Зеркала прошедшего времени - Марта Меренберг

Сейчас, сидя в шестом ряду кресел, в ожидании начала новомодной пьесы, Петр Долгоруков был уже раздосадован и взбешен настолько, что с трудом воздерживался от циничных замечаний вслух. Вместо обычной уютной ложи его начальник Уваров на целых две недели, видимо, в качестве «поощрения», оплатил для них «кресла» в шестом ряду партера. Сам он сегодня не явился, потому как, вспомнил Пьер, собирался в лавку к Смирдину за новыми энциклопедиями. Значит, невинные «шалости» с Гагариным на сегодня отменяются, подумал Пьер, тихо зверея и злясь уже на весь белый свет, отравивший его существование до самого конца сегодняшнего вечера.

Но хуже всего было то, что как раз впереди него сидел несносный кривляка и пошлый шут, этот сочинитель популярных стишков Пушкин вместе со своими дружками – Михаилом Виельгорским и Андреем Карамзиным. Все трое оживленно болтали и слишком громко смеялись, нахально лорнируя знакомых и незнакомых дам и обсуждая вчерашний балет и юную Каратыгину в роли лесной нимфы. «Черт, – подумал Пьер, раздраженно поглядывая на уставившегося на пустую сцену Гагарина, – пошлый вздор и ненужные комментарии обеспечены до конца пьесы».

К тому же, как он успел заметить, вся троица, прибывшая за полчаса до начала, уже успела преизрядно нагрузиться вином, а в пьяном виде лохматый стихоплет бывал особенно развязен и несносен.

Тем временем нетерпение партера нарастало, и передние ряды начали отчаянно хлопать и стучать палками, требуя начать пьесу. Пушкин и его приятели, громко смеясь и аплодируя, стали кричать в сложенные рупором ладони: «Начинай! Не тяни! Давай!»

Оркестр настроил инструменты, дирижер подошел к своему пюпитру, и в ложе показался директор театра, кланяясь почтеннейшей публике. Началась увертюра, и все притихли в ожидании. Наконец, с последним аккордом музыки, взвился алый занавес, и представление началось.

Пьеса не нравилась Хромоножке. Он всегда откровенно скучал на спектаклях «из народной жизни», которые недавно вошли в моду и так нравились императорской семье. Развалившись в обитом бархатом кресле, вытянув ноги и расстегнув стильный пестрый жилет, он тайком наблюдал за ложей голландского посланника, в которой незадолго до начала спектакля заметил гвардейца Дантеса.

Украдкой поглядывая в лорнет на Жоржа, Пьер отметил про себя, что молодой блондинчик прилежно смотрит на сцену, изо всех сил пытаясь понять смысл происходящего на ней действа. Однако не забывал он и поглядывать на обнаженные плечи и белые руки прелестных дам, среди которых Пьер узнал Идалию с братом. Хромоножка поморщился, увидев, как Дантес пару раз переглянулся с рыжеволосой грацией и как та нарочито театральным жестом стиснула в руках веер. Жан беспокойно покосился в его сторону, но был успокоен незаметным нежным прикосновением руки. «Не дергайся раньше времени, Ванечка», – подумал Долгоруков, неоднократно ловивший на себе ревнивые взгляды Гагарина. Он видел Жана насквозь и прекрасно знал о его терзаниях. Ревность льстила самолюбию Хромоножки, и он умело затягивал Жана в бесконечную, сложную паутину «кнутов и пряников», когда пощечины сменялись страстными поцелуями, а надменная холодность – пылкими ласками.

Я тебя не брошу, мой милый Жан… пока не соблазню кого-нибудь поинтереснее тебя…

Тем временем пятый ряд вконец обнаглел. Пушкин, развязно закинув руки назад и сцепив их кольцом на шее, закрыл ему полсцены своей кудрявой шевелюрой, к тому же позволяя себе громко и нагло комментировать все происходящее на ней под дружный гогот своих подвыпивших приятелей. Потом все трое начали размахивать руками и вопить, и вконец расстроенный Гагарин сказал:

– Может, уедем домой? По-моему, здесь становится невыносимо!

О черт!

Именно в этот момент Долгоруков, в последний раз глянув на ложу голландского посланника, тихо охнул и чуть не выронил маленький лорнет. Жорж в темноте, думая, что никто не видит, слегка откинулся назад всем телом и положил белокурую голову на плечо сидящего сзади Геккерна, который, судя по всему, давно уже прижимал его к себе, ласково обнимая за талию…

Мелкие капельки пота выступили на широком лбу Пьера, его била нервная дрожь, лорнет впился в руку и едва не хрустнул, стиснутый до боли в побелевших костяшках пальцев. Страшная, слепая, нерассуждающая ярость наотмашь хлестнула Пьера по глазам, впившись острыми шипами в сердце. Ему показалось, что кровь в его жилах мгновенно вскипела и тут же застыла, подобно ледяной корке, сковавшей жерло вулкана. Пьер разжал пальцы и закрыл глаза, сунув лорнет в карман.

Успокойся… тебе показалось… этого неможетбытьнеможетбыть…

– Пьер?.. Что с тобой? Тебе плохо? – услышал он шепот Жана, и шок, ледяным панцирем сковавший его тело, уступил место холодной ярости и презрительному высокомерию.

– Не могли бы вести себя потише, милостивый государь? – не допускающим возражения тоном обратился Долгоруков к Пушкину. – Из-за вас ничего не слышно!

Троица разом обернулась к Пьеру, и три пары глаз вызывающе и нагло уставились на него, пытаясь понять, чего же хочет этот развязный юнец.

– Вы это мне? Я не ошибся? – издевательским тоном осведомился Пушкин, нехорошо усмехаясь, отчего его несомненная схожесть с обезьяной стала еще заметнее. – Я, молодой человек, не имею чести вас знать – да и не желаю, откровенно говоря! Но если бы вы знали, с кем имеете честь находиться рядом, то непременно бы прокусили себе жилетку от не-вы-но-си-мой зависти! – последнюю фразу он нарочно прогнусавил мерзким тонким голосочком, подражая известной приме, и Виельгорский с Карамзиным одобрительно захихикали.

Неожиданно обидчик протянул руку с невероятно длинными ногтями к жилету Пьера и вытащил из нагрудного кармашка его лорнет.

– Премиленькая штучка, вы не находите? – обратился поэт к своим онемевшим от его выходки спутникам. – А зачем вам, mon ami, запасной глазик? Я видел вас в фойе – мне кажется, вам лучше поскорее обзавестись запасной ногой! И еще кое-какими дополнительными частями тела, чтоб было удобнее прижиматься к вашему любезному дружку!..

Пушкин попал в точку, сам того не зная. Со всех сторон на них зашикали, однако побагровевший Пьер уже никого не видел, кроме своего кудрявого когтистого обидчика, которого готов был разорвать в клочья. Гагарин лениво препирался с Андреем Карамзиным; музыканта Виельгорского уже успела утомить дурацкая перепалка, и он тщетно пытался всех утихомирить. Публика начинала роптать, неодобрительно глядя в монокли на двух возмутителей спокойствия, и Пьер, схватив нетвердо стоявшего на ногах Пушкина за лацкан фрака, выволок его в пустое фойе. Гагарин вышел вслед за ним, туда же последовали Карамзин и Виельгорский.

– Я вам сказал – уберите руки! – шипел Пушкин, пытаясь оторвать от себя цепкие пальцы Хромоножки. Он уже успел растерять весь запас остроумия и теперь нес какой-то пошлейший вздор о дуэли, пистолетах, стрельбе на десяти шагах и прочую разную чушь, на которую Долгоруков реагировал холодно и надменно, как на пьяный бред. В конце концов Карамзину удалось уговорить Пушкина немедленно вернуть Пьеру лорнет и ехать домой, и тот нехотя согласился, продолжая, впрочем, злобно выкрикивать непристойности в сторону Пьера.

– Забирайте вашу модную игрушку, архивный денди, и не попадайтесь мне больше на глаза! – шипел поэт, размахивая руками и норовя заехать ногтем в глаз Пьеру. – Я вас запомнил, имейте в виду! Сразу видно – уваровский протеже… ну попадитесь мне еще раз!..

Внезапно размахнувшись, он швырнул лорнет на пол. Стекло вылетело из дужки и разлетелось на мелкие осколки.

– А теперь извольте наклониться и осколочки собрать, дабы никто случайно не пострадал! – заявил обнаглевший пиит, но в следующий момент сам, поскользнувшись на куске стекла, полетел на пол под издевательский хохот Пьера и Жана.

Виельгорский протянул ему руку, поэт встал и, приглаживая рукой непокорную кудрявую шевелюру, шепотом спросил у него:

– Что это за тип?

– Князь Долгоруков Петр Владимирович… Александр Сергеевич, у тебя кровь на руке… Вот, платок возьми… К черту эту сволочь, но ты и сам хорош, ничего не скажешь… Пошли, пошли… Ох и устроит тебе твоя Мадонна за пьяную драку, я тебе обещаю!

– Вы слышали, что я сказал? – повторил Пушкин, гордо вздернув вверх подбородок, что, впрочем, не делало его выше. Пьер, не удостоив обидчика ответом, смотрел на него с невыразимым презрением в холодных прозрачных глазах. – Завтра я вас убью! Секундантов выбирайте сами – а стрелять, кстати, вы умеете, мой мальчик, или мне вам на месте объяснить, как пользоваться пистолетом?

– Немедленно прекратите, Александр! – Неизвестно откуда налетевшая Идалия с дикой грацией рыжей кошки яростно метнулась на защиту Пьера. – Я все видела! Я сегодня же расскажу обо всем Натали! Хотите, чтобы завтра весь Петербург говорил только о том, что вы убили на дуэли Пьера Долгорукова? Постеснялись бы! Вы ж в два раза старше – а ума так и не нажили! Пьер, идите-ка сюда, mon cher… Да замолчите же, Пушкин, – мне совершенно неинтересно знать, кто первый начал! Немедленно извинитесь друг перед другом!..