Дело Рихарда Зорге - Ф. Дикин

Краткое описание Зорге его деятельности в период между 1925 и 1929 годами было, пусть неохотно, но передано японскими властями германскому посольству в Токио вскоре после завершения первых этапов следствия по делу Зорге. 2 января 1942 года эта информация была передана по телеграфу послом Оттом в Берлин вместе с комментариями полковника Мейзингера, гестаповского атташе и полицейского специалиста по коммунистическим делам. Во время ареста Зорге и Клаузена Мейзингер находился в поездке по Китаю. Отт срочно вызвал его в Токио, чтобы он занялся расследованием этого дела, и Мейзингер предпринял безуспешную попытку добиться немедленного освобождения арестованных, но потерпел в этом неудачу, как и в попытках встретиться с самим Зорге в тюрьме.

Анализ показаний обоих арестованных, неохотно переданных японскими властями немецкому посольству, вызвал профессиональный скептицизм у полицейского специалиста. Мейзингер считал, что документы были подделаны и что в любом случае они были не закончены и не подписаны. Он составил список из сорока вопросов, которые были переданы японскому министру иностранных дел. Ответа не последовало.

По мнению Мейзингера в показаниях Зорге содержались «некоторые неточности и противоречия», и Мейзингер особо подчеркнул, что в них нет каких-либо конкретных подробностей, особенно, где дело касается дат, имен, местоположений, способов связи и вознаграждения. Показания частично представляли собой частично набросок, а частично — неверное изложение фактических и организационных вопросов. Он считал сомнительным, что автор этих показаний на самом деле был знаком с разведывательной службой Коминтерна.

Германские службы безопасности в Берлине попросили проверить эти утверждения. В конце января они доложили, что в отношении московских лет, «ничего не известно о том, работал ли Зорге в Информационном отделе Коминтерна с 1925 по 1929 под псевдонимом «Зонтер». Так же, как неизвестно, ездил ли он по заданию Коминтерна в Скандинавию в 1927 году и присутствовал ли на Конгрессе Интернационала в Москве». Здесь следует читать «Шестой (не Второй, как указано в показаниях) Всемирный конгресс Коминтерна», проходивший в Москве с 17.7 до 1.9.28.

Согласно «проверенным источникам» — Зорге, который описан, как находившийся в непримиримой оппозиции к Сталину, работал с 1925 по 1929 год в качестве личного секретаря ведущего советского представителя коммунистической оппозиции в России… (Он) также сообщил, что выполнял некоторые функции в советской коммунистической партии, но был освобожден от них в результате спора с группой Бухарина в Коминтерне[26].

В собрании изданий Коминтерна, имевшихся в распоряжении немецкой полиции, оказалось возможным идентифицировать некоторые статьи, написанные «И. К. Зорге» и «Р. Зонтером».

«Вполне вероятно, что д-р Рихард Зорге действовал под этими двумя псевдонимами, особенно, как он сам утверждал, когда работал в Информационном отделе. Если показания Зорге содержат пробелы и не выражены на обычном языке Коминтерна, это, вероятно, из-за той манеры, в которой он писал отчет».

Таков был скудный результат запроса, сделанного в германскую полицию относительно московского периода Зорге, но он содержит одну значительную вещь, а именно: Зорге, возможно, был связан каким-то образом с Бухариным и правой оппозицией. Действительно, сам Зорге в одном случае описал себя лишь как «что-то типа личного секретаря Бухарина» и сообщал, что он, Зорге, «спорил по политическим проблемам с Троцким, Зиновьевым и Каменевым, которые решительно порвали в то время с Коминтерном». Это ловкое ложное объяснение неудач группы Троцкого, проигравшей Сталину в битве за верховную власть над советской государственной машиной, в то же время обнажает природу любых политических отношений, если таковые когда-либо существовали, между Бухариным и Зорге. Последующее внезапное упоминание об «изгнании фракции Троцкого» нисколько не проясняет собственную позицию Зорге в этих спорах. Однако уход Зорге с его поста в Коминтерне совпал со смещением Бухарина о поста председателя Исполкома Коминтерна в июле 1929 года и его окончательной опалой и изгнанием из Политбюро в ноябре того же года.

За напыщенным описанием своей деятельности, написанным для японцев, Зорге скрыл, однако, следы этого кризиса в своей жизни. Он не дает никаких личных объяснений своему «добровольному» переходу, и лишь одна знаменательная фраза намекает на напряжение и страхи, охватившие Москву вскоре после победы Сталина. В исправлениях и добавлениях к первоначальным показаниям, написанных в осторожной и уклончивой манере, Зорге говорит о тех многочисленных иностранцах в Москве, которые работали раньше в Коминтерне «или в подобном аппарате» и которые ушли (подобно ему самому) в «советский аппарат или экономические агентства». Многие из этих иностранцев ныне считали, «что Коминтерн утратил свою важность и необходимость».

В другом случае манера изложения Зорге — образец далеко просчитанного искажения.

«Радикальные перемещения и подвижки на ключевых постах в других (не русской) партиях из-за внутрипартийных споров и гонений, вызванных сильными колебаниями и частыми ухудшениями в качестве и опытности национальных лидеров; в результате всего этого руководители Советского Союза были вынуждены больше уделять внимания политике Коминтерна».

Российская коммунистическая партия с помощью Коминтерна «успешно выполнила свою главную задачу — создание социалистического государства». Волна мировой революции стала спадать «уже в 1928–1929 годах, особенно в Китае». Международное рабочее движение перешло в глухую оборону. Жизненно важной задачей отныне стала защита процесса построения социализма в Советском Союзе. «Троцкизм, неприменимый к каким-либо практическим целям, был разжалован до положения пустой темы для бесед интеллектуалов». У Коминтерна больше не было независимого руководства, которое могло бы игнорировать русскую коммунистическую партию, как «когда-то это делал Зиновьев», однако это было ошибочным мнением, распространенным среди небольшого меньшинства коммунистов, что Коминтерн-де устарел и вышел из моды. Руководящее положение советской партии не было «конечно, ни неизменным, ни постоянным». Другие национальные партии должны были постепенно захватить власть, и «нынешнее господствующее положение Коммунистической партии Советского Союза должно было рассматриваться как временное».

Подобный анализ политического климата в Москве в 1928–1929 годах вполне мог быть продиктован сталинской политикой в отношении членов русской оппозиции. Реагировал ли Зорге подобным образом, пока находился в Москве? Или поверил в официальную версию под воздействием своей секретной работы за границей и продолжал цепляться за это убеждение в одиночестве тюремной изоляции? Или он выдумал свою веру в сталинскую правоту в надежде быть обмененным?

Любая попытка проанализировать достоверные исторические условия, истинную природу революционного изменения в организационных связях и лояльности Зорге в дальнейшем затуманивается недавними высказываниями в различных статьях, появившихся в советской прессе. Согласно этой тщательно синхронизированной версии, Зорге после своего вступления в советскую Коммунистическую партию в Москве в марте 1925 года в течение нескольких последующих лет бодро и радостно занимался «научной деятельностью» — т. е. писал статьи и книги по германским проблемам и был президентом Немецкого клуба, верноподданно изгнавшим подозреваемых последователей Троцкого из среды немецкой колонии в Москве.

Рихард Зорге, голословно утверждается в другом недавнем советском опусе, написал личное заявление о своей прошлой жизни в партийной ячейке в Москве, в которой он состоял, в 1929 году, в год, когда он написал свою автобиографию и заполнил анкету». Последний документ, как это было принято, он должен был бы заполнить еще в 1925 году, в момент вступления в партию, и странно, что любые другие документальные свидетельства о нем, которые стали нынче доступны советским журналистам в Москве, датированы 1929 годом, «годом, подведшим черту всему, что случилось раньше».

Другими словами, нет никакого намека на существование какой-либо связи между Зорге и Коминтерном или какого-то ключа к природе его деятельности в течение предыдущих четырех лет, которую он кратко и умышленно туманно описал для японских следователей. Коминтерновская интерлюдия исчезла из его показаний, и Рихард Зорге выходит из московского сумрака лишь в том роковом 1929 году, чтобы сразу же оказаться в офисе генерала Яна Карловича Берзина, всевидящего и всезнающего главы 4-го Управления разведки Красной Армии.

Это придуманное объяснение, или отсутствие объяснения Предыстории вербовки Зорге в качестве сотрудника советской разведки наводит на размышления. Возможно, что подозрение Мейзингера было в конце концов верным, и Зорге никогда не работал в аппарате Коминтерна. Возможно, сам Зорге сказал больше, чем полуправду, когда заявил, что еще в начале двадцатых годов, в Германии, он встречался с агентами 4-го Управления. Возможно, что уже тогда он был завербован в советскую разведку и что его последующая работа в Москве и миссии в Скандинавию, Англию и, весьма вероятно, в Германию выполнялись лишь под прикрытием агентов Коминтерна. Во время его прибытия в Москву в 1925 году он, конечно же, заполнил обычную анкету и написал автобиографию еще до своего вступления в советскую партийную организацию, и копии этих документов ушли в 4-е Управление. Таким образом, вполне вероятно, что «дело» Зорге просматривали в офисе Берзина в 1929 году или благодаря вмешательству Пятницкого, или как часть известной процедуры в тот момент политического кризиса и беспорядков в советской машине, когда военные разведывательные власти протянули свою защищающую длань, чтобы спасти ценных и опытных иностранных коммунистов, которые были изгнаны сталинской политической полицией — ГПУ — из аппарата Коминтерна и «других агентств»[27].