История России с древнейших времен. Том 19 - Сергей Соловьев

Когда Меншиков 3 июля дал знать об этом в Петербург, то здесь встревожились и рассердились на светлейшего за такой крутой поворот дела, могший повлечь к большим неприятностям при тогдашних отношениях России; герцогиня Анна Иоанновна, приехавшая в это время в Петербург, усиливала раздражение своими жалобами. Императрица написала Меншикову: «Мы вполне одобряем объявление, сделанное вами графу Морицу и курляндским чинам, что мы избранием графа Морица очень недовольны и не можем согласиться на него, как на противное правам Речи Посполитой. Но что касается до того, что вы принудили их собрать новый сейм для избрания кандидатов по предложению князя Василья Лукича, то мы не знаем, будет ли это полезно нашим интересам и намерениям: мы избрание графа Морица особенно опорочили тем, что оно совершилось вопреки правам Речи Посполитой; а если теперь мы сами без ведома и согласия Речи Посполитой будем принуждать курляндские чины к новым выборам, то Речь Посполитая за это на нас может озлобиться, и курляндские чины станут говорить, будто они силою принуждены к новому избранию, и чтоб этим не сделать нашим намерениям остановки и вдруг не затеять безвременной ссоры с королем и Речью Посполитою. Поэтому, пока вы там будете, надобно вам рассуждать и советоваться с князем Васильем Лукичом, который состояние этого дела в Польше лучше знает, и поступайте с общего с ним согласия, как полезнее будет нашим интересам, чтоб безвременно с Речью Посполитою в ссору не вступить; и если Речь Посполитая взглянет враждебно на новые выборы, то не лучше ли будет сперва хлопотать в Польше, чтоб Речь Посполитую к нашим намерениям склонить, ибо потом легко будет чины курляндские и добрым способом привести к тому, что будет сочтено для нас полезным. Хотя вы пишете, чтоб вам побыть еще там, пока сейм окончится, и хотя это было бы недурно, однако и здесь вы надобны для совета о некоторых новых и важных делах, особенно о шведских, ибо пришла ведомость, что Швеция к ганноверцам пристает; поэтому вам долго медлить там нельзя, но возвращайтесь сюда».

Меншиков выехал из Митавы, а 28 июля в Верховном тайном совете получен был указ императрицы: «Понеже ныне курляндские дела находятся в великой конфузии и не можем знать, кто в том деле прав или виноват, того для надлежит немедленно освидетельствовать и исследовать о поступках тайного советника Бестужева, что он, будучи в Курляндии, все ли по указам чинил, и потом у рейхсмаршала нашего князя Меншикова и у действительного тайного советника князя Долгорукого взять на письме репорты на указы наши и освидетельствовать, что, будучи в Курляндии, все ли они тако чинили, как те наши указы повелевали». Совет в заседании 2 августа оправдал Бестужева; но на другой день императрица сама присутствовала в Совете и объявила, что, по ее мнению, Петр Бестужев не без вины: указы были посланы с осмотрением, и если бы по них поступленс было, то б ни до чего не дошло. Несмотря, однако, на это, Екатерина приказала дело прекратить. В заседании Совета 6 августа императрица рассуждала о том, как несостоятельно желание светлейшего князя, ее подданного, быть герцогом курляндским, до чего, конечно, ни король, ни поляки допустить не могут, поэтому приказала послать указ Михайле Бестужеву, чтоб он больше о Меншикове при дворе польском не предлагал, но старался о других кандидатах и если польский двор их не примет, то дать на его волю, кого сам захочет, кроме Морица и принца гессен-кассельского.

Видели, что Меншиков раздражил курляндцев против России, и хотели изгладить неприятное впечатление, произведенное светлейшим, потому что прежде всего хотели поддержать в курляндцах отвращение к слитию с Польшею. В конце 1726 года положили отправить в Митаву генерал-майора Девьера, которому дали секретную инструкцию: «Надобно вам тайным образом разведать, кто из курляндцев желает присоединения Курляндии к Польше и кто этого не желает, кто относится доброжелательно к России и требует ее покровительства. Надобно вам искусным образом чины курляндские уговаривать, чтоб они крепко стояли при своих правах, чтоб быть им по-прежнему под особым своим герцогом. Доброжелательных курляндцев обнадежьте нашею милостию и прилежно трудитесь всякими способами им внушать, чтоб они и противную партию к себе склоняли, чтоб все сообща стояли при своих правах; при этом можно раздавать подарки и денежные дачи, также проведайте, нельзя ли склонить к принятию подарков тех польских вельмож, которые назначены будут в комиссию для решения курляндского дела, но так как это дело очень деликатное, то поступайте как можно осторожнее и скрытнее. Также разведайте о Морице, где он теперь и в каком положении находится, постарайтесь с ним повидаться и разузнать обо всех его намерениях, но чтоб это свидание происходило тайным образом и не могло возбудить подозрения ни в поляках, ни в курляндцах».

10 января 1727 года Девьер уже донес императрице о. своем свидании с Морицем: «Вчерашнего дня удалось мне видеть тайно господина Морица, и, сколько мог я приметить, желает он сильно быть под покровительством вашего величества и во всем полагается на вашу волю. Когда случалось в разговоре упоминать о имени вашего величества, то у него из глаз слезы выступали; заметив это раза два и три, я спросил у него: отчего это он плакать хочет? И он отвечал: сердце у меня болит, что добрые люди обнесли меня государыне напрасно; много раз писал я ее величеству, чтоб быть мне в Петербурге и донести обстоятельно, как дело было и как нас обнадеживали. Мориц хочет просить у вашего величества высокой милости и дать такое обещание в верности, какое угодно будет вашему величеству. А если ваше величество подозреваете, что он может поступать вопреки интересам русским, то это дело несбыточное, потому что курляндцы не обязаны никому помогать, в этом состоит их право; да хотя бы и хотели, то не могут по недостатку средств. Мориц говорит о здешнем герцоге, что он почти никакой власти не имеет, как будто кукла, и курляндцы не только помогать другим и самих себя едва прокормить могут. Здешние дворяне почти все его любят и все в честь его носят такое же платье, как и он; он ездит часто к ним по деревням, и дворяне иногда говорят между собою в компаниях: надобно нам за него умереть».

Несмотря на это донесение Девьера, столь благоприятное для Морица, в Петербурге посмотрели иначе на это дело, приняв во внимание тогдашние конъюнктуры. Здесь рассуждали, что дело графа Морица при нынешних конъюнктурах весьма деликатно и небезопасно, во-первых, потому, что за него надобно в ссору вступить с Речью Посполитою, а русские интересы теперь требуют, что если уже войны миновать невозможно, то по крайней мере надобно стараться, чтоб она не была на границах. Во-вторых, в этой ссоре ниоткуда ее величеству помощи не будет, ниже от самого короля польского, который ни в качестве польского короля, ни в качестве курфирста саксонского с Речью Посполитою ссориться или нам против нее помогать не может и до сих пор никаких предложений об этом не сделал. В-третьих, принявши сторону Морица, озлобляем короля прусского и вовсе его потерять можем. Наконец, нельзя не обратить внимания на сообщение, сделанное на днях от цесарского двора о согласии и обязательствах, в которых будто Мориц находится с Англиею и намерен англичанам отдать одну гавань в Курляндии. Вследствие этого решения 21 января императрица велела написать Девьеру: «Так как мы из реляций твоих усмотрели, что сейм отложен до 14 февраля, то, пользуясь этою отсрочкою, приезжайте сюда к нам на время, и хотя писал к вам нашим указом тайный советник Макаров, чтоб с известною персоною свидание отложить, но так как мы усмотрели из вашей реляции, что свидание уже произошло, то быть тому так, только впредь свидания с ним более не имейте и по возможности от него удаляйтесь, чтоб больше не нажить подозрения». 4 февраля написана была новая тайная инструкция Девьеру: «Курляндцев продолжайте накрепко обнадеживать, что мы им всемерно будем помогать держаться при прежних правах и привилегиях, не упоминая притом ни о графе Морице, ни о каком ином кандидате, и эти обнадеживания можете делать явно и тайно только словесно, а не письменно. Если курляндцы будут требовать, чтобы вы объявили им намерение России относительно графа Морица, то можно двум или трем особам из главных сторонников Морица, которым совершенно верить можно, в самом высшем секрете объявить, что, поспешив своим избранием, сам он виноват в том, что Речь Посполитая на последнем сейме приняла такие жестокие решения, и если мы станем теперь тотчас же снова твердить о Морице, то этим только раздразним поляков и сами заставим их как можно скорее привести в исполнение принятые на сейме решения. Поэтому надобно сперва стараться как-нибудь утишить дело и политическими, умными и умеренными поступками хотя немного нынешнюю их горячность утолить и основательным доказательством прав курляндских склонить поляков к тому, чтоб они от своего намерения отстали. Так как герцог Фердинанд еще жив и до смерти его полякам Курляндии разделить нельзя, то неприлично теперь частым упоминовением о графе Морице с Речью Посполитою ссориться, от чего самому Морицу не только никакой пользы не будет, но дело его еще больше будет испорчено. Надобно курляндцам внушить, чтобы они на своем сеймике теперь о Морице помолчали и выборов его не подтверждали и не уничтожали. Можете двум или трем особам секретно дать знать, что естественно и необходимо наперед тайно согласиться о графе Морице с королем польским и принимать с ним в этом деле меры сообща».