Последняя глава моего романа - Шарль Нодье

Лабри

Одно чудо за другим.

Я

А что говорила эта подружка?

Лабри

Она говорила, что я люблю ее уже не так как прежде, и что я каждый день меняюсь к худшему.

Я

Подружка, видно, требовательная.

Лабри

…И что в этого неугомонного дружка, видно, черт вселился.

Я

А ведь твоя правда — Лабри, это действительно была неплохая ночь.

Лабри

Вы не знаете, в чем главная беда.

Я

А в чем же беда?

Лабри

Тут я как раз встретил Адель.

Я

Этот неугомонный не уступит ни одного этажа, попади он хотя бы в Вавилонскую башню.

Лабри (вздыхает)

Ох! Ох! Ох!

Я

Что с тобой случилось?

Лабри

Увы, сударь, со мною ничего не случилось.

Я

Что же говорит теперь Адель?

Лабри

Она ругается, а я с растерянным видом жалобно спрашиваю, не знакома ли она тоже с дружком; готов биться об заклад, что знакома.

Я

В самом деле замечательно забавная история!

Лабри

Адель говорит, что не знакома.

Я

А старуха говорит, что знакома.

Лабри

Подружки — те не знают, что сказать.

Я

А приговор вынесет публика. Сегодня вечером я предупрежу издателя, завтра буду писать, а послезавтра это напечатают: медлить нечего, мы уже в Страсбурге.

Выйдя из кареты, я узнал, что ничего не выиграл бы, отложив мой отъезд, и что Аглая де ла Ренри недавно сочеталась законным браком с врачом Рафуром, одним из знаменитейших членов медицинского факультета. Это известие заставило меня усмехнуться: я подумал о том, как причудлива моя судьба, которая так забавно сочетала месть за меня с нанесенной мне обидой; отдав мою возлюбленную одному из адептов искусства Эскулапа, она предоставила мне право вознаградить себя с женой его собрата. Впрочем, я с чисто философской покорностью судьбе перенес несчастье, разбивавшее мои надежды и благополучие моих кредиторов, а бесчисленные развлечения, на которые обычно приглашают человека, недавно прибывшего из столицы, временно сгладили чувство грусти и даже воспоминание о моей любви.

С тех пор как я побывал в Париже, мне принадлежало почетное место во всех салонах. Меня звали на все сборища, и не было ни одного спора насчет обычаев света, в котором я не выступал бы судьей. Все торопились расспросить меня и услышать, что я скажу, все повторяли мои слова и подражали моим повадкам. По всеобщему утверждению, я много выиграл от того, что повидал свет. Старая кокетка спрашивала меня, по-прежнему ли в моде малиновый цвет; театральная статистка осведомлялась, правда ли, что шляпки а-ля Памела спустились теперь до сословия публичных женщин; биржевой маклер интересовался, все ли еще падают на три четверти облигации, обеспеченные на две трети; светского хлыста занимало, меньше ли рулад выделывает Мартен[19] и больше ли каламбуров отпускает Брюне;[20] все спрашивали, позолотили ли петухов, достроены ли мосты, думают ли усовершенствовать эластические галстуки и исправить куранты церкви Самаритянки и по-прежнему ли первое место среди произведений современной литературы принадлежит журналу мод и загадкам. Но больше, чем все прочие, восхищалась моими успехами вдовушка с улицы де ла Мезанж; пять или шесть раз в день она с жаром восклицала, что путешествия — дивная вещь и что они замечательно развивают сердце и ум молодых людей.

Прошло три месяца после моего возвращения, и вот однажды матушка вошла ко мне с блестящими глазами и сияющим видом: ее лицо горело радостью. Она села поодаль от моего стола и бросила мне письмо, адресованное на ее имя и подписанное Леопольдом де ла Ренри, полученное только что из Парижа. В этом важном послании он сообщал ей, что слишком поздно получил известие о моих намерениях и те отличные рекомендации, которые она представила для поддержания моей просьбы. Тогда свадьба его сестры была только что решена, и он уже не имел возможности иначе распорядиться ее рукой. Но, добавил он, поскольку кончина супруга, последовавшая на другой день после бракосочетания, возвратила ей свободу и возможность сделать новый выбор, он без труда принимает решение в мою пользу; таким образом, если я не изменил своих первоначальных намерений и союз, который я предполагал заключить, по-прежнему приятен моей семье, ничто уже не мешает мне осуществить его.

Эта неожиданная весть преисполнила меня радостью. Я легко убедил матушку поскорее принять все подобающие меры, и месяц спустя моя женитьба была окончательно решена. Г-н Леопольд де ла Ренри и его сестра Аглая приехали в Страсбург, где я и должен был вступить во владение моей будущей женой. Я нашел ее очаровательной. Она удостоила найти меня милым. Были созваны члены обеих семей, написали брачный контракт, заплатили мои долги; я женился, и все, казалось, были в восхищении, — начиная с моих кредиторов, которые много на этом выиграли, и кончая моими любовницами, которые ничего от этого не потеряли.

Первые часы нашей первой брачной ночи прошли как обычно. Наконец я дал понять, что настало время отдыха, повернулся на четверть оборота спиной к жене и пожелал ей приятной ночи, которую сам не мог уже больше ей доставить.

— Милый друг, — сказала она, словно вспомнив о чем-то, — я, кажется, забыла вас предупредить, что разговариваю во сне и имею дурную привычку думать вслух.

— Сударыня, — ответил я ей, — это недостаток, присущий, кроме вас, большинству наших философов и любителей строить планы. Однако, — продолжал я, — это напоминает мне одно приключение, которое я вам, может быть, когда-нибудь расскажу.

— Приключение!..

Произнеся это слово, она крепко уснула; но потому ли, что оно произвело в ее мозгу некое раздражение, которое не мог успокоить сон, или по какой-либо иной причине, которую предоставляю определить нашим мыслителям, она долго повторяла его глухим голосом с вопросительным выражением, как будто указывавшим на то, что она хочет что-то припомнить. — Приключение! — вдруг вскрикнула она. — Два, три, четыре. Действительно, — продолжала моя жена, разжав пальцы руки, лежавшей у меня на груди, и снова быстро сомкнула их все, кроме большого. — Вот шестой уже раз, как я наслаждаюсь радостями любви. — Да будет проклят день, когда я соединился с женой, которая говорит во сне, — пробормотал я, поворачиваясь на все полоборота и зарываясь головой в подушку. — Я охотно обошелся бы без этих сведений. — Первый раз, — продолжала она немного громче, — я была в Шомоне, и ко мне в комнату положили на ночь какого-то взбесившегося лунатика.

— Прекрасно. На этот раз я по крайней мере знаю, в чем тут было дело; но кто бы мог догадаться, черт возьми!

— Второй раз я проезжала через Труа. Я ошиблась каретой, и бог знает что из этого вышло!

— Это я тоже знаю, — продолжал я, вздохнув несколько свободнее и поворачиваясь в ее сторону, — но кто бы мог подумать!

Больше она ничего не сказала. Сердце мое сильно билось, кровь кипела; я слушал, соображал, терялся в выкладках; но даже если все это и так, то арифметика доказывает, что когда из шести вычтешь два, остается четыре.

Час спустя меня вывел из размышления громкий смех.

— На этот раз, — сказала моя жена, — меня взяли силой.

— Вот, право, забавно.

— Я горько плакала.

— Есть от чего прийти в отчаянье!

— Но в конце концов успокоилась…

— Какой чудный характер!

— Сердиться не было причины.

— И в самом деле. Ведь он ошибся окном.

— Это опять был я!

— Ну, а в четвертый раз моя слабость была простительна.

— Вы, однако, не теряете времени.

— Он был так мил…

— Я очень ему обязан.

— И так интересен…

— Вот какая чувствительность!..

— Я была на маскараде…

— Ха-ха!

— В черном домино.

— Ха-ха!

— А он был…

— Ну?

— В светло-сером.

— Браво!

— Что же до моего милого доктора, — продолжала она, придвигаясь ко мне…

— Рассказывайте кому-нибудь другому.

— То, не будь он убит на дуэли…

— Ах, вот оно что…

— На Елисейских полях…

— Так точно!

— Этим грубым офицером…

— Понимаю.

— Утром, в последний день карнавала…

— Нет, накануне…

— Я бы, пожалуй, могла привыкнуть к его безобразию…

— Я думаю.

— У него ведь были свои достоинства…

— Горжусь ими.

— Это было такое сердце…

— Справедливо.

Ты поймешь, что я не мог сдержать взрыв радости, который был тем сильнее, что я отнюдь не рассчитывал так дешево отделаться.

Я вскакиваю с постели, моя жена внезапно просыпается.

— Что вы делаете?