Демократическая прогрессивная партия Тайваня и поставторитарная модернизация - Чэнь Цзя-вэй

Выше были отмечены наиболее общие функции партий, на которые указывают большинство современных политологов[97]. Существуют и иные – более конкретные и временные – функции, которые определяются особенностями исторического момента. Такие актуальные, но частные и недолговечные запросы общества являются питательной почвой для несистемных и маргинальных партий. И конечно, совершенно особым образом складывается судьба партий в «молодых демократиях». Для таких политических систем характерно острое противостояние между партиями, рожденными низовыми движениями протеста против традиционного авторитарного строя, и партиями, которые являются наследниками прежней «партии власти». Например, У. Хоффманн-Ланге на основе изучения опыта таких «молодых демократий», как Чили, Польша, Южная Африка, Южная Корея и Турция, пришла к выводу, что в этих странах партийные деятели, особенно из оппозиции, относятся к своим правительствам «с большим подозрением»[98].

Неудивительно, что для молодых партий в поставториарных обществах, возникших независимо и растущих «снизу вверх», характерно стремление активно влиять на разного рода общественные парапартийные движения (экологические, религиозные, женские, молодежные, пацифистские, этнические, а также спортивные или оздоровительные, просветительские, литературные, дискуссионные клубы) и опираться на них в своей деятельности. В последнее время на фоне упадка традиционных партий влияние парапартийных движений быстро возрастает даже в развитых демократиях. В новых условиях выбор между сближением с массовыми общественными движениями или опорой на государство для многих партий нередко приобретает стратегическую значимость. В то же время общественные движения становятся все более самостоятельными и не ищут поддержки и тем более покровительства партий. Яркий тому пример – антиглобалистское движение, часто принимающее формы стихийного протеста.

В западной литературе, особенно американской, до последнего времени преобладала довольно узкая трактовка демократии как набора политических и юридических процедур, соответствующих расплывчатому идеалу «правительства народа и для народа». К этому в лучшем случае добавлялось представление о том, что демократия предполагает наличие соответствующих политических традиций и общественного консенсуса. Под демократией стали понимать оптимизацию интересов членов общества, ориентацию на гражданственность и всеобщий контроль[99]. При этом партиям отводилась главная роль в развитии и сохранении демократии. М. Вебер называл партии «детьми демократии», предназначение которых – «вдохновлять и организовывать массы»[100]. Подобный взгляд на партии сохранялся вплоть до недавнего времени. Еще в последней четверти минувшего века Э. Шаттшнайдер считал, что «современная демократия мыслима только в категориях партий»[101]. Это суждение кажется бесспорным хотя бы потому, что «практически невозможно представить отбор кандидатов в представительные государственные органы без политических партий»[102]. По этой причине демократическое правительство почти единодушно отождествлялось в западной литературе с «партийным правительством».

Однако перемены, произошедшие в мире в конце XX в. – стремительное нарастание глобализационных процессов, «революция Интернета», социально-политические трансформации по всей планете, в том числе и в прежде традиционных и авторитарных обществах Азии,

Латинской Америки и Африки, – побудили многих мыслителей говорить о наступлении эпохи демократии нового типа, или – по выражению С. Хантингтона – «демократии третьей волны»[103]. Правда, он не смог ничего сказать о качественных изменениях в демократическом строе и ограничился указанием на «повышение честности выборов», в которых стали участвовать «практически все граждане». По мнению С. Хантингтона, зрелой – или, в его терминах, «консолидированной» – демократией можно назвать лишь тот строй, в котором, по крайней мере дважды, власть сменилась мирным путем посредством всеобщих выборов[104].

Однако современные политические процессы заставляют заново проблематизировать идею демократии, так как налицо эрозия и упадок традиционных политических партий и партийных систем в целом: неуклонно снижается численность партий и явка избирателей на выборах, в обществе падает доверие к партиям, размывается идеологическое лицо партий, и последние уже ориентируются больше на текущие события, актуальную для всего общества повестку дня. Параллельно падает доверие и к государственным институтам, чему немало способствует сращивание партий с государственным аппаратом, благоприятствующее коррупции в правящих верхах. П. Уэбб и С. Уайт на основании подробных исследований партийных систем в Восточной Европе приходят к выводу, что «партии просто не являются больше главной силой мобилизации участия в политике», да и вообще «эпоха массовых партий в мире осталась позади»[105]. Правда, столь однозначное суждение вряд ли справедливо для обществ, находящихся в состоянии транзита. Так, С. К. Митра, характеризуя ситуацию в современной Индии, отмечает, что успешное утверждение в этой стране демократии обусловлено наличием у нее «политического капитала», что выражается в «приобретении частью рядовых граждан ощущения действенности, легитимности и инструментальной полезности политических партий»[106].

На фоне приведенных полярных мнений следует коснуться и проблемы современных российских партий. К ним также вполне применима приведенная оценка П. Уэбба и С. Уайта, однако причины, по которым партии в РФ не являются значимыми субъектами в политической жизни страны, нуждаются в более детальном объяснении. Для такого объяснения следует обратиться к работе Ю. Г. Коргунюка, так как его выводы и оценки по этому поводу представляются наиболее взвешенными и аргументированными. Исследователь объясняет слабость нынешних российских партий их неконкурентоспособностью по сравнению с «лоббистскими группировками» и «бюрократическими кланами», но главное – «неразвитостью гражданских отношений» в целом в стране. Отсюда Ю. Г. Коргунюк делает вывод, что партии в сегодняшней РФ занимают «периферийное положение» в сложившейся политической системе. Сама же российская партийная система представляется исследователю «незавершенной», поскольку даже партии, имеющие парламентские фракции, не влияют на «определение государственного курса». Поэтому, как считает Ю. Г. Коргунюк, можно с полным основанием воспринимать партийную систему РФ как систему «псевдопартийную», причем такой же неполноценной является и «партия власти». Исследователь подчеркивает, что «незавершенная партийная система» оказывается «по определению переходной» и направление ее трансформации будет задано переформатированием российского электората – ослаблением политического влияния «бюджетополучателей» и, напротив, усилением «налогоплательщиков». На сегодняшний день «бюджетополучатели» определяют поведение электората, и на этом основывается как «господство бюрократии», так и само существование «псевдопартийной системы». Однако, уверен Ю. Г. Коргунюк, такое положение нельзя считать устойчивым. Нарастает разочарование и недовольство среди «бюджетополучателей», усиливается социальная солидарность – а значит, и влиятельность – «налогоплательщиков». Между тем исследователь не склонен считать, что указанные перемены произойдут в скором времени. По его мнению, «в обозримом будущем налогоплательщики едва ли начнут преобладать в российском электорате – максимум, повысится их удельный вес»[107].

Сходную точку зрения высказывает и Е.И. Волгин, считающий, что партии РФ в XXI в. выполняли и выполняют во многом вспомогательные функции, встраиваясь в политический процесс на вторых ролях. По мнению исследователя, причины тому – зависимость партий «непосредственно от государства» и «пассивность патерналистски настроенного электората». В результате «электоральная конкуренция постепенно заменялась некой системой распределения между лояльными статусными партиями различных бонусов», то есть сложившаяся в 1990-х гг. партийная система эволюционировала «от конкурентной к распределительной», а на место партогенеза пришла «партийная инженерия», что, по мнению Е. И. Волгина, «лишний раз доказывает поверхностный (виртуальный) характер российских партий, отсутствие у них глубоких социальных корней»[108]. Поэтому – разовьем здесь мысль исследователя – ни о какой субъектности партий в процессе российской поставторитарной модернизации не может быть и речи.

Между тем в мире партии, конечно, не исчезают. Нужно говорить скорее о глубокой трансформации социальной среды их существования и о медленном отмирании определенного типа партий. «Ничто не может заменить партии, – утверждают Р. Далтон, Д. Фарелл и Я. Мак-Аллистер. – Очевидно, что партии приспосабливаются к изменившимся условиям»[109].