Большая рыба - Зигмунд Скуинь

Их трое там, под водой. Надолго ли хватит сил стучать? Слышат ли ответный стук? Тонкая, в пять-шесть миллиметров, стальная обшивка отделяла людей от света и воздуха, но этого достаточно, чтобы они тотчас оказались в неприспособленной для жизни среде.

А если бы вместо белобрысого паренька оказался мой сын… Рассуждая здраво, Вигнер должен был бы чувствовать радость, облегчение — оттого, что сына там не было. И не могло быть. По крайней мере до тех пор, пока его (почему в единственном числе? Ведь у него двое сыновей!) воспитывает Велта. Однако облегчения он не почувствовал. Сыновья у него были чисто теоретически. А в общем-то сыновей не было. Он аккуратно выплачивал алименты и, заполняя анкеты, вписывал их имена, даты рождения. И это все, почти все, что знал он о своих сыновьях. Поэтому мысль о том, что сыновья в безопасности, особой радости не принесла. Но смутные предчувствия, преобразующие реальность, сквозь тревоги как бы тенью надежды прорисовывая вероятное, ему нашептывали: еще ничего не потеряно. Он даже в мыслях боялся признаться себе, как велико желание рядом с собой увидеть сына. В счастье и беде. Ну хотя бы один из сыновей пошел по стопам отца. Больше он ничего не желал. Абсолютно ничего.

Вспомнил своего деда Юкума и отца Вилюма. Взвалив на плечи весла, отец шагал к морю валкой, тяжелой походкой. Он шел следом за отцом, как и тот когда-то шел следом за своим отцом. Теперь же Вигнер шагал с неуютным чувством, не смея оглянуться назад, — совсем как в услышанном от деда библейском рассказе про Содом и Гоморру. Разве он и без того не знал, что оглядываться не на кого?

Ходить по земле надо, будучи уверенным, что мир стоит прочно, что и после тебя стоять будет. Ходить по земле надо, будучи уверенным, что жизни несть конца. Костяной крючок на этом берегу так же древен, как и каменный топор.

Вигнер вернулся к остальным. Ну что, удалось закрепить, спросил он. Зеберг не ответил. Шмалковский скривился в угрюмой гримасе: я же говорил, без водолаза тут делать нечего. Кикут барабанил пальцами по распахнутой двери рубки: не время препираться. Скоро узнаем, скоро все прояснится.

На горизонте понемногу проступали контуры судов — мачты, палубы. Постепенно глазам открывались детали: кружили чайки, пенились волны. Целая флотилия стянулась к месту происшествия. Зеберг подошел к восемьдесят второму. Вигнер, стиснув поручни, вглядывался в темный, похожий на подводный камень бугорок, о который разбивались волны. Не знай он, что это днище его судна и что под ним задыхаются люди, бугорок мог показаться малопримечательным.

Кикут переговаривался с центром и Рупейком. Облачившись в свои доспехи, Крауклис неуклюже расхаживал по палубе в ластах, точно поднявшаяся на задние лапы лягушка. Под руководством Шмалковского команда раскатала тросы. Распоряжение остается в силе, сказал Кикут, до подхода спасательного судна девяносто девятый надо попытаться удержать. Вигнер по-прежнему стоял у поручней, глаз не сводя с овального стального выступа поверх воды.

То, что произошло в последующие секунды, он видел до мельчайших подробностей. Разлившееся горючее окружило судно блестящей пеленой, на солнце она отливала зеленым, фиолетовым, кроваво-красным. Вдруг Вигнер заметил: маслянистая пленка запузырилась. И когда он подумал: пузыри оттого, что выходит воздух, — киль судна приподнялся с одного конца. Море притихло, ветер сник, палуба не дрожала под ногами. К зловещей тишине, грохотавшей в ушах Вигнера, нос судна стал задираться вверх с поразительной быстротой и легкостью. На мгновенье показались фальшборт и мачта. Движение было настолько стремительным, можно подумать, судно сейчас оторвется от воды, взметнется в небо. Но мокрый нос судна накренился сначала в одну, потом в другую сторону и канул обратно в море. В том месте море вспучилось, водяной вал вырастал тем выше, чем глубже погружалось судно. Когда корпус исчез, водяной вал рухнул в бурлящий омут, раскатив во все стороны округлые волны.

Возможно, доносились и какие-то звуки, но Вигнеру казалось, все произошло в полной тишине. Там теперь плавало лишь несколько пустых ящиков. Но он смотрел и смотрел, не отрывая глаз, как будто ждал чуда. Немного погодя вынырнул спасательный плот; ветер погнал его прямо на них.

Алло, алло, доложите обстановку, доложите обстановку, кто-то неотступно требовал по радиотелефону. Доложите обстановку…

Часы показывали 6.51. Капитан Зеберг взял в руки микрофон, но медлил с ответом. Прищурившись, глядел на пустой, апельсинового цвета плотик, качавшийся на маслянистой воде.

8

Что касается лично меня, автора рассказа, то я впервые увидел море восьми лет от роду. Сосед по имени Пурс как-то по весне, «когда верба серая цветет», отвез меня на велосипеде в Булдури. До той поры мне море представлялось бесконечным простором. Река — это мелочь, озеро — лужа, вот когда увидишь море, говорили мне. По сей день помню, как трепетало сердце, когда поднимался на песчаную дюну, за которой должно было открыться чудо.

Признаюсь, тогда море меня разочаровало. Никакой бесконечности я не увидел. И тут тянулись берега, залив не казался таким уж бескрайним. Поразила только высота моря: яркий горизонт как будто затягивался в небо.

Теперь я знаю: море себя открывает не сразу. Море слишком глубоко, чтобы тотчас проникнуться им. На то требуются годы — штормы и безветрия, закаты и штили, млечные туманы, грусть разлук, радость новых встреч, безмятежность, нетерпение. И сколько-то историй, приключений, чтобы возникла привязанность.

Случайность ли, что жизнь сначала зародилась в море и только затем выбралась на сушу? По-моему, в морях и океанах происходят те же процессы, что на суше, лишь в более динамичной форме. У водной стихии больше темперамента. Это среда повышенной активности. Вблизи моря я всегда находил в себе непочатые силы, и это наводит меня на мысль: для того и существуют суша и вода, чтобы форма энергии, именуемая жизнью, располагала двойным аккумулятором — обычным и запасным. Подобно тому, как в древних святилищах имелись места просто святые и святейшие.

Полтора месяца спустя после гибели МСТБ-99 в газете «Ригас Балсс» я прочитал заметку о том, что на Курземском конце Рижского взморья, вблизи Каугури, волны вынесли на берег мертвого, длиною в четырнадцать метров и весом тонн в тридцать, пятнистого финвала. Голова его была сильно поранена, по левому подбрюшью тянулась глубокая ссадина со следами струпьев сурика, так что, возможно, кит пострадал при каком-то столкновении. В конце заметки специалист рассказывал репортеру о привычных местах обитания финвалов и в заключение отмечал, что появление морского гиганта в Рижском заливе следует считать случаем чрезвычайным.

Мне предстояла поездка в Талсы. Заодно решил завернуть в Каугури. Я почему-то думал, что взглянуть на кита устремятся сотни любопытных. Однако даже местные жители, у которых я спрашивал дорогу, не знали, где его искать. Наконец, один пожилой старожил сообщил мне: да, от кого-то он слышал, будто это страшилище плывет примерно в полукабельтове от конца улицы по направлению к Яункемери.

Серенький день клонился к вечеру. Низкие дымчатые облака в безветрии силились и никак не могли пролиться настоящим дождем. По-осеннему недвижный воздух был напитан влагой, она оседала на землю, а серый туман поднимался вверх. Ветки сосен отливали перламутром, будто их только что вынули из воды. И над морем небо низкое, тяжелое, хотя видимость неплохая. Залив слегка рябили волны. Кутаясь в плащи, прячась под зонтами, по пляжу не спеша прогуливались немногие курортники. Резвилась пара собак. В море никто не глядел, никто не подумал остановиться. Примерно в полумиле от рыборазделочного цеха, за третьей мелью, лежало что-то длинное, серое, невыразительное. Лениво набегали и откатывались волны. Совершенно очевидно, для драмы не хватало внешнего эффекта. Жалкие останки крупнейшего в мире существа никого не интересовали.

Кружили, покрикивали чайки, дождь пошел сильней. Влажный песок потемнел, уплотнился. На переменчиво подвижной линии, где берег боролся с прибоем, мельтешили и плясали пузыри и клочья пены, невесть откуда занесенное крошево из хвоща и морской травы. И среди этого сора, разодранным брюхом вверх, качалась красная пластмассовая рыбка, равнодушно посверкивая черными, незрячими глазками.

Перевод С. Цебаковского