду один, — сказал он.

Мне стыдно писать об этом, но я разыскал случайного знакомого, также получившего диплом первой степени, и мы провели этот вечер вместе, празднуя нашу победу; счастью нашему не было границ.

2

Я приступил к работе в конце сентября. Стипендию мне дали около ста двадцати фунтов в год, что для меня было уже просто роскошью, и свою единственную комнату я сменил на квартиру из двух комнат в том же доме. Я был слишком занят, чтобы радикально менять местожительство. В течение трех недель я дневал и ночевал в Королевском обществе, изучая новейшие методы в кристаллографии. Сотрудники там были очень добры ко мне, никому не известному молодому человеку, еще даже не начавшему самостоятельную научную работу, и они потратили много часов, знакомя меня с современным оборудованием, показывая мне последние научные публикации и критикуя мои проекты. Тут я впервые столкнулся с людьми, готовыми поделиться своими знаниями, на меня это произвело большое впечатление, и мне захотелось остаться там работать. Но Остин дал мне понять, что, если я брошу колледж, будут трудности со стипендией, и тогда я отказался от этой мысли; он отдал меня в распоряжение Тремлина, преподавателя, которого я до того почти не знал и который в неопределенной ситуации тех послевоенных лет был биохимиком с уклоном в кристаллографию.

Мне предоставили отдельную комнату, и я всегда вспоминаю о том первом утре, когда я в нее вошел, как о начале моей научной работы. Передо мной было два лабораторных стола, полированные и тщательно вытертые, на них лежали детали, из которых я должен был сконструировать свою первую рентгеновскую установку. В углу стоял маленький письменный стол. Было замечательное утро, в окно врывалось сентябрьское солнце, и в его лучах плясали пылинки. Я был невероятно горд — настал мой час. Я даже могу восстановить дату, ибо в то утро я купил толстую тетрадь для записей в красном переплете и, очутившись у себя в лаборатории за маленьким письменным столом, выбрал ручку с хорошим пером и печатными буквами написал на обложке одно слово: «Исследование». Потом я открыл первую страницу, разделил ее чертой пополам и написал:

Опыты:

28 сентября 1922 г.

Начал собирать части установки. Окошко для ионизационной камеры еще но вмонтировано. Рентгеновская трубка работает хорошо. Нужно сейчас же достать кристалл бромистого калия, чтобы не было задержек, когда аппарат будет готов.

Выводы: ………………………………

Эта тетрадь и сейчас лежит передо мной. В ней есть что-то удивительно трогательное — она слишком многое напоминает мне о тех днях, когда я был молод, самоуверен, полон идей, временами несчастен, немножко смешон.

Я немедленно взялся за дело. Вообще-то я никогда не увлекался ручным трудом. Никогда не любил собирать приборы, как многие ученые, как, например, Шерифф. Но в данном случае передо мной была цель, и я принялся за работу довольно охотно, отдавая ей столько времени, что порой начинал ненавидеть это занятие. Неделями я возился в своей лаборатории по восемь-девять часов в день, налаживая аппарат, пробуя его, вновь разбирая, горя нетерпением закончить его и наконец иметь возможность использовать для осуществления некоторых своих замыслов. И тем не менее я получал известное удовлетворение. По вечерам я возвращался к себе домой усталый и раздраженный, обычно садился просматривать последние публикации научных трудов по структуре кристаллов и думал: скоро и мои труды будут публиковаться.

Хотя я был слишком занят и мне было не до переживаний, я в это время был более одинок, чем когда-либо в Лондоне. Хант преподавал в школе в Манчестере, а Шерифф, не успев даже начать научную работу в области органической химии, был вынужден лечь на операцию аппендэктомии и теперь отлеживался дома. Большинство моих знакомых разъехались, и если я и обменивался в день десятком фраз, то только с сотрудниками лаборатории.

Когда я начинал свою работу, то, не считая Остина, я почти ни с кем не был знаком, а так как мои встречи с Остином происходили только во время его ежедневных обходов, когда он с важным видом заходил в мою комнату и спрашивал: «Ну как дела? Хорошо?» — не интересуясь ответом, то я неделями не слышал доброго слова.

Моего руководителя, Тремлина, я видел очень редко, помочь он мне, совершенно очевидно, ничем не мог, и поводов беседовать со мной у него не было. Но, я думаю, мы могли бы найти какой-нибудь предлог для встречи, если бы не странная натянутость, чувствовавшаяся между нами. Нельзя сказать, чтобы мы недолюбливали друг друга, мы просто чувствовали себя вместе неловко, гораздо более неловко, чем с людьми, которых мы не любили гораздо больше. Тремлин был очень худой человек, всего лет на семь или восемь старше меня. Приезжая в лабораторию, он надевал ослепительно белый халат, глаза его всегда смотрели точно по центру его очков, это был самый аккуратный человек из всех, кого я когда-либо знал. Мне просто не могло прийти в голову сблизиться с ним. По странной иронии судьбы ему предстояло перейти мне дорогу, правда не по собственной воле, в самый критический момент моей жизни. Когда это случилось много лет спустя, я злился, потому что он не дал мне повода обижаться на него.

Я помню его первый разговор со мной, не касавшийся непосредственно моей работы; любопытно, что речь шла о личности, с которой мне впоследствии пришлось близко познакомиться. В разговоре с Тремлином я упомянул Десмонда из Оксфорда. Тремлин бросил на меня непроницаемый взгляд.

— Я знаю этого выдающегося исследователя, — сказал он. У него была забавная привычка выделять многосложные слова. — Я подозреваю, что в будущем году он будет единогласно принят в члены Королевского общества. В результате разработки им в самых немыслимых масштабах опыта заимствования чужих идей.

Вероятно, у меня был удивленный вид.

— Вы ведь знаете его работы, — продолжал Тремлин, — Десмонд и Смит, Десмонд и Коллинз, и все в таком же роде. Коллинз работает сейчас в Лидсе и до сих пор старается вспомнить, каково было участие Десмонда в этих трудах, не считая того, что он весьма разборчиво написал на титульных листах свою фамилию.