Завтра были письма - Елена Николаевна Ронина

Не женщина, а органайзер. Ну ладно, ладно, не обижайся. Главное, на молодости твоей это не отражается. И на фигуре.

– Да прямо, и поправилась, и волос седых полно.

– Ну, немного огонь с тебя сбить и не мешает. Небось никто не верит, что этот радикально рыжий цвет натуральный.

– Есть такое дело. А я говорю, что я шатенка! И крашусь! Сама знаешь, как к рыжим в народе относятся.

– Особенно в немецком. Тут бы тебя моментом на костре сожгли. Рыжая, да еще и с зелеными глазами.

– С серыми!

– Но с зеленоватым оттенком. Ладно, подруга, я побежала. Нужно еще что-нибудь в чемодан покидать, прикинуть, чего не хватает, из каких шорт я с прошлого года повырастала. Что-то докупить.

Рита сняла с вешалки светлую куртку какого-то невероятно занимательного фасона, помогла достать Славин плащ.

– Рит, как ты умеешь подбирать себе вещи!

– Хотела сказать, как я ловко полноту скрываю?

Слава расхохоталась:

– Ну и это тоже! Но только ты так долго здесь живешь, а в чопорную немку не превратилась. На тебе всегда что-то веселенькое. Или цвет, или бижутерия, или вот воротник у этой куртки и застежка на боку. Стильная ты!

– Это да! Люблю я творческий подход к делу. Чтобы не было скучно!

Она легонько хлопнула Славу по носу. Действительно, на той сегодня был обычный серый брючный костюм и белая рубашка.

– Учтем, поняла!

Все это время рядом стоял официант и приветливо им улыбался:

– Ждем вас снова.

– Обязательно.

И женщины двинулись к выходу.

* * *

До Висбадена Слава добиралась на электричке. Можно было и такси заказать, но самый час пик, пробки ужасные, и кому это нужно? В Германии удобное железнодорожное сообщение. Все четко по расписанию, всех делов-то полчаса. Толком даже задуматься не успеешь, а уже на месте.

Тем не менее Слава сняла плащ и расстегнула пиджак: все-таки за целый день устаешь от официального наряда. Рубашка, брючный костюм. Понятно, что сидит как влитой, и очень удобный, но все равно, она с удовольствием уже поменяла бы офисный наряд на уютную домашнюю одежду. А уж обувь… Переобувайся не переобувайся, а все равно к концу дня ноги гудят. Хорошо, что сейчас напротив нее никто не сидел, можно было свободно вытянуть ноги.

Слава уселась поудобнее и сразу же вытащила Ритин пакет из аккуратной сумки-портфеля. Стопка одинаковых пожелтевших листов, текст, отпечатанный на машинке с двух сторон. Где-то обычный, а где-то в виде стихотворных строф, на каких-то листах ручкой нарисованы смешные человечки. Несколько открыток, с десяток телеграмм. Ну надо же…

Вдруг из середины стопки выпала фотография. Слава вздрогнула от неожиданности. На нее, улыбаясь, смотрел мужчина из сна. Высокий, черноволосый, в олимпийке и пиджаке. Так вот кого она видела. Ну конечно же, она видела этого самого Пашу. И совсем даже это была не она, Слава, а Рита. Рита же блондинка! Вот и поверишь тут снам.

Слава разгладила верхний листок и начала читать.

Глава

8

«…В Кисловодске на тропе бродит много бездомных собак. Их стаи собираются по утрам и тоскливо смотрят на проходящих…

Малейший жест внимания со стороны любого прохожего вызывает у шавки собачью радость. Она со сдержанным удивлением бросается к человеку, кружит у его ног, забегает немного вперед, немного отстает и, горделиво осознавая свое превосходство над отставшими собаками, сопровождает своего избранника всю прогулку. Собака узнает своего хозяина и в следующие дни. На следующих прогулках она остается верна своему избраннику на всем пути, как бы далека и утомительна ни была прогулка.

Но наступает время отъезда с курорта. И однажды утром не встречает собака своего спутника. И вновь тускнеют собачьи глаза, и вновь она становится обыкновенной дворняжкой с опущенным хвостом и опавшими ушами, и вновь она пополняет стаю бездомных и бесхозных, пока не попадет на отлов живодерам…

Но я хоть и пес – но человекопес, человекособака! Меня не поймают живодеры, а радость встречи осталась навсегда.

Так хочется побыть с вами, дотронуться до вас жадными руками, бездумно слушать музыку ваших слов, смотреть, смотреть и чувствовать, что не насмотреться. А может быть, главное – это включиться в вас, в ваши мысли, в ваши думы и заботы. Вновь переживать с вами все-все. Вновь удивляться тому, что как-то сразу и незаметно стал вашим продолжением, отражением ваших мыслей, ваших тревог и забот».

Романтик, мечтатель, поэт или фантазер. Когда это было? Двадцать лет назад?..

Целый рассказ. Неспешное описание природы. Так сейчас уже не пишут. Да и тогда, наверное, редко кто писал. Славе, во всяком случае, никто. Нет, бывало, что писали письма. И длинные. Майер, например. Только они всегда были про что-то конкретное. Но вот так, чтобы просто про собак…

Слава вытащила из пачки другое письмо.

«…А пока я продолжу рассказ о женщине, которую я встретил, о женщине, сидящей напротив. Мало-помалу стало выясняться, что она прекрасный, умный собеседник по всем «мужским» и «женским» вопросам – будь то проблемы мировой политики или моды, или французской косметики.

Я, конечно, в модах не мастак, но уж и не такой профан, чтобы не оценить по достоинству изысканность вкуса дамы, сидящей напротив. С удивлением стал замечать за собой рождающуюся постоянную и неуклонную потребность в ее присутствии. Почему-то я сразу почувствовал себя с ней легко, свободно.

Я нес всякую ахинею, что-то рассказывал, что-то комментировал и вдруг осознал, что она меня охотно слушает. Уж не мне тебе рассказывать, как завязываются подобные знакомства. Но я не знаю. Как не знает и восточная мудрость, утверждающая, что не виден и неведом след орла в небе и неведом путь мужчины к женщине. Но я прошел этот путь навстречу ей, и она прошла свою часть пути ко мне. Она прошла гордо, с достоинством, красиво и с уверенностью в своем праве на этот путь, в своем праве встречать на полпути того, кто идет к ней по ее зову…»

Неужели это все про Риту? Слава покачала головой. А ведь она ее, получается, совсем не знает. Так, а вот и стихи:

К столу подходишь павою

На паре каблучков,

Украшенная парою

Внимательных зрачков.

Бровей роскошных пара —

Изгиб на лбу твоем,

И губы – жар пожара,

Им хорошо вдвоем.

Их дружное соседство

Тебе судьбой дано,

Так почему же сердце

Одно, совсем одно?