Пункт назначения 1978 - Виктор Громов

дрянь была уверена, что я сейчас обо всем забуду и прибегу на зов. На душе стало мерзко. Еще хуже было от осознания, что в прошлый раз я бы непременно пошел.

Дядя Толя встал рядом.

– Тяжелый случай, – усмехнулся он. – Пойдешь?

Я покачал головой и, словно отделяя себя от прошлого, ответил:

– Нет.

– Это правильно.

Вика еще ничего не успела понять. Ее нахальной уверенности в собственной неотразимости можно было лишь позавидовать. Объяснять ей что-то было совершенно бесполезно. Не поймет. Такие понимают и любят только себя.

Я развернулся и поплыл обратно. Сосед все понял, не стал меня догонять. А я плыл и думал, что первая любовь – страшная вещь. Эдакое оружие массового поражение. Сколько жизней она сломала за долгую историю человечества? Не перечесть.

Еще я поражался самому себе. Неужели вот это создание могло казаться мне прекрасным? Как я тогда мог всего этого не видеть?

До буйков долетел на адреналине. Там долго висел, обнимая шершавые бока поплавка. К берегу повернулся спиной. Это было глупо. Это было совсем не по-мужски. Я все прекрасно понимал. Но мне нужно было прийти в себя. Внутри клокотала злость – на себя, на свою дурость, на то, что тогда, в первый раз, из-за какой-то малолетней дряни так запросто сломал себе жизнь.

Сколько прошло времени, не знаю. Наконец, с берега донеслось Иркино встревоженное:

– Олег, возвращайся уже, домой пора.

Я словно очнулся.

Вики не было. Обе Иришки, полностью одетые, в платьях, стояли на берегу. Дядя Толя рядом, сидя на корточках, о чем-то беседовал с Юлькой. Я оттолкнулся от буйка, поплыл обратно и тут же понял, что совсем не могу грести, так сильно затекли у меня руки.

Паники не было. Только какое-то тупое равнодушие. Опустошение. Я перевернулся на спину вытянул руки и стал плыть, толкая себя одними ногами. Однажды прошлой жизни это спасло меня. Помогло и сейчас.

Доплыл на честном слове. На пляж выходил, опустив глаза. Почему-то было ужасно стыдно. В первую очередь перед собой. Ирки играли с псом. Дядя Толя старательно делал вид, что ничего не произошло. И я почувствовал к нему благодарность.

Уже во дворе дома он напомнил:

– Отпрашивайся у своих. Завтра утром выходим в море. Не забудь. Здесь, у подъезда, в шесть. Вернемся к обеду. Если будет нужно, скажи отцу, что мы живем тут.

Он указал на окно первого этажа. И я понял, что именно здесь стоял вчера приемник, из которого Татьяна Никитина пела своим нежным голосом.

– Хорошо, – пообещал я, – отпрошусь.

Я протянул Ирке руку, а сосед вдруг сказал:

– Олег, мой тебе совет, выкинь ты ее из головы. Не страдай. Дрянная она девчонка. Не стоит она того.

И с этим сложно было спорить. Я просто кивнул.

Дома мать хлопотала на кухне – готовила обед.

– Ира, Олег, – сказала она, едва мы пришли, – идите в душ. Соль надо смыть. Только чистую одежду возьмите, я вам в комнате приготовила. После душа нигде не задерживайтесь, приходите есть.

– Хорошо, мам, – ответил я.

Ирка просунулась вперед и цапнула со стола пряник.

– Положи! – прикрикнула мать. – Аппетит перебьешь.

Она снова была моей матерью. Моей и Иры. Заботливой мамой, а не злобной тенью, не желающей смириться с неизбежным.

В комнате я вдруг вспомнил, что не узнал одну важную вещь. Обернулся к сестре и спросил:

– Ир, а что тебе снилось? Ты плакала сегодня во сне.

– Я? – Она смешно наморщила нос. – Ничего. Я не помню.

Не помнит… Ну и ладно. Это всего лишь сон. Только на душе вновь стало неспокойно. Я мог обманывать кого угодно, но себя обмануть мне не удалось. С этими снами было связано что-то важное, что-то страшное. Непонятное для меня.

* * *

Все что я видел, рождало во мне чувство трогательной, щемящей ностальгии. Вот и сейчас, на столе лежали удивительно родные вилки с толстенькими ручками из белой кости. Я почти успел о таких забыть. Моментально захотелось взять одну в руки, вспомнить невероятно удобное, уютное ощущение. И я не стал отказывать себе в таком удовольствии.

Такие вилки были у моего деда. У единственного человека, который никогда не пытался меня обвинять. Который принял меня без упреков после смерти… Я покосился на Ирку, на живую веселую Ирку, и вдруг сообразил, что здесь и сейчас мой обожаемый дед тоже жив. Он ждет нас дома. Я скоро снова смогу его увидеть и рассказать ему о своей любви, о том теплом чувстве, что все эти годы живет в моем сердце. И настроение мое взлетело до небес.

На обед у нас был борщ. Потрясающе вкусный, фантастический мамин борщ. Отец раздобыл где-то маринованный чеснок и домашнее сало. Нарезали свежайший черный хлеб. Отец налил себе холодного разливного. Я же, взирая на это благолепие, едва не захлебнулся слюной. Но вместо пива получил чашку сливового компота.

Настроение сразу подугасло. Что за кайф, скажите на милость, закусывать сало компотом? Поэтому встал и просто налил себе воды.

Ирка кривила нос и украдкой поглядывала на пряники. Мать заметила это и от греха убрала сладости в буфет.

Отец мешал в борще сметану и рассказывал, как на пляже пытался выяснить, где достать раков. Но вместо этого нечаянно выведал, что можно купить свежую камбалу.

Мать известие о рыбе чрезвычайно заинтересовало. Она тут же начала пытать батю – что, где и почем. Я решил воспользоваться случаем и вставил свои пять копеек:

– Мам, пап, можно мне завтра на рыбалку? На моторке, в море?

Мать машинально кивнула. Мысленно она уже жарила на ужин камбалу. А батя удивился:

– С кем это?

– Сосед с первого этажа зовет. Дядя Толя. Отец Иринкиной подружки.

Батя призадумался:

– Тот, у которого большой черный пес?

– Он.

Я знал, что сейчас в отце борются желание напроситься с нами и махровая лень. Лень победила. И отец сказал с сожалением: