Джамбаттиста Вико - Михаил Киссель

Итак, может быть, «ясное и отчетливое мышление» не было одинаковым в процессе развития человеческой культуры? Может быть, человеческое мышление, исторически развиваясь, существовало в разных формах и, следовательно, руководствовалось различными критериями? Эти и подобные им вопросы неотступно терзали ум Вико в течение десятилетий, пока он не нашел удовлетворявший. его ответ. Имманентное преодоление картезианства сыграло здесь очень важную роль. Поэтому имя Декарта следует присоединить к тем четырем, о которых упоминает «Автобиография». Ведь наши учителя не только те, кто дает нам готовое знание, но и те, кто заставляет как следует задуматься над кардинальными вопросами, хотя и предлагает неприемлемые решения.

Глава III

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ОБЩЕСТВОВЕДЕНИЯ

етодология картезианства черпала свою силу и убедительность из математического идеала познания, впервые в истории философии выдвинутого на передний план в качестве образца всякого научного знания Декартом. Строгость математических рассуждений привлекала умы еще во времена античности, но до Декарта никто не задавался целью преобразовать по образцу математики все остальные области знания. Успехи новой физики XVII в., казалось, окончательно подтвердили плодотворность этой идеи. Нужно было только некоторое время для того, чтобы математика поставила на ноги все естествознание, отбросив всякого рода исторический хлам и поэтические бредни, принимавшиеся древними за науку. Но чтобы математизировать все знание, нужно понять, в чем источник непобедимой силы математического способа мышления. Декарт по-своему решил этот вопрос в «Рассуждении о методе». Его описание математического метода включало следующие черты: непосредственная очевидность основоположений, расчленение сложного на простейшие элементы, затем — воссоздание сложного из полученных простейших элементов и, наконец, исчерпывающий обзор и систематизация достигнутого. Картезианская «формула» математического метода немедленно вызвала оживленную полемику. Наибольшие возражения вызвало первое правило Декарта: самоочевидность. Здесь самые серьезные доводы выдвинул Лейбниц.

Он указал на то, что критерий самоочевидности субъективен, ибо мыслящий субъект легко может обмануться, и, кроме того, для разных людей в разное время «очевидными» могут представляться самые разные вещи (см. 27). Любопытно, что Вико в этом отношении близок к Лейбницу. В «Новой науке» мельком говорится о различии между знанием в собственном смысле и достоверностью, которая довольствуется простым здравым смыслом. Картезианская очевидность как раз попадает в разряд простой достоверности, опирающейся не на знание, а на сознание. По мысли Вико, это не умаляет достоинства математического метода, но лишь свидетельствует о неадекватности картезианской интерпретации последнего. Свое понимание природы математического знания Вико сформулировал довольно рано, еще в 1708 г., в работе «О современном методе исследования»: «Мы доказываем (истину. — М.К.) о геометрических вещах, потому что мы их делаем» (5, 156). Это была первоначальная форма знаменитого принципа verum et factum convertuntur (истинное и сделанное совпадают). В духе христианизированного платонизма Вико рассуждает о слабости человеческого ума по сравнению с божественным интеллектом. Принципиальная разница между человеческой способностью познания — «когитацией» и божественной «интеллигенцией» происходит от того, что человеческий ум имеет перед собой внешние ему вещи, тогда как в боге нет ничего по отношению к нему внешнего, и потому в нем познание означает одновременно сотворение. Поэтому человеческое познание есть в сущности «разделение» и отделение (абстракция) элементов, которые в боге неразрывно слиты. Стало быть, только божественное познание синтетично в собственном и подлинном смысле этого слова, человеческий же интеллект по существу всегда аналитичен и немощен. Это и предопределяет, по Вико, границы аналитического метода, которому без всяких оговорок следовал Декарт. Во-первых, аналитический метод всего успешнее применяется в области геометрии, где исследование касается фиктивных сущностей, созданных человеческим интеллектом, — точек, линий, плоскостей и всего, что может быть из этих элементов составлено. Во-вторых, все сложно-составное, полученное этим методом, все равно не обладает достоинством подлинно синтетического, т. е. конкретного, которому присуща внешняя реальность независимо от познающего ума. Составленное из фиктивных сущностей остается фиктивным, и даже в еще большей степени, чем первоначальные элементы. Из этого, между прочим, следует, в-третьих, что эффективность применения геометрического (аналитического) метода зависит от степени реальности соответствующего объекта. Так, геометрический метод абсолютно неприменим в метафизике — науке о природе мироздания в целом, но даже и за ее пределами он оказывается явно недостаточным. Прежде всего это касается физики, где речь идет о реальных внешних вещах, несводимых к фиктивным сущностям. Следует учитывать, что конец XVII и первая половина XVIII в. — время борьбы ньютонианско-галилеевской концепции физики с картезианской, которая довольно быстро потерпела поражение. Центральный пункт разногласий — отношение к эксперименту. Галилей и Ньютон считали эксперимент самостоятельным элементом физического знания наряду с математическим описанием, а у Декарта математический элемент все поглощал собою, опыт же оттеснялся на периферию познания. Знаменитое изречение Ньютона «гипотез не измышляю» было направлено, конечно, против картезианского стиля физического мышления, недооценивавшего роль твердых фактов эксперимента. Таким образом, за архаическим стилем гносеологической аргументации Вико скрывается передовое для того времени понимание специфики естественнонаучного мышления, его относительной самостоятельности по отношению к спекулятивной философии реальности («метафизики»). Особенности физического метода по сравнению с геометрическим определены предметом изучения.

Заметим, что и Декарт признавал внешнюю реальность физических явлений, но его методологическая позиция привела к некоторым нежелательным следствиям. Одно из таких следствий — проблематичность самой возможности познания физической реальности, что прямо вытекает из ранее выдвинутого критерия: если человек познает только то, что сам сделал, то, естественно, природа, существующая независимо от какой бы то ни было человеческой деятельности, познанию недоступна. Декарт ограничился здесь ссылкой на «правдивость бога», смехотворной для современного научного сознания, да и тогда не очень-то убедительной. Что же касается физики того времени, то в ней, по словам Вико, «одобряются те размышления, подражая которым мы что-либо можем сделать; и по этой причине те мысли считаются самыми блестящими и признаются всеми с величайшим согласием, к которым мы добавляем эксперименты, создавая в них нечто подобное природе» (там же, 285). Следовательно, эксперимент позволяет до определенной степени применить к физическому методу общий гносеологический критерий тождества истины и созданного человеком. Однако всего лишь до определенной степени, так как, экспериментируя, мы только подражаем природе, да и то фрагментарно, неуклюже и короткое время. Ввиду того что природу создал бог, подлинная наука о природе может быть доступна лишь ему одному.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});