Проклятие Лермонтова - Лин фон Паль

До:

В полдневный жар в долине ДагестанаС свинцом в груди лежал недвижим я;Глубокая еще дымилась рана;По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;Уступы скал теснилися кругом,И солнце жгло их желтые вершиныИ жгло меня – но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнямиВечерний пир в родимой стороне.Меж юных жен, увенчанных цветами,Шел разговор веселый обо мне.

Но в разговор веселый не вступая,Сидела там задумчиво одна,И в грустный сон душа ее младаяБог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;Знакомый труп лежал в долине той;В его груди, дымясь, чернела рана,И кровь лилась хладеющей струей.

Судьба?

Ученики и учителя. Внучок – баловень, домашний тиран?

Мишелю шел уже двенадцатый год, а образован он был для своего возраста слабо. Проще говоря, его учили стараясь не переусердствовать с нагрузками. Француз Капэ, кроме хорошего, яркого родного ему языка и воспоминаний о войне двенадцатого года, на которой он был ранен, попал в плен и чудом остался жив, да военных навыков – верховой езды и фехтования, – ничего ему дать не мог. При изучении французского он упирал на грамматику и заставлял ученика страницами списывать тексты упражнений. К семи годам мальчик делал это уже бойко. Немка Христина Осиповна Ремер научила его своему родному языку и привила любовь к немецкой литературе. Правда, желание бонны привлечь любовь ученика к Гёте едва не поставило бабушку и немку в тупик. Мишель тут же потребовал оленя, раз в книжке говорилось об Оленьем овраге! Тут же для него были приобретены детеныши оленя и лося. Судьба обоих животных, превращенных в материал для наблюдений над живой природой, печальна. Оленя, когда он вырос и стал стремиться на свободу, ходившие за ним крестьяне уморили голодом, а взрослого лося бабушка приказала забить на мясо.

Какие начатки общих знаний дал доктор Леви – сказать трудно. Но, скорее всего, развивал общий кругозор и интерес к естествознанию и математике. Крепостной художник поставил Мишелю руку и научил работать с красками. У кого мальчик брал уроки музыки – неизвестно. Известно только (из воспоминаний Акима Шан-Гирея), что он их ненавидел, хотя музыку очень любил. (Скорее всего, нотной грамоте и игре на фортепьяно учила его Мария Акимовна.) Он умел читать и писать на родном языке, и этому обучила его, скорее всего, старшая сестра Николеньки Давыдова, Пелагея, которую с этой целью и пригласили пожить в Тарханах, там она и жила с 1820 по 1824 год. Маленький Николай и кузен Миша Пожогин тоже жили в Тарханах и учились вместе с Мишелем. А тот в детстве больше наук любил игры либо пребывал в мечтах. Но его познания в учебных предметах были бессистемными и разрозненными. С такими знаниями нечего было думать о дальнейшем серьезном обучении. Бабушка это отлично видела, и теперь, когда Мишель стал вполне здоров, решила создать для внука «школу на дому».

Елизавета Алексеевна была дальновидна: Мишель не будет стараться, если не с кем соревноваться. И она превратила Тарханы в домашнее учебное заведение, пригласив учиться вместе с Мишелем подходящих по возрасту детей. Как прежде создала она для него «потешное войско», так сформировала теперь «домашнюю школу». В соученики Мишелю были определены оба его кузена (дети сестры Юрия Петровича) Пожогины-Отрошкевичи – Михаил и Николай, два брата Юрьевы, князья Максютовы – Петр и Николай, а также Аким Шан-Гирей, Николай Давыдов, были и другие мальчики, имена которых теперь неизвестны. Проще говоря, в Тарханах появился учебный класс. А у подрастающего Мишеля – друзья детских лет.

Шугаев (это именно он «нашел» младенцу Мишелю несуществовавшую бонну Сесилию Федоровну и описал сильный удар кулаком в лицо Марии Михайловне, повлекший ее смертельную болезнь), собравший о Лермонтове-отроке множество сплетен, иначе как маленьким деспотом Мишеля не называет. Так вот, из воспоминаний всех современников, бывавших в те годы в Тарханах, он выбрал только те, где Мишель был показан не в лучшем свете. Припоминал слова его детских друзей, что Мишель вспоминается с нагайкой в руках, писал о чрезмерной требовательности к другим детям и желании всегда настоять на своем. Ему вторил и родственник Елизаветы Алексеевны Илья Арсеньев: «В числе лиц, посещавших изредка наш дом, была Арсеньева, бабушка поэта Лермонтова (приходившаяся нам сродни), которая всегда привозила к нам своего внука, когда приезжала из деревни на несколько дней в Москву. Приезды эти были весьма редки, но я все-таки помню, как старушка Арсеньева, обожавшая своего внука, жаловалась постоянно на него моей матери. Действительно, судя по рассказам, этот внучок-баловень, пользуясь безграничной любовью своей бабушки, с малых лет уже превращался в домашнего тирана. Не хотел никого слушаться, трунил над всеми, даже над своей бабушкой, и пренебрегал наставлениями и советами лиц, заботившихся о его воспитании». Внучок-баловень, домашний тиран, мучитель бабушки, злой мальчик, изводивший ровесников… Только вот ведь: бабушка души в нем не чаяла (правда, по-столыпински), а друзья его детских игр на обиды не жаловались.

На самом деле тарханский барчук, конечно, чувствовал себя хозяином в доме бабушки и требовал от равных ему по рождению мальчиков полного повиновения, и это можно, конечно, расценить как деспотизм, если бы к самому себе он не относился таким же точно образом – если что обещал, то исполнял, даже когда это давалось большим трудом. Именно так и объясняли настойчивость Мишеля его друзья по детским играм. Учтем еще и то, что он долго считался больным ребенком, а ему пришлось учиться общаться с мальчиками на равных, без поблажек. Бабушка, устраивая школу, отлично понимала, что в детском обществе, где рано или поздно ее внук окажется, умение ладить со сверстниками ценится больше успехов в учебе. В этом плане «тарханская школа» свои задачи выполнила. Мишель привык к детскому коллективу. Другое дело, что ладил он только с теми, кого уже знал, а любое новое лицо воспринимал с недоверием. Своим внутренним миром, мечтами он и вообще ни с кем не желал делиться. И резко отшивал тех, кто пытался влезть в душу.

Для преподавания необходимых школьных предметов появились наемные учителя. Кроме того, что занятия языками вели уже известные – горбоносый француз Капэ и старушка-немка Христина Осиповна, к ним добавился еще и учитель греческого и латыни, грек по национальности, патриот своего отечества, бежавший после разгрома в Греции национально-освободительного движения. Мишелю древние языки не пришлись по душе, а грек, вероятно, был еще и отвратительным педагогом, так что, как рассказывал Висковатов, он кончил тем, что стал обучать местных крестьян скорняжному искусству – как из собачьей шкуры сделать приличный мех. В отличие от Мишеля крестьяне оказались хорошими учениками, да и преподавал им грек не латынь с древнегреческим, а практическую науку, которую знал лучше древних языков, и скоро в Тарханах расцвел скорняжный промысел.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});