Перекресток одиночества 4: Часть вторая (СИ) - Михайлов Дем (Руслан) Алексеевич

Милена…

Она сделала не просто все возможное за кратчайшие сроки. Она вышла вообще за все границы возможного и не просто закончила поставленную самой себе задачу, а и расширила ее в разы, проделав такой объем работы, что будь мы там на Земле, а она нанятым фрилансером, я бы без раздумий предложил ей стать моим младшим партнером. Закончив, Милена, продолжая на ходу вносить мелкие правки, показала нам итог своей работы на пестрящем разноцветными пометками и цифрами экране ноутбука. Используя огрызок карандаша, она поочередно указывала на определенную область вытянутого ледника и поясняла, о чем говорили эти цифры. Седые старики в меховых жилетах и свитерах грубой вязки, пусть не чесали в затылках, но эта сцена выглядела в точности как на картинах советской эпохи, где деревенские жители впервые слушают просвещенного агронома или в городе встречаются со снизошедшими до них политическими фигурами. Но впечатление это было обманчиво — седые старики глядели внимательно, вопросы задавали дельные, вспоминали нужное мгновенное. В результате данных прибавилось. Были внесены изменения и наконец Милена презентовала итоговый результат — как раз тогда я подсел поближе и начал вникать.

Для начала — с боков к этому насмешливому ледяному языку не подступиться. Штурмовать придется в лоб, поднимаясь по склону. Движение навстречу неустойчивым ледяным каткам… Такая урезанная стратегия объяснялась просто — вылезающая из горы масса перла не только вперед, но и в стороны. Именно по сторонам внезапные падения и сходы огромных глыб случались чаще всего. Плюс именно там обрамляющие это место крутые валы были выше, представляя собой то и дело проседающие и со звоном разлетающиеся груды битого льда. К тому же мало перейти валы — затем еще надо спуститься по четырехметровой ледяной стене, чья высота только повышалась по мере приближения к основанию ледника.

Сам ледник выглядел как разрезанная пополам воронка, широким горлышком направленная вниз. Чем ближе к ее «истоку», тем уже горлышко ледника, тем чаще движение глыб и тем меньше пространства между ними. Это самое гиблое место и обойти его не удастся. Проскочить нахрапом — тоже. У оснований сераков полно ледяного крошева и снежных навалов, поэтому придется в оба глаза смотреть, куда ставишь ногу.

Предсказать очередное смещение ледника невозможно, но это случается, как минимум пару раз в день. Любой здравомыслящий человек тут же посоветует ни в коем случае туда не соваться.

Все это выглядит делом гиблым.

Но есть нюансы. И как раз о них Милена и заговорила, «оживляя» определенные секторы. Мы слушали жадно, запоминая каждое слово. Сначала девушка указала на «зоны смерти», пояснив, что те, кто входил в ледник с правой стороны, погибали раньше всех, причем из-за внезапного и явно ими самими вызванного сдвига ледника, приводящему к эффекту домино. Чаще всего рушилась вся нижняя правая четверть ледника, в то время как остальные оставались неподвижны. Это свидетельствовало о какой-то определенной аномалии в этой области, но причина не так важна, как вывод — туда соваться не надо.

Для входа оставалась левая нижняя часть ледника, причем пара точек выглядела особо привлекательной. Милена повела карандашом по схеме ледника и остановилась на верхней правой четверти, после чего резко подняла кончик, уперев его в место, где начинался склон дырявый склон горы и «туманная» для нас внутренняя зона. Убедившись, что я все понял, она продолжила рассказывать нам о всех случившихся здесь смертях с такой интонацией, будто мы были прибывшими сюда новичками, а она проработавшим здесь полжизни ветераном. Из нее изливались запомненные мелкие факты, особенности гибелей, упоминая о точках, откуда они в последний раз выходили на связь и о том, через сколько их изуродованные останки были выброшены на нижний отвал. Не забывала она озвучить и причину гибели — и это было важно, ведь немалая часть ушедших туда стариков погибла не из-за сдвига ледника.

О некоторых многое было неизвестно, но как минимум двое переломали себе ноги, выползти не смогли и предпочли свести счеты с жизнью, отказавшись от спасательной организации. Одного зажало ледяной глыбой, и он остался цел, но придавило так, что он не сумел снять с пояса топорик и разбить глыбу. Еще один был обвязан за пояс веревкой и его смерть была особенно трагична — он ушел вглубь ледника, веревка свободно травилась за ним следом и… крайний нижний «клык» ледника вдруг сдвинулся, зацепил веревку, пропахал всего-то метра три прежде чем рухнуть и разбиться, но этого хватило, чтобы привязанного к другому концу старика протащило через острое ледяное крошево и убило. Следующая двойка запаниковала, не справилась с эмоциями там внизу в сумрачном ледяном тумане и начала лезть вверх. Дальше связь прервалась и еще через два дня их мертвые и почти целые тела показались из тумана, привязанные к туше медленной ползущей ледяной глыбе. Получается, они забрались, привязались… да так больше и не сдвинулись с места.

К этому моменту доклада Милены — а другое определение сюда и не подобрать — экран ноутбука был по вертикали поделен на три сектора. Обычный белый, потом желтый фон и наконец красный. Наибольшее количество текста о погибших было в первом столбце, потом по убыванию шел желтый и всего несколько строчек в красном. Закончив перечислять смерти из первой части, она заговорила о следующих и начала перечислять такое, что у меня невольно волосы зашевелились на голове, а Чифф встал, уперся руками в стол да так и застыл на следующие минут десять.

И дело не в самих смертях. Дело даже не в том, как они погибли.

Дело в частом упоминании тех двух слов, что абсолютно обыденны в речи обитателей снежных пустошей и встречаются очень часто.

Лед. Снег.

Вот эти слова. Лед. Снег.

Они здесь повсюду. Они встречают узника в самый первый день появления в промороженном летающем кресте. Они неохотно отступают на сорок лет, пока ты усердно жмешь хотя бы первые два рычага, но вполне зримо остаются в поле зрения — там за кокпитом они повсюду. Свинцовые тучи изрыгают снег и ледяной дождь каждый день, внизу тянутся снежные пустоши, а злой ветер гонит над ними колкие снежные бури вперемешку с ледяными иглами. Все сорок лет заключения в голове узника пульсируют все те же самые слова — снег и лед. Ведь это, где он окажется сразу после освобождения и будет вынужден пробираться через торосы и снежные холмы до ближайшего убежища. Если сможет дойти, то скроется внутри теплой норы на остаток жизни и быть может уже никогда не покинет убежища. Разве что захочет стать охотником — и тогда снова столкнется с этими пугалами вживую. Но даже оставшись внутри убежища навсегда, ты не избавишься от снега и льда — из них топят воду для мытья и питься, в ледниках хранят мясо, по стенам у входа тянется снежная изморозь, стараясь забраться поглубже и вновь уколоть твою душу легким испугом…

И наконец ты настолько привыкаешь к снегу и льду, что просто перестаешь воспринимать их на слух как нечто абсолютно обыденное. Возможно, так к снегу относятся жители крайнего севера, где даже коротеньким летом можно наткнуться на снежное пятно на траве, а стоит копнуть, и лопата ударит о лед вечной мерзлоты.

Возможно, именно поэтому луковианцы не обратили внимания на столь частую мелочь.

Снег и лед.

Все, кто забрался особенно глубоко в лабиринт сераков и кто имел средства связи с базой, постоянно упоминали в своих докладах снег и лед. И, честно говоря, только после того, как Милена привлекла к этим упоминанием наше внимание, я заметил, что это действительно как-то необычно.

Почему необычно? Да потому что, когда человек идет по привычной ему местности, скажем, по асфальтовой дорожке в парке, комментируя при этом свое путешествие и описывания окружение, скорей всего он не станет упоминать саму дорожку. Он с упоением расскажет о красивом старом дереве, о большом замшелом камне, о указывающей куда-то табличке… но он не станет описывать асфальтовую дорожку под ногами или же упомянет максимум один раз.