Мэрилин Монро - Дональд Спото

На протяжении более чем ста лет в Лос-Анджелесе расцвели самые разнообразные религии: римско-католическая церковь, все главные течения протестантства и даже иудейские кагалы. Но в двадцатые и тридцатые годы все более популярными становились евангелические секты, число которых росло почти так же быстро, как количество ароматно пахнущих эвкалиптов или не столь благовонных автомобилей. Нетрадиционные, порой даже истерические попытки исцеления посредством веры, облачение в по меньшей мере странные одежды, бдения от сумерек до предрассветной зари, во время которых от грешников требовали «признаний», а также многочасовые богослужения, разительно напоминающие киношные фантазии, — вот чем характеризовалась здешняя религиозная жизнь. Все это вовсе не выглядит удивительным в городе, где благодаря прессе и изобретательной рекламе пышно расцветал шоу-бизнес; вырастающие как грибы церковные конгрегации[17]тоже нанимали на службу специалистов по рекламе и агентов по связям с прессой.

Самым лучшим примером этого живописного духа времени в детстве Нормы Джин была знаменитая Эйми Семпл Макферсон, которой горячо восхищались Болендеры, бравшие с собой Норму Джин вместе с другими своими маленькими подопечными послушать эту известную евангелистку. Сестра Эйми, священнослужительница церкви ниспослания Духа Святого, родившаяся в 1890 году, начала в качестве странствующего проповедника возглашать истины Священного Писания уже в возрасте семнадцати лет; она также читала проповеди в ходе богослужений, транслировавшихся по радио, и священнодействовала на церемониях, задачей которых было исцеление страждущих. В Лос-Анджелесе ее приняли весьма горячо. Именно там сестра Эйми, предварительно расставшаяся с двумя очередными мужьями и обретшая многих учеников и последователей, основала Международную церковь неколебимого Евангелия, для которой верующие выстроили в 1927 году храм Ангела Господнего за ошеломляющую по тем временам сумму в полтора миллиона долларов[18]. Разбросанные по всей стране конгрегации этой церкви, прираставшие числом и укреплявшиеся в своем единении благодаря радиопередачам, насчитывали десятки тысяч прихожан.

Макферсон была неординарной личностью. Обычно ей сопутствовала мать, шутливо именовавшаяся «мамаша Кеннеди»[19]и следившая за должным количеством аплодисментов во время отправлявшихся ее дочерью театрализованных богослужений, которые строились вокруг идеи религиозного пробуждения, — представлений, идеально отвечавших духу Голливуда. Дабы возгласить проповедь о незыблемых законах Божьих, сестра Эйми обряжалась в полицейский мундир; для обсуждения вопросов нравственности она облачалась в викторианский рабочий наряд. С целью достижения желаемого эффекта рутинно использовались свет, музыка и зеркала. На саксофоне, к примеру, играл молодой мужчина по фамилии Антони Куин — будущая кинозвезда. Даже после распада третьего брака верующие обожали энергичную и привлекательную сестру Эйми — невзирая на более чем полусотню дел, возбужденных против нее в судах[20], и несмотря на громкие скандалы, связанные (по отдельности) с сексом и деньгами (у нее был роман даже с Чарли Чаплином). Все перечисленное приводило к тому, что впечатление, которое производила эта полная жизни блондинка, использующая с целью воодушевления своих приверженцев орудия сценического ремесла, становилось для тех, кому довелось ее увидеть в натуре, незабываемым[21].

В своем доме Болендеры строго соблюдали принципы, установленные их вероучением. Танцы, курение сигарет и игра в карты считались сатанинским исчадием, а простота, порядок и послушание — признаками добродетели; детская неопрятность, вызывающие ответы ребенка на вопросы старших или плохое поведение считались грешными. В семье скрупулезно придерживались установленного времени для трапез, работы и развлечений; домашний устав и распорядок дня добросовестно соблюдались, и любой ценой надлежало избегать каких-либо отступлений от них. На лице Иды часто возникало выражение недовольства или раздражения по причине какой-нибудь мелкой детской шалости: «Этой паре было трудно угодить. Во мне всегда чего-либо не хватало, хоть я и не припоминаю, чтобы я натворила или же навлекла на себя что-то особенное». Нелегко было завоевать признание особы, исполнявшей для Нормы Джин функции матери. Альберт Болендер ограничивал свою роль тихой поддержкой и одобрением того, как его супруга управляла домом, а его непробиваемое суровое молчание воспринималось детьми куда болезненнее и весомее, нежели любая угроза конкретного наказания.

Каждый ребенок находит способ выразить свой бунт, который является естественным следствием созревания, обретения чувства независимости, а также попыток проверить и манифестировать (иначе говоря, проявить) собственную индивидуальность. Железная дисциплина, царившая в доме, решительно не оставляла места для мелких шалостей или проказ, для приступов дурного настроения или тем более для явного неповиновения. Норма Джин (что она позднее неизменно подчеркивала) могла ускользнуть только в мир внутренних переживаний. У Болендеров уделялось столько внимания вопросам приличия, что — видимо, сугубо по контрасту — становился неизбежным такой многократно повторявшийся в детстве будущей звезды сон:

Мне снилось, что я стою в церкви совершенно раздетая, все люди лежат у моих ног на церковном полу, а я с ощущением полной свободы прогуливаюсь себе нагишом между распластанными фигурами, стараясь ни на кого не наступить.

Эта сюрреалистическая сцена была изложена и соответствующим образом приукрашена в зрелом возрасте, а вопрос о том, действительно ли она являлась Норме Джин по ночам или нет, пожалуй, не столь и существен. Гораздо важнее следующее: этот сон показывает желания актрисы по поводу того, что люди начнут позднее думать о ее детских фантазиях, — выходит, еще ребенком она предчувствовала, кем станет в грядущем и какое влияние будет оказывать на людей. Она станет женщиной поражающей и шокирующей, которая будет обнажать свое тело без всякого чувства вины; кроме того, она будет стараться никого не оскорбить, не задеть, и это в некоторой степени увязывается с тем, что все, кто распростерся у ее ног, принимают (как она того хотела) и даже обожают ее. Было ли это описание сном или нет — но оно стало явью.

Болендеры были бы в ужасе, услышав повествование о такого рода сне: в их доме единственным местом, где нагота считалась дозволенной, была ванная. А поскольку чистота казалась им столь же важной, как и набожность, и даже была в некотором роде приметой и свидетельством последней, то единственной экстравагантностью, которую позволяли себе Болендеры, была регулярная организация горячей ванны для детей. В доме, где маниакально боялись совершить даже минимальное прегрешение, Норму Джин систематически уговаривали оголяться, намыливаться и тереть себя мочалкой. Однако у нее никогда не было ощущения, что она вынырнет из воды достаточно чистой для того, чтобы ее приемные родители остались довольными. «Могла бы ты постараться и получше», — тихо говорил один из них, расчесывая ей волосы и одевая чистое платьице. Заповеди церкви проповедовались не только с амвона, но и в доме: в качестве цели подрастающим детям всегда ставилось стремление к совершенству. Если нечто не достигает высот идеала — а в жизни, разумеется, таким оказывается абсолютно всё, — то оно заслуживает безусловного пренебрежения. Отсюда следует: нет ничего более опасного, нежели похвальба, которая может довести человека до удовлетворения самим собою, до лени или духовного очерствения. Норма Джин вспоминает, что в детстве она никогда не чувствовала себя достаточно подготовленной, достаточно чистой, аккуратной и хорошей, чтобы явиться на глаза Болендерам. «Ты всегда можешь сделать лучше», — так звучала их первая заповедь. Дорога от перепачканной блузки до вечных мук была совсем короткой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});