Данайцы - Андрей Хуснутдинов

– Да никак. А что?

Она отерла слезы.

– …Несколько лет назад я видела репортаж про маньяка-убийцу. Он заманивал к себе в гараж детей, в подполе распинал их на каких-то крючьях, мучил, насиловал. Когда все открылось и его арестовали, соседи сожгли гараж, а в люк подпола стали сбрасывать мусор. Я тогда еще подумала: почему мусор? По-хорошему тут нужно – часовенку, не знаю – памятную плиту какую-нибудь… И потом меня преследовал кошмар: я нахожусь в подполе один на один с этим чудовищем. Я подставная жертва, у меня за спиной топор и я выжидаю, когда смогу нанести удар. Но чудовище хитрее меня, и в конце концов я сама повисаю на крючьях. Я вижу себя и его со стороны. Я удаляюсь от стены. Подвал оказывается громадным залом, и я понимаю, что никакой это не подвал, а храм, настоящий храм – с алтарем, с иконостасом… И там, на стене, вместо себя на крючьях, я вижу огромное распятие, а ниже, вместо чудовища – кого-то в плаще… этот… он… сидит на скамеечке, крестится и шепчет молитвы… – Поднеся ко рту мизинец, Юлия несколько секунд молча смотрела перед собой. – …И вот, после того как он умер, – договорила она через силу, – после… его смерти этот кошмар… Я больше никогда не видела его.

– Хочешь сказать, предвидела его смерть? – уточнил я.

– Что он умрет, было ясно и без того, – ответила Юлия.

– Искал смерти, – поддакнул я. – А как же…

– Не смей, – пригрозила она, сморгнув слезы. – Слышишь?

– Да что ж – не смей? – Я развел руками. – Только что это была случайность, драка в ресторане, а теперь – «и без того ясно»! И без того ясно, что он не мог пережить твоего отлета? Или «и без того ясно», что ты не могла пережить, если бы все-таки пережил? Ты хоть сама соображаешь, что говоришь?

Юлия сидела, отвернувшись к стене, кулаки ее, лежавшие на столе, были плотно сжаты.

– Давай так, – сказал я. – За язык я тебя не тянул. Ведь не тянул?.. Не хочешь говорить – твое дело. Но, ради бога, все эти сновидения, эдиповы комплексы – уволь. Я не врач. Ладно?

– Он говорил, что такой полет – это то же самое, что костер, – сказала она, не оборачиваясь.

– Кто? – не понял я.

– …что наша ракета на стартовом столе – это усложненный и хорошо сложенный костер. И это убийство, о чем бы там ни говорили в газетах.

– Ну и что?

– А то, – обернулась Юлия с недоброй улыбкой. – Говорил он это все в том самом месте… где… и ты… со своей… ну и вот…

– Ты… то есть… мстишь мне?

– Нас подслушивали в постели, – добавила она, – в той же самой постели.

– Значит, – сказал я с напускным равнодушием, – он поплатился за свои слова. Ты понимаешь, что это значит?

Юлия не ответила.

– А вот и черта с два! – обрадованно воскликнул я, так, будто в чем-то уличил ее. – Ты просто мстишь мне! Никто вас не подслушивал. Никто! Так же, как и нас. Никому это было не нужно! Ровным счетом – ни-ко-му!

Прохаживаясь вдоль стены, я продолжал ворчать:

– Тоже мне, важные персоны… Да от самого начала они видели в нас только один пункт анкеты: детский дом! Только и всего!

– А они этого и не скрывали, – заметила Юлия.

– Конечно… проявляли заботу о родителях… которых нет… – Я засмеялся. – Ага… А вот теперь скажи, как они доказывали бы им, что в сеансах связи участвуют их дитяти, а не… – Я махнул рукой в сторону рубки. – Вот и вся забота.

– Но ты же сам сказал, что вас подслушивали, – возразила Юлия.

– Молчи! – закричал я вне себя. – Если бы не ты, всего этого могло и не быть! Ведь уму непостижимо: три года нас водили за нос, как кутят! Три года ходить с заклеенными глазами… вот именно – вокруг костра. Ха-ха! Да даже этот твой Ромео понял, что к чему. Даже он! Ты же, дура, ты, воспарив от счастья, вместо того чтоб хоть чуть-чуть раскинуть мозгами, ты вообразила себя черт знает кем! Золушкой! Пупом земли! Полковников, генералов ей подавай! Да только как была детдомовской дурой, так ею и осталась. С той разницей, что раньше прятала под матрацем игрушки, а теперь полковников с генералами. Да что, скажи, ты получила в своей спальне, а? Мокрый тюк, набитый солдафонским дерьмом? Этот… этот холодильник? – Я ударил кулаком по стене. – Молчишь? А я скажу тебе, что получил я. Знаешь, что? Те-бя. А знаешь, что получили полковники с генералами? Свой Трил-ли-он. И теперь генералы летят в отпуска, а девочка с мальчиком из детдома – в тартарары, в греческую пустоту. Каждому, как говорится, свое… Опля!..

В общем, все двигалось по привычному маршруту – Юлия молчала, я кричал, и не столько изобличал ее, сколько разоблачался сам. Но даже и насилу замолчав, я продолжал внутренний монолог, продолжал убеждать себя, что Ромео и полковники с генералами, и я – все это было призвано не ее детдомовскими амбициями, а как раз тем, на чем эти амбиции учреждались – привычкой к унижению. Не Бог весть какое открытие, зато оно приуготовляло меня ко многим вещам. Так, я бы нисколько не удивился, узнав, что в свое время полковник рассказал ей вполне и обо всем. Ба, да я даже могу сказать, как она встретила сие известие: абсолютно так же, как и теперешнюю мою тираду. То есть – молчанием. И полковник, ожидавший истерики, ручьев слез, изготовившийся к тому, что вот-вот нужно будет спасать слабую женщину, но никак не ожидавший молчания, – полковник, взрослый человек, повел себя как последний мальчишка: записочки, ромашки, охи-ахи и тому подобное. А над всем этим – красота! – образ Прекрасной Дамы, восходящей на костер…

Сглотнув слюну, я вдруг почувствовал испарину на лбу и скулах. Наверное, что-то сделалось с моим лицом, потому что, взглянув на меня, Юлия быстро пошла из кухни. Я сел на то место, где только что сидела она, и не смел пошевелиться. В глазах у меня было темно, я открывал и закрывал их, затем откуда-то сверху стала наплывать ярчайшая опалесцирующая пелена, я неловко покачнулся, и если бы не подоспевшая Юлия, то упал бы. Она сделала мне укол. Была минута, когда я совершенно обессилел и она прижимала меня к груди, точно ворох одежды. Я чувствовал, как бьется ее сердце.

– Прости, прости… – шептал я ей в карман.

***

Этой ночью, впервые после старта, мы лежали в некоем подобии постели, собранной на полу в кухне. Я рассуждал о Боге и вспоминал, как, еще будучи ребенком, думал, что Бог – это Дедушка Мороз. «А Снегурочка?» – интересовалась Юлия. – «Ну, дьявол, конечно». Говорили еще о чем-то, потом я ни с того ни с сего стал рассказывать историю о том, как у одного из моих приятелей сатанисты убили собаку. Почему-то большинство историй, которые приходят мне на память, кровавы, хотя я не переношу вида крови.

– Он выгуливал ее в парке вечером, когда к нему подошла незнакомая девица – подшофе – и спросила закурить. От сигарет перешли к поцелуям, ну, и так далее. В какой-то момент, конечно, собака стала приятелю мешать. Он привязал ее к дереву и продолжал развлекаться с девицей. Сначала собака скулила, потом замолчала. А когда девица сделала ему ручкой, то у дерева вместо собаки он обнаружил портфель: через застежку был пропущен ошейник, поводок по-прежнему прикреплялся к дереву. Приятель почуял неладное, не стал ничего трогать, и позвонил в участок. В портфеле затем нашли расчлененный собачий труп и залитую кровью Библию. То есть пока он был занят девицей, ее дружки-сатанисты усыпили животное и разделали его на восемнадцать кусков – число, трижды кратное шести. Девицу потом нашли и лечили. При задержании, говорят, она кого-то покусала.

– От чего? – спросила Юлия.

– Что? – не понял я.

– От чего ее лечили?

– Не знаю.

– А не этот твой друг вдовой меня окрестил? которая под машину попала?

– Нет.

– Точно?

– Да нет же…

– Тогда перестань меня щипать.

Задумавшись, я не чувствовал, что щиплю ее за ногу, извинился и убрал руку под голову. В пальцах моих осталось ощущение чего-то неприятного, пластилинового, я рассеянно тер их. Юлия поднялась, подошла к стенным шкафчикам и что-то искала в них. Свет в столовой был погашен, но я хорошо видел контур ее обнаженного тела. «Выдумывает все, – подумал я. – Вызывает на откровение, потому что уверена, что я о чем-то догадался». Однако, что могло открыться еще сверх того, что я уже высказал ей? То есть, я хочу сказать, по какому признаку я разгадал бы правду? Вопрос этот вдруг не на шутку обеспокоил меня. Я смотрел на Юлию, смотрел в темноту и думал о том, сколь большой вес с этой минуты обретало наше прошлое. Верней, наше мыслимое прошлое. Догадки, домыслы, предположения – все это обрастало живой и пугающей плотью. До сих пор, к примеру, я не задавался вопросом, отчего на месте спальни и предбанника явилась свалка мусора и вода, отчего в других помещениях все оказалось на своих местах. Ответа я не знал и сейчас, но зато я понимал другое: заговор, жертвами которого мы пали, был исполнен не столь блестяще, как задумывался. Давало ли это нам какие-то особые шансы? Нет, конечно. Просто в сонме чудовищ, летевших следом за нами с Земли, стал маячить ангел надежды.