Кенозёры - Владимир Марков

В салоне автобуса я оказался рядом с бывшей школьной подружкой. Обрадовались. Живёт она тоже в Архангельске, но последний раз встречались много лет назад. Вспоминая школу, учителей, кто из одноклассников кем стал, мы незаметно проехали большую часть пути. Жена с внуком сидели на передних местах, и я даже забыл про их существование. Не каждый день встречаешь в наши-то годы друзей своего детства. От юношеских воспоминаний мы перешли к сегодняшним проблемам. И тут моя собеседница погрустнела.

— Слышала, ты остался один. Жены у тебя не стало…

Я немного опешил:

— Как не стало? Вон она сидит, впереди. А рядом с ней Ронька — внук мой старший.

— Ты что, уже снова женился? — последовал неожиданный вопрос моей землячки.

— Как — снова? — говорю ей. — Я и не разводился, тридцать лет живём (женился-то я в семнадцать).

Тут моя школьная подруга стала извиняться за свои нелепые вопросы и объяснять, что недавно пришло из деревни ей письмо, в котором родственники сообщили о смерти Любаши. А сейчас, мол, вся округа знает о моём «вдовстве», о моём «горе». Интерес к дальнейшему разговору пропал, и я поспешил к своей жене с первой дорожной новостью. Вспомнились слова Марка Твена: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены». В нашем случае — то же самое.

— Слушай, — говорю Любе, — ты, пожалуйста, не очень пугай людей. Кто-то слух пустил, что померла ты.

На конечной остановке автобуса в посёлке Поча местные, как обычно, встречали гостей. Нас тут знали хорошо. Здоровались, поздравляли с приездом. Но на Любашу глядели с нескрываемой растерянностью. Я сразу понял, что её наши поселковые жители действительно «похоронили», не одиножды оплакав. Обнимая мою жену, одна из родственниц, случайно оказавшаяся на автобусной остановке, всхлипывала:

— Любушка, Любушка, а мы уж по тебе не одни поминки справили. Прости ты нас. И кто же это про тебя такое наговорил? Живая! Живая! Дай тебе Бог здоровья!.. Ой, люди, люди…

Сойдя с автобуса, мы отправились к самым близким родственникам, чтобы уже с их помощью добраться до своей деревни. Мои дядька с тёткой — люди пожилые. И я, опасаясь испугать их неожиданной встречей с «покойницей», оставил Любашу с Ронькой у крыльца, в избу вошёл один. Дядька Саша и тётка Тоня сидели на диване, у включённого телевизора. Поцеловавшись с родственниками и не дав им расчувствоваться с неминуемым соболезнованием в мой адрес, я улыбчиво так им говорю:

— А я не один.

Тётка печально откликнулась:

— Так чего не заходят. Мы гостям всегда рады.

Я приоткрыл дверь на коридор и позвал своих спутников. Вбежал Ронька, вслед за ним на пороге показалась и виновница тёткиной печали. Родные, конечно, были в шоке. Дядя Саша, поднявшийся с дивана убавить громкость телевизора, так и сел на стоящую рядом табуретку. У тёти Тони тоже отнялись ноги, сидела, как окаменевшая, не в силах встать. Слёзы неожиданной радости струились по её щекам.

Дядька, оклемавшись от шока, побежал вприпрыжку ставить самовар. Тётка стала кулесить у стола, собирая ужин. А нас, конечно, больше всего интересовало то, откуда пришла роковая весть о похоронах, кто запустил такую утку?

Оказалось, что известие о смерти привезла в наши края одна отпускница из Архангельска. Будто бы узнала она об этом из газетного некролога, а потом ещё кто-то подтвердил её сообщение. А там пошло-поехало. И сомнений у родственников никаких не было. Ведь моя Любаша в 1991 году операцию делала в онкодиспансере. Только одно всех удивляло и озадачивало, что я никому из родных не написал о своём горе, за что корила меня вся родня нещадно.

Потом был праздничный стол с тостами за воскреснувшую, за здоровье родных и близких. А ближе к вечеру дядя Саша увёз нас на лодке в деревню.

Домик мой стоит на угоре, у самого спуска к воде. Наше прибытие было отмечено деревенской тишиной и вечерней благодатью. Солнце стояло ещё высоко. Я растопил печку, выбросил на изгородь одеяла, подушки, постели — просушить и проветрить. Люба, натянув купальник, сразу же с внуком спустились к озеру и плескались в июльских тёплых волнах батюшки Кено.

Мои деревенские соседи, тоже близкие родственники, что-то делали на своём огороде. Увидев, что приехали архангельские гости, они издали поздоровались с нами. А дядя Коля помахал лейкой и крикнул, что расправится с грядками и принесёт свежего лука.

— Ну ты, племяш, и даёшь! — так он приветствовал меня, перелезая через изгородь, хотя рядом были ворота. — На ходу подмётки рвёшь! Бабу привёз, что твоя покойница. Вылитая Любка, так похожа, так похожа, как скопирована рожа.

Он, как многие из деревенских жителей, любит говорить прибаутками. И в его иногда грубых словах больше ласки, чем грубого мужланства. Я решил поддержать тон его разговора.

— Николай Иванович, так уж получилось само собой.

— И што ты такой торопкий, жить не мог без бабьей попки? Вот тебе тётка Валя уши-то надерёт. Как увидела, что ты привёз с собой молодуху, так чуть не влепила мне оплеуху — увернуться успел. Взъярилась, мол, все вы козлы безрогие одинаковы, что Емельяновы, что Марковы…

Тут дядя Коля откуда-то из голенища достал чекушку.

— Хочу с племянничком выпить по стаканчику. Закусим лучком, вот этим пучком. За царство небесное скажем слово лестное.

Он уже налил в неизвестно откуда появившиеся стаканчики водку, разложил прямо на крыльце зелёные перья лука. В этот момент из-под горы появилась Люба, вся мокрая после купанья. Николая Ивановича будто кипятком ошпарили. Он, наверное, полминуты осоловело глядел на «ожившую покойницу», наконец, придя в себя, заорал:

— Любашка! Любка! Растуды тебя! Да ты ведь совсем живая, как кобылка молодая! Едри вашу мать, зачем было обманывать. Водочка — не водица, досыта не напиться!

И он хлобыстнул стаканчик горькой за воскресение из мёртвых.

* * *

На Руси есть примета: если про кого пройдёт слух, что он умер, а на самом деле человек жив, тот проживёт до глубокой старости. Хотелось, чтобы так было и в нашей истории. Но — увы. Не все приметы сбываются. Лет через пять после этой поездки Любушка моя навсегда покинула белый свет.

СКАЗКИ ДЯДЮШКИ МИТИ

Жил в прошлом веке на Кенозерье Дмитрий Иванович Трухин — мой родной дядюшка. Летом его часто навещали студенты и преподаватели-филологи. Любили они послушать сказки и байки, которых Дмитрий Иванович помнил великое множество. Наслушался и я их вдоволь, кое-что даже записал. Сказки дядюшки, наверное, были популярны во времена Владимира Даля и с той поры мало изменились.

О глупости

Сидит старушка, прядёт куделю и плачет. А сын и спрашивает:

— Чего, мама, ты плачешь?

— А вот, сынок, ты женишься. Будет робёночек. Жена-то будет прясть, кострицынка попадёт ему в глаз — он и окривеет.

Сын подумал и говорит:

— Что ты, мама? Неужто тебя глупее есть кто на свете?

Склал сын кошёлочку и пошёл искать по белу свету, есть ли глупее его матери кто-нибудь.

Идёт, видит: старик со старухой и корова у бани.

— Что вы делаете?

— Да вот корову на баню подымаем, травы там наросло.

Взял парень косу, скосил траву на бане и бросил корове.

Пошёл дальше, ещё глупее искать.

Идёт. Мужики сарай рубят новый. Подняли бревно наверх, бревна не хватает с угла до другого угла. Они по три человека тянут его за концы.

— Раз-два, взяли!

Парень и говорит:

— Я вам помогу.

Отпилил чурак, сростил бревно и поставил его на место.

Пошёл дальше. Видит: срублен новый дом. Шум стоит, гульба. Из дверей дым валит. Зашёл. А дом, оказывается, без трубы. Дрова в печи горят, а хозяева решетом дым из избы выносят на улицу. Взял парень топор, прорубил в потолке дырку. И дым вон пошёл.

Есть ли ещё кто глупее? Идёт дальше. Заходит в дом. За столом сидит семья, все хлебают кисель. За молоком в подполье с ложками бегают. Вынес парень из подполья молоко и поставил на стол. Ешьте! И пошёл дальше.

Видит мужика с бабой во дворе.

— Что вы делаете? — спрашивает.

— Да вот жена сшила портки, я скачу с сарая и попасть в них не могу.

Парень помог одеться мужику и пошёл дальше.

Приходит домой.

— Ну, мамка! Не одна ты глупа, ещё глупее тебя есть на этом свете. Повидал я.

Масло Рымское

Поп с попадьёй жили. Был у них работник Иван. Попадья завела дружка Захара Захарыча Захарова. И решила попа подальше отправить, притворилась, что заболела.

Поп приходит из церкви, попадья лежком лежит.

— Никаки лекарства не помогают, — говорит, — съезди-ка в Крымское царство по Рымское масло. Может, поможет.

Утром поп кошёлку собрал и в путь отправился. А Иван-работник — вслед. Попадья ему: