Бремя чисел - Саймон Ингс

Джим Ловелл уходит из ресторанного зала. Пусть эти двое спокойно отужинают. Он направляется в свой рабочий кабинет и отодвигает кресло от стола — поближе к радиатору отопления. От одного вида этой худышки он замерз. Да что там, совсем окоченел. И это не преувеличение. Джим действительно никак не может унять дрожь.

Только пусть ему не говорят, что это-де возраст. Как-никак он недавно вернулся из Антарктиды. Пять недель при температуре минус десять градусов по Фаренгейту — причем не снаружи, а внутри палатки, — и все для того, чтобы обнаружить микробов, которые способны выжить в условиях марсианской атмосферы. Нет, что ни говори, а он уже стар для подобных экспериментов.

А та девица… Ее сморщенное личико. Ручки, похожие на птичьи лапки. Боже, такую даже нельзя встряхнуть. Еще рассыплется, а потом долгие недели будешь выбивать ее останки из ковра. Интересно, что скрепляет части ее тщедушного тельца? Только не мышцы, скорее всего что-то вроде мокрого картона. Да на такую даже дышать страшно. Нет, лучше об этом не думать.

Как же она спит? Официанту пришлось принести странной посетительнице подушку, потому что ее зад оказался слишком костлявым. На чем же она спит ночью? Что делает, чтобы согреться?

Ловелл поднимается с кресла, отодвигает его в сторону и садится, прислонившись спиной к батарее. Та раскалена, как адская печка, жар ощущается даже через одежду. Джим наслаждается теплом — то отстраняется от радиатора, то снова прислоняется к нему. Не принять ли душ? — думает он. Прогреюсь до самых костей. Однако ему ненавистна сама мысль о том, что для этого придется снять одежду.

Джим встряхивает головой. Боже, в кого он превратился! А ведь всего месяц назад бросал вызов снегам на Пэтриот-Хиллс. Что же с ним произошло? Что изменилось после возвращения? Почему его постоянно терзает холод, причем холод не извне, а тот, что исходит от него самого, от собственных костей?

У сына Ловелла, Джея, имеется на сей счет своя теория. (Кстати, каким чудом этот поганец уговорил его заняться ресторанным бизнесом? Вот уж нет занятия более нудного и неблагодарного!) Джей считает, что отец просто не отошел от увиденного — мертвого тела, вмерзшего в лед.

Джим с усилием поднимается на ноги. Можно подумать, на своем веку он не видал вещей пострашнее! И сыну об этом прекрасно известно, так что зря он приписывает ему навязчивые страхи. Тоже мне насмотрелся телепередач! И все же…

Ловелл извиняется перед персоналом, находит свое пальто и выходит на улицу. Здесь он садится в машину, включает на всю катушку печку, заводит двигатель. Начинается путь домой.

И все же.

(Темноту пронзает свет уличных фонарей. Эта ночь может быть где угодно. Уличные фонари заканчиваются. Звезд на небе нет. Он думает: где мой корабль? Где «Шангри-Ла»?)

После Антарктиды вещи и люди начали напоминать в его глазах семью. Ничто не существует само по себе, все так или иначе взаимосвязано, всегда есть что-то такое, что требуется присоединить к остальному. В последний раз подобная каша была у него в голове после изматывающих тренировок на центрифуге. (В памяти оживают медицинские термины: отравление углекислым газом, кислородное голодание, перегрузки.) Как будто мир вокруг начинает плавиться. С какой стати девушка, у которой явные проблемы с питанием, напомнила ему о мертвом моряке, а мертвый моряк напомнил ему о живом, которого он встретил на улицах городка Пунта-Аренас?

Это было место на самом краю света: стерильный крошечный городок на южной оконечности Чили. У охотников за полярными микробами имелась в распоряжении неделя, чтобы собрать снаряжение, проверить и перепроверить припасы и оборудование — и, что самое главное, подождать. Джим не возражал. Было приятно заново ощутить свою причастность к общему делу. Любая экспедиция — как отдельная жизнь. Цель определена, надлежащего опыта хватает, и — да поможет им Бог! — все у них закончится благополучно. Моряк, закутавшийся от холода в черную куртку-парку, в тонких вязаных перчатках, заметил его с другой стороны улицы; узнал, хотя Ловелл был тоже одет по-зимнему. Без всяких церемоний он подошел к Джиму и заговорил.

Незнакомец был высокого роста. Но когда Ловелл обменялся с ним рукопожатием, его рука поразила, если не сказать слегка испугала астронавта своей миниатюрностью. Черты лица тоже были удивительно мелкими, едва ли не женскими, какими-то кукольными. Красивое и вместе с тем жестокое лицо. Джинкс, представился он с ярко выраженным английским акцентом.

Ник Джинкс.

Для начала они коротко поговорили о делах, как это принято у профессионалов, которых занесло к черту на куличики. Такое впечатление, что в Пунта-Аренас все только и делают, что снимают документальные фильмы про всех остальных. Здесь даже спортсмены и альпинисты рассказывают о своих планах на языке научно-популярного кино. Джинкс знал все до единой команды спортсменов и альпинистов, но сам не принадлежал ни к одной из них. По словам Ника, его занесло сюда случайным ветром, но теперь он не торопится покидать эти места. Типаж из первых дней покорения Антарктиды: при одном виде Джинкса на ум приходили китобои, охотники на тюленей, обморожения и грязные хибары, освещенные коптилками с пингвиньим жиром.

Нику интересно, были ли на борту «Аполлона-13» крысы.

— Снова полетите?

Как же им удается избавляться от крыс?

— Ну, я не думаю, что…

Тогда Джим постарался как можно быстрее и вежливее закончить этот малоприятный разговор.

На Земле Эллсворта в Антарктиде (и особенно в горах Пэтриот-Хиллс) во льду можно найти пузырьки. Иногда даже цепочки пузырьков вроде тех, что выпускает ныряльщик. Летом, когда солнце не заходит за горизонт несколько месяцев подряд, внутри таких пузырьков образуется жидкая пленка, и в этой пленке начинают размножаться бактерии.

Сейчас здесь минус двадцать по Фаренгейту,[2] безветрие, и Джим Ловелл занят поиском пресловутых пузырьков. В своей стандартной красной парке он чувствует себя неуклюжим, будто младенец. Его руки, защищенные от холода перчатками с несколькими слоями шерсти и кожи, похожи на звериные лапы, и от них мало толку. Неожиданно, едва не сбив с ног, на Джима обрушивается порыв ледяного ветра.

Под швальными порывами команда, будто стая пингвинов, инстинктивно сбивается в кучу.

От ветра снег поднимается вверх. Он старый: Антарктида — огромная пустыня, осадки выпадают здесь не чаще, чем в Сахаре. Снежная крупа, которая перетирается десятилетиями, такая мелкая, что проникает даже через ткань рюкзаков или стены палаток. Старший команды велел всем обмотать вокруг талии веревки. В любую секунду видимость может упасть до нуля. Действительно, так и происходит. Еще в Чили, во время прохождения подготовительного курса, инструктор заставлял их нахлобучивать на голову белые пластмассовые ведерки для имитации эффекта снежной бури с полной потерей видимости.

Группа осторожно, на ощупь, как выводок слепых мышат, спускается вниз по склону, направляясь к лагерю.

В том, что они умудрились не заметить тело, когда утром шли на задание, нет ничего удивительного. Даже тонкого слоя снега достаточно, чтобы полностью скрыть труп от глаз. Сильным ветром смело прочь снежный покров, от чего обнажился лед, который, если бы на него падал солнечный свет, имел бы синеватый оттенок. Этот лед черен, как деготь.

В толще льда покоится мертвец.

Джим кричит, но никто не слышит его крика. Катабатические, или нисходящие, ветра — исполинские массы ледяного воздуха, безжалостные и невообразимо холодные, которые подобно лавине обрушиваются вниз с каменистых карманов в горах, — заглушили его голос. Рывок веревки — сигнал остальным членам группы: стоять на месте. Джим опускается на колени.

Нет, это какой-то абсурд. Человек, вмерзший в лед. Каждый сантиметр льда — это как минимум тысяча лет. Каким образом попал он сюда? Руки раскинуты в стороны, голова запрокинута, глаза широко открыты, а из разверстого в немом крике рта тянется цепочка пузырьков воздуха…

Они вынуждены покинуть это место. На таком ветру ничего не сделаешь. А на следующий день человека уже не найти. Впрочем, они особо и не пытаются, да и времени нет. Им ни за что не вытащить мертвеца из-под слоя льда. Да и зачем? Какой в этом смысл?

Добравшись до лагеря и нырнув под не слишком теплые своды похожих на эскимосские иглу палаток, полярники обмениваются мнениями. По-видимому, это тело участника какой-то давней экспедиции. Да, не повезло парню, угодил в гигантский ледяной саркофаг. Такой не изготовит ни один гробовщик.

Через неделю, на станции Амундсен-Скотт, находясь в относительном тепле и уюте, Джим Ловелл и астронавт Оуэн Герриот поют за ужином. Они весело приветствуют обитателей полярного поселка, делятся воспоминаниями о полетах. Ради поддержания реноме (бремя славы! Все-таки ведь «ветеран космических полетов и непревзойденный оратор») Джим встает и без всяких шпаргалок начинает приветственную речь.