Четыре реки жизни - Виктор Корнев

Радость открытия новых мест уживалась со стремлением получить богатый улов. По весне, когда разливалась река и затопляла всю территорию ниже насосной станции, мы устремлялись туда на затопленные пойменные луга и старицы. Там вода была достаточно светлой, особенно при впадении талых ручьев. Плотва, окуни, голавлики и уклейка, были нашей первой весенней добычей. Иногда ловили и неплохих щук, на блесну и живца. Когда спадала и светлела вода, на ДОКе ставили боны, готовясь принять бревна молевого сплава, мы по бону переходили на другую сторону реки и устремлялись на залив, протоки и озера. Причем перебираться с берега на бон и с бона на берег приходилось по висячим вибрирующим тросам, которыми крепили бон к берегу, над ревущим внизу потоком. Иногда, первые два метра нижний трос шел в воде и приходилось разуваться, а далее он поднимается на высоту в два метра над прораном. А вода-то холодная, весенняя, если ухнешь, мало не покажется. Но с нами таких казусов не происходило, хотя не раз выпадали из рук удочки и мешки и неслись по течению и не всегда удавалось выловить их.

Навсегда запомнилась весенняя ловля плотвы на двух круглых озерах , соединяющимися по весне с нашим Заливом. Середина мая, солнце повернулось на вечер и припекает спину. Мы сидим каждый в своем укромном месте под раскидистыми ветлами или черемухами. Все цветет и пахнет, щебечут заливаясь соловьи, синицы, скворцы и прочая летающая живность, меча свою территорию и зазывая представителей другого пола. Туда-сюда мимо твоей головы с низким гудом проносятся шмели и пчелы. А в воде громадные стаи икряной плотвы, ходят вдоль травянистых, коряжистых подводных берегов. Клев неимоверный. На два крючка нередко попадаются по две сорожки одновременно, с шершавыми головами и толстыми пузиками. За несколько часов такой ловли, набирается килограмма три-четыре некрупной рыбы в улове.

Довольные покидаем под вечер эти благодатные места. Две недели и рыба, отметав икру, покинет здешние укромные места, до следующей весны, а эти озера к осени зарастут непролазной травой, кувшинками и лилиями.

Дальше по мере икромета и прогревания воды шла рыбалка язя в проводку, с бонов, потом приходила очередь ловли подуста и другой рыбы, но концу июня клев становился все хуже и хуже. В июне приходил лес, ночи становились теплее и мы устремлялись на ночевки облавливать свои излюбленные места все выше и выше по течению реки. Слегка повзрослев, к четырнадцати годам, мы обычно, форсировав речку, уходили по Лапшиной дороге километра за три и приходили к прекрасному месту с крутым, высотой в четыре метра, отвесным берегам. Река здесь делала поворот и каждую весну лед и мощная вода отвоевывала у берега несколько метров. Земля уносилась, а упавшие, нередко с зеленой листвой, огромные деревья, доживали свое последнее лето. На следующий год их уносило половодьем и падали другие их сородичи. Даже летом здесь был глубокий омут, крутило воду и обитали хорошие сомы и голавли. За ними и приходили мы сюда , в такую даль, в течение нескольких лет и нередко вознаграждались за усердие.

Летом в жару и засуху в берегах появлялись глубокие трещины и мы, вооружившись толстыми дрынами, постепенно раскачивая огромные глыбы, с шумом обрушивали несколько тонн берега в воду. Потом к этой земле приходили различные рыбы, заинтересованные новизной и возможностью что-нибудь ухватить из размываемой течением обрушившейся глыбы. Когда шел лес, у поваленных деревьев и коряг он тормозился, образовывался временный затор, мы залезали на это шаткое, непрочное сооружение и удачно ловили рыбу. Главное было вовремя покинуть затор при первых признаках разрушения. Непросто было убегать с затора, когда на крючке сидит хороший голавль, но все обходилось без особых жертв. Улов был для нас первичен. Мы любили такие опасные места, любили их и рыбы, здесь наши вкусы совпадали.

Часто голавлей мы высматривали притаившись на отвесном берегу, едва высунув голову из кустов или высокой травы и глядя в воду. А в ней, в полуметре от берега, за какой-нибудь корягой или большим камнем, где течение ослабевает и крутит вода, обязательно дежурили два – три полукилограммовых толстолобых красавца-голавля. Нередко в глубине перемещались и более внушительные тени.

Однажды, еще когда мы были совсем мальцами, где-то летом 54 года, поутру, мы увидели в нашем омуте чудо-рыбу. Кинули несколько огромных саранчей и корок хлеба в воду, в то место, где плавали большие голавли. Они уже начали хватать приманку, как вдруг эти килограммовые красавцы, гроза и паханы омута, бросились в рассыпную, как стайка пугливых баклюшек. А к нашей самой большой корке хлеба лениво так всплывает из темных глубин огромнейшая полутораметровая рыбина, бульк, корки нет и рыбина уходит на дно. Больше мы ее ни разу не видели, но остались в памяти ее чешуя, размером в детскую ладошку и огромнейший рот. Так вот кто по ночам так шумно ухал в воде омута, пугая нас и рвал закидушки. На следующий день, подгоняемые рыбацким азартом, весь этот огромный, глубокий омут мы перетянули переметами, понаставили жерлиц и закидушек, насадив на огромные крючки жареных лягушек и раковых шеек. Но в эту ночь поймали лишь пятикилограммового сома, да несколько щук и голавлей, а белорыбицу, а это была именно она, как объяснил отец – проходная рыба из Каспия, так и не попалась нам.

Да и чтобы мы с ней делали, сами полутораметровые, с пятидесятикилограммовой сильной рыбиной. Потом этот омут стал нашим излюбленным местом рыбалок. Много раз кто-то нам рвал поводки на переметах и леску на закидушках, возможно это были проделки той чудо-рыбы. В последующие годы Волгу начали перекрывать плотинами ГЭС и белорыбиц в наших местах мы больше не встречали.

Ловили голавлей с берега таким способом. Лежа закидывали удочку без поплавка и груза, такой способ назывался у нас «лежачий нахлыст», так, чтобы струя прибила насадку к месту стоянки голавлей. Иногда, если пугливые голавли не заметили вас, то рыбы хватают кузнечика или корку сразу в момент падения, а если заметили, то надо наживку отпускать подальше. Хватал, как всегда, самый смелый и расторопный экземпляр. Но не всегда он оказывался самым большим. Резкая подсечка и вот блестящий, весь в радуге брызг, бешено бьющейся красавец трепыхается в воздухе, на виду у всех сородичей, и поднимается вдоль отвесного берега. При такой ловле нередки сходы. Конечно, после такого зрелища стая скрывается, да и тебе приходиться менять место дислокации – минут двадцать здесь делать нечего. Поэтому ловля голавля, это сплошные передвижения, обычно вниз по течению. Вот почему так удобно ловить с заторов и поваленных деревьев, отпускать наживку по течению можно очень далеко. Сначала облавливаешь близкие места, потом все дальше и дальше, за пятьдесят и более метров, в зависимости от течения и глубин. С 55 года у нас были простейшие спиннинговые катушки и под сто метров клинской жилки диаметром 0.3-0.4 мм. На большом расстоянии трудно определить, толи тащит килограммовый голавль, толи большая наживка из раковой шейки попала в мощную струю переката. И когда, за 70 метров ты сумел подсечь хорошего голавля, то тащить его из такой дали бесполезно, обязательно забьется в траву или под корягу и уйдет. Поэтому выбираешься на берег и, быстро наматывая леску, спешишь к рыбине по берегу, спотыкаясь и перехлестывая леску через кусты и деревья.

Таким же манером ловились шустрые хариусы и широкоротые жерехи – или нахлыстом поверху, или с небольшим поплавком с грузом у поплавка, отпуская далеко по течению. Часто рыба брала у самого берега, на глубине меньше полуметра, за двадцать-тридцать метров от рыбака. Интересно наблюдать, с быстрины плывет поверху корка хлеба, медленно смещаясь к берегу и к ней, как торпеды, вспучивая поверхность воды, устремляются от берегового мелководья стая голавликов. Бурун над их головой виден издалека, особенно в тихую погоду. Конечно голавль прекрасно видит, что корка на леске, зрение и обзор у рыб лучше, чем у человека, поэтому только хитростью можно обмануть его и вызвать хватку. Подтягивая, играешь приманкой, бросаешь в воду кусочки хлеба и мелких кузнечиков, усыпляя рыбью бдительность. А если соседи жуют и рядом проплывает такая аппетитная еда, то рыба теряет контроль над ситуацией и жадно бросается на приманку. Еще принято у хищников, а голавль – хищная рыба, хватать убегающего, или того, кто ведет себя нестандартно, не так, как все. В этом, наверное и есть природный отбор, неправильно ведешь, значит чем-то слаб и не должен давать потомство. Хищники следят за этим строго, в этом и есть их главное предназначение в природе.

Половив на вечерней зорьке и переночевав, утром грузились на пойманный или связанный с вечера плот и плыли по течению, ловя на ходу рыбу, подплывая то к одному, то к другому берегу. Когда клева не было, а такое в самую летнюю жару было не раз, то купались, загорали и лежа на животах, смотрели сквозь щели плота на проплывающих внизу рыб. Шестами помогали ходу плота на тихих плесах, упираться приходилось и на быстрых мелких перекатах, чтобы не сесть на мель или не уткнуться в затор из бревен. Течение у заторов довольно сильное и нередко плот уходил под затор, а то и переворачивался, поэтому прыгать с плота на затор, даже для нас, было опасным приключением. Мы это осознавали, и имея неплохие навыки управления таким громоздким сооружением, как плот из четырех-шести бревен, старались обходить опасные участки без риска. За многие годы таких путешествий, свою реку мы знали как свои пять пальцев, где какая глубина, течение, прижим и прочие плотоводительские премудрости. Когда, после службы в армии у нас появились резиновые надувные лодки, а сплав на реке прекратился, мы еще долго вспоминали, какое это было несравнимое удовольствие – плоты в сравнении с лодками. Это, как тяжелый вездеход в сравнении с Жигулями, где сидишь, как в корыте и с минимальным обзором.