Бориска Прелукавый (Борис Годунов, Россия) - Елена Арсеньева

– А вот посмею! – задорно откликнулся Андрюха, принимаясь засучивать рукава.

– Нет! За что?! – завопила истошным голосом Марья Григорьевна. – За что, скажите?!

– Ну как же, – шагнул к ней Голицын, хмуря и без того густые, сросшиеся у переносья бровищи. – Разве не помнишь, как орала на матушку государеву, как ногами на нее топала да лицо ей свечкою жгла? Сама сколько раз хвалилась, люди-свидетели тому есть. Вот за эти злодеяния обречена ты смерти. Ну а сын твой… Государь сколько писем ему прислал, хотел сговориться с ним по-хорошему, чтобы от престола отступился, отдал бы его законному государю Дмитрию Ивановичу, а он не схотел, войну продолжал. Вот и получит теперь то, что заслужил.

Федор покачал головой. Он не получал никаких писем от Дмитрия! Либо Голицын лжет, либо письма попадали в другие руки. Например, в руки матери, которая со свойственным ей властолюбием сама все решила за сына. Ну что ж, Федор тоже не вступил бы в переговоры с этим самозваным царевичем. А раз так… значит, все одно погибать…

– Хватит лясы точить! – рявкнул Андрюха, у которого явно чесались руки и просила крови палаческая душа. – Делу время, потехе час.

– Угомонись, кат, – буркнул Мосальский-Рубец. – Не торопи нас. Давить их не станем, пускай яду изопьют.

– А девку что ж? – сердито зыркнул на него Андрюха.

– А чего ее неволить? – пожал плечами Мосальский-Рубец. – Охота помереть, так и пускай. А то возись с ней, утирай слезоньки. Мало что ее государь на ложе восхотел… Неужли другую не найдет, еще и покраше?

– Ах, что задумали! – тяжелым, утробным голосом воззвала Марья Григорьевна. – Мою дочь, царевну, Годунову, к Самозванцу на ложе?! Да я раньше сама ее удавлю!

– Руки коротки, – оборвал ее Голицын. – И час твой пробил. Эй, люди!

На крик заглянул молодой дворянчик. Воровато зыркая глазами, подал поднос с двумя кубками, полными чем-то доверху. Голицын принял один кубок, сморщился гадливо и подал его Марье Григорьевне.

Лицо той исказилось яростной судорогой, она занесла было руку – расплескать питье, однако Голицын увернулся от ее замаха.

– Смирись, Марья Григорьевна, – сказал почти беззлобно, как бы по-свойски. – Пожалей себя и своих детей. Лучше уж легко отойти, чем мученическую гибель принимать.

Годунова какое-то время смотрела на него, словно пытаясь постигнуть смысл его слов, потом медленно перекрестилась, обвела помутневшим взором сына, дочь… Прохрипела:

– Прощайте. Молитесь! – и залпом, обреченно осушила кубок.

– Матушка! – враз одинаковыми детскими голосами вскричали Федор и Ксения, глядя, как Марья Григорьевна хватается за горло и медленно, с остановившимся взором, сползает по стенке.

Ксения попыталась рвануться к ней, однако ноги ее подкосились, и она грянулась бы оземь без памяти, когда б Мосальский-Рубец не оказался проворнее и не подхватил ее на руки.

– Вот и ладно, вот и хлопот поменьше, – пробормотал, перенимая Ксению поудобней. – А вы тут управляйтесь.

И вышел со своей ношею за дверь, которую тут же прихлопнули с противоположной стороны.

Голицын взял второй кубок, подал Федору:

– Пей, по-хорошему прошу. Не то возьму за потаенные уды и раздавлю. Ой, маетно будет… Пей!

Федор безумно глянул на него, потом покорно, вздрагивая всем телом, принял кубок, поднес к губам.

Андрюха громко причмокнул:

– Ну-ну, не робей! По глоточку! Первый, знаешь, колом, второй соколом, третий мелкой пташкою!

Федор пил, давясь, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, как воду. Только удивительно было, что от воды зажегся вдруг пожар в глотке – не продохнуть! Пытаясь набрать в грудь воздуху, внезапно ощутил тяжелый удар по затылку, увидел над собой кружащийся сводчатый потолок, понял, что упал навзничь… понял последним усилием жизни.

– Скончалися, – сказал Голицын, осеняя себя крестным знамением. – Прими, Господи, души рабов твоих…

– Может, вдобавок еще и придавить их, а, князь Василий Васильевич? – спросил Андрюха. – Вдруг возьмут да оживут. Годуновы – порода хитрая, коварная!

Напрасно беспокоился Шеферетдинов. Годуновы не ожили. Ксения стала любовницей Дмитрия Самозванца и сама полюбила его и открыла ему тайну кремлевских подвалов, усыпанных порохом… Однако царь хотел видеть своей женой польскую красавицу Марину Мнишек, а потому Ксения была отправлена в монастырь.

Несколькими годами позже, когда смута воцарилась на русской земле и новый царь Василий Шуйский пытался призвать державу к единению, он воззвал к имени последнего царя – Бориса Годунова. Шуйский очень рвался к власти, но ощущал себя на троне существом случайным, не чувствовал в себе глубинной уверенности в праве царствовать. Хотелось узаконить свое положение, связать свою персону с предшествующими государями, свое царствование – с предшествующими.

Борис Годунов был к нему ближайший по времени государь. Если забыть краткий период царствования Дмитрия (а месячное владычество царя Федора Борисовича и вовсе не в счет), то Шуйский, можно сказать, преемник Годунова. Надо примирить народ с памятью Бориса!

Сказано – сделано. Царь Василий Иванович приказал вырыть тела Годунова, его жены и сына из жалких могилок в Варсонофьевском монастыре. Двадцать монахов понесли по Москве тело Годунова, посвященного перед смертью в иноческий чин, как издавна велось на Руси. Двадцать бояр и думных лиц знатного звания несли гробы царицы Марьи и Федора. Шествие двигалось к Троицким воротам. Множество монахов и священников в черных ризах провожали их с надгробным пением.

За ними в санях ехала Ксения – инокиня Ольга, которую привезли из монастыря: без времени состарившаяся, исхудалая, измученная женщина с погасшими, мутными глазами, из которых безостановочно лились слезы. Она плакала горько, но молча. И только когда тела ее родных опускали в могилу в притворе у Троицы, близ Успенской церкви, отверзла уста. Но она никого не проклинала – лишь выкрикнула:

– Господи, за что наказуешь? Господи, за что?! Помилуй меня, Господи! – И рухнула наземь, обеспамятев.

Говорят, что грехи отцов падут на их детей до седьмого колена. Род Годуновых оборвался вместе с Ксенией, и более никому платить за грехи Бориски прелукавого, жестокого и хитрого властолюбца, не пришлось.

Ну как тут не сказать – к счастью…

Примечания

1

Согласно словарю Даля, «заволока – тесьма, снурок или рубезок, продергиваемый заволочною иглою под кожею, для нагною». Очевидно, Строганов наложил швы на раны Годунова. (Прим. автора.)

2

Калики перехожие – нищие бродяги, которые частенько зарабатывали пением былин. (Прим. автора.)