Принцессы оазиса (ЛП) - Бекитт Лора

— Конечно, молодой господин!

Идрис поставил верблюдицу за колени, чтобы Анджум смогла забраться ей на спину. Сидя верхом на этом прекрасном животном, девочка в самом деле ощущала себя принцессой.

Верблюдица двигалась плавным шагом, что являлось свидетельством высоких кровей. Ехать на ней, да еще с сыном шейха, было большой честью. Анджум подумала, знают ли родители Идриса о том, куда, а главное — с кем он отправился, но не решилась об этом спросить.

В этот час пустыня вовсе не казалась опустошенной зноем и изнуренной жаждой. Еще не поднялся жестокий горячий ветер, и дали не скрылись за дрожащей пыльной дымкой.

— Твоя сестра была старше или младше тебя? — спросил Идрис.

Вчера Анджум не сказала, что они близнецы, а теперь вспомнила, что в родном оазисе это считалось плохим знаком. Что, если здешние люди думают так же? Тогда это может навредить отцу, матери, да и ей самой.

— Младше, — ответила она.

За то время, пока Байсан не было рядом, она сама стала старше, а существовало ли время в том мире, куда попала сестра?

Заметив, что вопрос о сестре вызвал у Анджум замешательство и грусть, Идрис постарался отвлечь ее рассказом о своей верблюдице. Айна была на редкость послушной и умной, никогда не лягалась и не кусалась. Ее можно было отпускать без привязи, не боясь, что она убежит.

— Она, наверное, дорого стоит?

— Да. Но отец ничего для меня не жалеет.

— Должно быть, он очень любит тебя?

На лицо мальчика наползла странная тень, и он ответил, глядя вдаль:

— Я его единственный сын. А моя мать была его любимой женой.

Анджум похолодела.

— Была?

— Да. Она умерла.

— А отчего?

— От укуса змеи. Отец был очень счастлив с нею. Он говорил, что подобное счастье приходится оплачивать слишком дорого. Так и случилось.

Значит, Идрис знал, что такое терять близких людей! Теперь уже проникнутая сочувствием Анджум решила отвлечь своего «брата» от горьких мыслей. Она спросила, почему оазис носит название Верблюжий источник.

— Есть легенда о том, как один из наших предков заблудился в пустыне. После нескольких дней скитаний он обессилел и рухнул на песок, готовый умереть. Но вдруг его преданный верблюд ударил копытом по земле, и из ее недр забила струя прохладной, прозрачной воды. В один миг пустыня покрылась травяным ковром, а из песка поднялись пальмы. Так появился наш оазис.

Вскоре Идрис велел Анджум закрыть глаза, и она послушно смежила веки.

Когда верблюдица остановилась, мальчик сказал:

— А теперь смотри!

Девочка ахнула. Впереди простиралось бесконечное поле кустиков альфы. Было невозможно поверить в то, будто только что кругом не было ни единого растения, даже чахлого саксаула, а сейчас перед взором распростерлось целое поле зелени!

На самом деле, это были всего лишь невзрачные пучки травы, однако Анджум в восторге захлопала в ладоши.

— Здесь мы пасем лошадей. Это место напоминает зеленое море, — сказал Идрис и заметил: — Такие вещи говорят нам о том, что два совершенно противоположных мира могут существовать рядом.

Он спешился и пошел вперед. Мальчик двигался с гордой пленительной грацией, он был ладно сложен и обещал стать очень красивым мужчиной. Но Анджум еще не понимала этого. Он ей просто нравился, и она ему доверяла. В родном оазисе мальчишки были другими: имели привычку дразниться, дергать за волосы, швыряться пылью. А Идрис был воспитанным, благородным, но при этом — незаносчивым, не тщеславным. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд.

— Ты видела море? — спросил он.

— Нет. А какое оно?

— Это огромное пространство, полное воды, как пустыня — песка, только эту воду нельзя пить.

— Почему?

— Она слишком соленая. И в городе ты не была?

— Нет.

— Когда мы с отцом поедем в город, я возьму тебя с собой.

Анджум обрадовалась.

— А можно?

— Ты же моя сестра, — веско произнес Идрис, и тогда девочка наконец обмолвилась о том, что ее волновало:

— Разве твой отец позволит? Неужели у тебя нет родных сестер?

— Есть, но они намного старше меня. Некоторые уже замужем.

— Когда ты вырастешь, тоже женишься, — задумчиво произнесла Анджум. — У тебя будет много жен?

— Не знаю. Я бы предпочел иметь только одну.

— Почему?

— От женщин очень много шума, — признался Идрис, и девочка засмеялась.

Как всякий житель пустыни, он любил и ценил тишину, настоящую, глубокую тишину, позволявшую услышать самого себя.

— А чей это город? — спросила Анджум, и мальчик нахмурился.

— Белые считают, что их. Но он был нашим и будет наш.

— Они нас не прогонят?

— Нет. Торговля — единственное средство примирения, и мы им пользуемся. И потом часть города по-прежнему принадлежит арабам.

— А что вы покупаете у белых?

— Мой отец — оружие, чтобы сражаться против них же. А они берут у нас ковры, лошадей, баранов. На арабском рынке мы покупаем продукты, ткани, украшения для женщин, каких не делают у нас, — ответил Идрис и пообещал: — Я тебе что-нибудь подарю.

— Почему ты решил стать моим братом? — рискнула спросить девочка.

— Отец говорил о вас с большим сочувствием. Он считает, что вы, как нездешние, да к тому же самые бедные, нуждаетесь в помощи. Поддерживать слабых — занятие, достойное благородных людей. А еще… ты показалась мне не такой, как все. Когда ты сидела на краю оазиса и что-то чертила на песке, а потом смотрела вдаль, в твоем лице была такая тоска! Но я не видел слез, потому что ты плакала сердцем. Со мной, — Идрис вздохнул, — когда я потерял маму, было то же самое. Я так же уходил на край оазиса и молча просил сочувствия у пустыни.

— Тебя никто не утешал? — тихо спросила Анджум, подумав про его отца и многочисленных родственников.

— Отец сам чуть не сошел с ума. Остальные мужчины считали, что и он, и я должны сами справиться с горем, а женщины, — он запнулся, — возможно, были даже рады, потому что отец слишком сильно любил мою мать.

Анджум понимала: им обоим хотелось заполнить какую-то пустоту. Одиночество сделало их наблюдательными и восприимчивыми к чужим страданиям. Девочка ощутила смешанное чувство боли и облегчения. Она обрела человека, близкого если не по крови, то по духу.

Она вернулась обратно оживленная и бодрая. Родители давно не видели ее такой. Время, проведенное с Идрисом, казалось чудесным, и впереди было еще много таких замечательных дней. Конечно, у ее названного брата были свои мальчишеские (считай — мужские) дела, но он обещал, что они с Анджум все равно станут видеться.

Родителям казалось, что Анджум наконец избавилась от печали, вызванной потерей сестры. Они ошибались в этом, так же как она ошибалась в их чувствах, думая, что они уже не вспоминают Байсан.

С одной стороны, Гамаль и Халима были рады общению Анджум и Идриса, но с другой — их что-то настораживало.

— Хорошо ли, что наша дочь общается с сыном шейха? — спросила женщина у мужа.

Мужчина пожал плечами.

— Я думал об этом. Пока они дети, это не вызовет толков. И если отец мальчика — а он же правитель оазиса! — не против, тогда…

— Кто знает, — с воодушевлением подхватила Халима, — вдруг потом Анджум сможет получить работу в гареме шейха!

— Мы пришлые, — напомнил Гамаль.

— Но нас приняли.

— Пройдет много времени, прежде чем мы станем здесь своими, — ответил мужчина, и спустя несколько дней его слова подтвердились.

По утрам Анджум с удовольствием ходила к колодцу. Ей очень нравилась здешняя вода, а особенно то, что ее было вдоволь. Зачастую возле источника даже не скапливалась очередь.

В стороне несколько мужчин (дойкой крупного скота у бедуинов занимались исключительно представители сильного пола) доили верблюдиц, наполняя твердые снаружи и скользкие внутри сосуды из засушенного вымени этих животных. Анджум с удовольствием подумала о том, как, вернувшись к шатру, выпьет сладкого верблюжьего молока и поест вкусных лепешек, которые испекла мать.