Игры на свежем воздухе застоя - Павел Гутионтов

Именно тогда в тассовском отчете о визите в Москву президента Франции Помпиду оказались перепутаны строчки, из — за чего получилось, что во встрече высокого гостя в качестве заместителя министра иностранных дел приняла участие Е. А. Фурцева. И день начался с испуганных звонков сотрудников МИДа, интересовавшихся, «правда ли, что Екатерину Алексеевну к нам перевелись»

Именно тогда был опубликован черновой вариант («рыба») доклада на городской комсомольской конференции, где не оказалось ни одной правильной цифры, ни одного верного факта. А примеры как хорошей, так и недостаточно хорошей работы райкомов были даны исключительно из алфавитного списка: «больших успехов достигли организации Бабушкинского, Бауманского, Волгоградского… серьезные недостатки отмечаются в работе Ворошиловского, Гагаринского, Дзержинского…» И самое замечательное, что несообразностей никто так никогда и не заметил…

А однажды был опубликован тассовский снимок проводов в аэропорту, на котором оказались запечатленными сразу три Андрея Антоновича Гречко: два маршала были представлены полностью, а третий половиной шинели. Просто для придания большей выразительности подобным композициям их выклеивают из отпечатков с разных кадров. Ну, двух министров обороны убрать и забыли…

«Комсомолец», надо сказать, вообще со встречами — проводами отличался. И однажды едва не погорел по полной, что называется, программе. Прошло в сообщении, что среди встречавших в аэропорту присутствовал «помощник Генерального секретаря ЦК КПСС В. В. Гришин». А был тогда В. В. Гришин со — овсем другого калибра человеком.

Разбор дела сразу был поднят на недосягаемо принципиальную высоту — им заняЛся непосредственно секретариат Московского горкома партии, на заседание которого и были вызваны и. о. редактора Миша Шпагин и дежурный по номеру Паша Пэнэжко. Вел правеж второй секретарь Греков.

Начали со Шпагина. Тот каялся и божился, что худого в виду не имел, что нелепая опечатка, разумеется, чудовищна, но плодом диверсии все же не является. А ему говорили: «Вы, товарищ Шпагин, не юлите! Лучше ответьте, какова политическая подоплека этой ошибки?» Шпагин же краснел и бледнел, но ответов, удовлетворивших бы высокое собрание, дать так и не смог.

В общем, разговор пошел в самой серьезной тональности, и участники разбора между собой начали уже говорить в том смысле, что, конечно, из партии Шпагина надо гнать, это ясно, но не закрыть ли и вообще газету, допускающую этакое…

Наконец Шпагина посадили: «Садитесь пока, товарищ Шпагин!» Подняли Пэнэжко. Ну, и по закону таких разбирательств, если с одним круто, то со вторым надо мягкостью. Так и сделали. «Вы, — говорят, — товарищ Пэнэжко, молодой коммунист, молодой руководитель отдела, как же вы не заметили эту грубейшую ошибку?» А тот смотрит через очки, глаза у подлеца хитренькие, и отвечает скрипучим голосом: «Как же — не заметил? Я ее сразу заметил». Шпагин утверждал потом, что в этот момент он оказался на грани сердечного припадка. Секретари горкома тоже впали в некоторое недоумение: «То есть как?» — спрашивают. «А вот так, — отвечает Пэнэжко. — Я просто подумал, что это сказано фигурально. В конце концов все мы помощники Генерального секретаря». Сказал он это и уставился в глаза Грекову.

Шпагин утверждает, что молчали минут пять.

Наконец Греков не выдержал: «Я думаю, пусть с ними горком комсомола разбирается», — и отпустил обоих, если можно так выразиться, с миром.

И от Шпагина отстали до следующего скандала, когда в его дежурство коорректура заменила строчку в новом Гимне Советского Союза на слова Михалкова и Регистана. Вместо «Сквозь грозы сияло нам солнце свободы» в газете вышло «Сквозь годы…», в чем тоже был усмотрен определенный умысел.

Хорошо еще, что никто не узнал, как Шпагин во время дежурства с приятелем по телефону разговаривал. Тот спрашивает: «Ну, и что в мире новенького?» — «Да Гимн Советского Союза завтра читай» — отвез чает Шпагин. «А где читать — то?» — «А в нашей газете, у нас будет самый полный текст»… Ну и, конечно, накаркал.

ИГРЫ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ ЗАСТОЯ

Вот какой случай был в университете южного города А.

Работал там на юридическом факультете доцент Ш., специалист по гражданскому праву. И зовут его однажды к телефону. «Доцент Ш.? — спрашивают. — Это вас отец Василий беспокоит, мне посоветовали к вам обратиться». — «Какой еще отец Василий?» — «Из Успенской церкви… Дело в том, Александр Васильевич, что у нас прихожане сами понимаете, люди в основном пожилые, так что не могли бы вы прочитать у нас в следующее воскресенье лекцию о пенсионном обеспечении в СССР?» — «То есть как — лекцию?!.» — «Ну, сразу после проповеди… Ведь, согласитесь, правовой пропагандой и верующих охватывать следует. А мы вам, разумеется, заплатим…»

Тут доцент сообразил. «Нет — нет, — говорит. — Никаких лекций. Я, — говорит, — могу только по путевке общества «Знание»…» — «Отлично, — отвечает поп, — будет путевка».

И правда, через два дня приходит на кафедру конверт с путевкой. И там все как надо: и тема лекции, и место проведения — Успенская церковь…

А отец Василий опять звонит.

Доцент — в райком. А время, надо сказать, на дворе самое что ни на есть застойное, в райкоме, конечно, за голову хватаются — сами, говорят доценту, решить не можем. Обратились в горком.

А поп не унимается — в следующее же воскресенье милости просим.

В горкоме тоже на себя такую ответственность взять не решаются. Вышли на республиканского председателя комитета но делам религий — и тот в недоумении, первый раз с подобным сталкивается, придется звонить в ЦК… Но ведь и в ЦК все то же самое: завагитпропом — к секретарю, а время идет, отец Василий уже плешь проел…

До консультаций с Москвой дело не дошло. Секретарь ЦК решение принял, соломоново: «Не отказываться, но, по возможности, не читать». И пошло соломоново решение по всем ступенькам вниз: до райкома, декана и, наконец, нашего доцента.

А поп звонит не переставая. Ему — то что ответишь?

И доцент решился: ну, мол, вас всех к черту, пойду и прочитаю, тем более по путевке…

Итак, в условленное воскресенье повязал галстук, натянул, не взирая на жару, пиджак поскромнее и пошел в Успенскую церковь. Отстоял в сторонке проповедь, подходит к попу. «Вы отец Василий?» — «Да». — «Здравствуйте, я Ш. из университета». — «Очень приятно». — «Я насчет лекции». — «Какой, простите, лекции?» — «Ну, как же, о пенсионном обеспечении… Вот путевка…» — «Да вы что, простите, издеваетесь? Это же, простите, Божий храм, а не лекторий!.. И перестаньте мне вашу липу совать, никаких лекций в церкви не читают…»

Все просто: это доцента разыграли друзья — приятели. Но ведь факт посещения им церкви с целью прочитать лекцию «наверху» уже зафиксировали, так что еще три года его ни под каким видом не выпускали за границу.

Вообще с этими розыгрышами… В «Известиях», например, есть такая легенда ли, быль ли…

Где — то году в 1949‑м на стол сотруднику кто — то подбросил записку: «Срочно в парткомиссию горкома». И все. Ни зачем, ни к кому именно… Поспрашивал сотрудник у окружающих — все только плечами пожимают. Но время было строгое, и отправился он в горком.

Ходил там по кабинетам парткомиссии, объяснял всем и каждому: «Я из «Известий», меня вызывали…» Так добрался до приемной председателя. Секретарша спрашивает: «Кто вы, что вы? Из «Известий»? Сейчас доложу…» И тот немедленно принимает. «Садитесь, — папиросы подвинул, — закуривайте». А потом, уже построже: «Ну, давайте рассказывайте».

И журналист вдруг начинает человеческим голосом оправдываться: мы, мол, с фронтовым товарищем встретились, в ресторан зашли… «Так, в какой ресторан?» — «В «Метрополь»… Ну, и выпили, конечно, немного… Но за зеркало все заплатили, и претензий к нам нет…»

Короче, уходил с выговором.

Или такая история. В кабинете, где я сидел, было три стола, и за одним из столов сидел самый трудолюбивый изо всех мною виданных людей — маленький финн Валера Х., Хил в повседневном общении.

раз, мучась страшной майской жарой 1975 года, второй мой сосед набрал номер телефона соседней комнаты и попросил Валерия Рудольфовича. В стену забили кулаком: «Хил! Хил! Тебя опять спрашивают, когда же это прекратится!..»

И Валера безропотно оторвался от бумажек, над которыми сидел самозабвенно, и отправился к соседям. А шутник всунул мне трубку в руку и побежал за ним, наблюдать за тем, что будет.

«Э — э… — сказал я, — Валерий Рудольфович? Это вы, э — э… писали поздравление «Пионерской правде», которое опубликовано в вашей газете?» — «Нет, не я», — на всякий случай быстро отвечает Хил. «Ст анно.

приемнои главного редактора мне сказали, что вы…» — «Значит, я», — с готовностью соглашается Хил. «Это вас беспокоят из… э — э… Министерства культуры. Не могли бы вы подготовить для нас текст поздравления… °. э… английскому журналу для подростков. Ему… э… тридцать пять лет исполняется». — «Как называется журнал?» — немедленно спрашивает Валера. А черт его знает — как? «Приятель», — отвечаю. «Знаю, «Феллоу», — тут же реагирует Валера. — Но как насчет оплаты?» — Так — так — так, думаю я, а вслух укоризненно: «Какие могут быть разговоры, Валерий Рудольфович, мы вас не обидим». — «Я согласен. Но журнал прогрессивный? — «Ну, Валерий Рудольфович, — возмущаюсь я, — наша организация к КГБ намного ближе, чем ваша, расположена…» — «Как вам позвонить?»