Крамнэгел - Питер Устинов

Арни печально улыбнулся: – Вот поэтому, надо полагать, вы и стали полицейским, а я – психиатром.

Крамнэгел не был настроен идти на компромисс.

– Не знай я, что вы – психиатр, – заявил он, – точно бы решил, что вы еще дурнее тех шальных буддистов, которые незаконно вперлись на автостоянку «Леверетт корпорейшн».

– Наши мнения всегда формируются нашими способностями и нашими темпераментами, Барт. Вы – максималист. Вам подавай все сразу. Если в январе вы произвели пятьсот арестов, то в феврале вам хочется улучшить показатели.

– Так ведь оно и естественно.

– Пожалуй, да – для вас. Но если мне удалось разобраться хотя бы в единственном мотиве или в комплексе мотивов поведения одного пациента в январе, я едва ли могу надеяться на подобную удачу в феврале.

– Знаете, что с вами неладно, Арни? Вы просто паршивый пессимист.

Арни больше не улыбался. Казалось, он боролся с обуревавшими его противоречивыми чувствами. Наконец он заговорил снова: – У меня был сын, Барт.

Шпиндельман встрепенулся, но Арни успокоил его быстрым движением руки.

– А я и не знал, – сказал Крамнэгел, чувствуя, что разговор вот-вот коснется какой-то трагедии.

– Поскольку наша беседа носит доверительный и неофициальный характер, я не вижу для вас необходимости помнить о ней впоследствии...

– Я сразу же забуду о ней, – тихо пообещал Крамнэгел.

– Но прежде, чем я расскажу вам... Послушайте, Барт, в чем, на основании вашего опыта, вы видите основные источники детской преступности?

– Я бы сказал, в развалившихся семьях, в отсутствии контроля со стороны родителей.

– Да, да... Вечные клише. Условный рефлекс. Всему виною развалившиеся семьи.

– Ну есть, наверное, и исключения.

– Еще бы им не быть. У нас вот была семья просто идеальная. Бернард – мой сын, его мать и я были в наилучших отношениях. Все было как надо. Любовь, привязанность, чувство юмора, взаимное уважение – все, что хотите. Если и встречаются благословенные семьи, то наша семья была именно такой. Он играл в футбол, как молодой бог, был обручен с милой девушкой, все само шло ему в руки. Но потом... – Голос Арни оборвался. – Потом... Возможно, и чересчур стабильное воспитание имеет свои пороки... Наверное, юноша чувствует себя слишком примитивным, не вписывается в общую картину... А страдания и бунтарство обладают, наверное, в сегодняшнем обществе терапевтическими свойствами – не знаю. В общем, в один прекрасный день он просто исчез. Ушел из дому – вот и все. И не спрашивайте меня больше ни о чем, я все равно больше ничего не знаю.

– Где же он сейчас? – спросил Крамнэгел, обескураженный столь неожиданно оборвавшимся рассказом.

– Не знаю.

– Но он жив?

– Кто же знает?

– Но это смехотворно. Вы можете найти парня. Полиция объявила розыск?

– О, разумеется. Несколько лет назад. Еще до того, как мы перебрались в Город. Все это произошло в Небраске, когда я работал в больнице Омахи.

– То есть он просто вот так взял и испарился?

Арни кивнул. – Но теперь, – спокойно вымолвил он, – теперь я, пожалуй, не хочу уже знать, жив он или умер. Если он захочет вернуться, пусть сделает это сам, по доброй воле и по собственному желанию, если он на них еще способен. Я вынужден заключить, что он оказался вне общества. И вот что я хочу вам сказать, Барт: все, что я в своей жизни делаю, – это просто молчаливый призыв к нему... призыв вернуться... уразуметь, что я не филистер... что я отчаянно пытаюсь понять мир, который я так щедро подарил ему... и что, если он захочет упитанного тельца, телец ждет его, ему стоит лишь попросить... но если – что весьма вероятно – он предпочел бы, чтобы телец остался живым... Что ж, я соглашусь и на это... – Помолчав немного, Арни добавил с мучительным усилием: – Так что, Барт, вы теперь и сами понимаете, что не к тому лицу обратились за помощью.

– Ну, этого я не пойму, – начал было Крамнэгел.

– Я помогу вам только в одном случае: если вне общества окажетесь вы.

Крамнэгел лишь покачал головой.

Стремясь разрядить атмосферу, Шпиндельман бурно ворвался в разговор:

– Вот вам ирония судьбы, Барт, ирония и полный парадокс. Я – плохой отец и всегда был плохим отцом. Детей я не понимаю, никогда не понимал и не пытался понять. Их незрелость нагоняет на меня тоску. Вечно несут чушь да еще пробуждают в женщинах все самое худшее. С полным на то основанием могу сказать, что детей я ненавижу. И тем не менее у меня их четверо – исключительно по недосмотру. Ну, сейчас им уже за двадцать, так что они становятся более или менее сносными людьми. Однако я никогда не уделял им своего драгоценного времени ни на секунду больше, чем требовалось. Я считал нужным предложить им лишь одно – мой собственный пример. И, видимо, этого хватило. Говард уже кончает юридический, Эрнест там же на втором курсе, Лютер собирается поступать туда же, а Сильвия... Ну, Сильвия – девушка. Она обручена с Лайонелом Уэйфлешем, одним из самых толковых парней в фирме «Левинс, Коннор, Якобович и Лехман». Нельзя, Барт, просто никак нельзя осложнять дело любовью, заботой, вниманием – всей этой личностной дребеденью. Нельзя – это роковая ошибка. Держите свои чувства при себе и тратьте их только на женщину, с которой крутите в настоящий момент. А начни вы только размазывать нюни, как масло на бутерброде,–накличете беду, и поделом вам будет. Половиной всех своих бед люди обязаны тому, что не умеют контролировать разумом свои эмоции. Все думают, что запасы человеческой доброты и терпения беспредельны. Но это отнюдь не так. И все верят, что принадлежность к роду человеческому обязывает их беспокоиться чуть ли не обо всем на свете. Однако это отнюдь не так. А хуже всего то, что каждый считает себя личностью исключительно значимой и глубокой. Какое заблуждение! Большинство людей вообще стоят не больше, чем те химические вещества, из которых они состоят. Посмотрите на себя, Барт, на ревностного служаку-полицейского. Ну что вы печетесь о репутации полицейского управления? Что оно, черт его дери, сделало для вас хорошего, чтобы заслужить такое участие с вашей стороны? Что оно вообще вам дало, кроме неприятностей, головных болей да еще, наверное, и язвы в придачу?

– Есть ведь еще и долг, – запротестовал Крамнэгел.

– Чушь собачья! – рявкнул Шпинделъман, вспыхнув. – Несете чушь, как под испорченный патефон! Долг? По-вашему, вы так выкладываетесь только ради престижа наших органов правопорядка? Да на самом деле они для вас то же самое, что для неграмотного индейца его тотемный столб. Очнитесь, Барт, и поймите наконец пределы своих возможностей. Вы принесете гораздо больше пользы, если перестанете надрываться в погоне за результатами и станете относиться ко всему легко. Плывите по течению, Барт, и вы переживете всех ваших врагов. Только так и можно выжить. Вы заработаете себе куда больше друзей, переводя старушек через Главную улицу Города, нежели хладнокровно пристрелив мелкого воришку в негритянском гетто –

А вы сами? – пылко спросил Крамнэгел. – Хотите, чтобы я поверил, что вам все равно, выиграете вы судебный процесс или нет, что вам плевать, как вы будете выглядеть в глазах публики?

– Я – дело другое, – любезнейшим образом ответил Шпинделъман.

– Я и вправду редкого ума человек, блестящий юридический талант. Это слова не вашего покорного слуги, это слова литературного обозревателя из толедской «Блэйд», я же просто вынужден согласиться с ним. Я знаю, что репутация создается на безнадежных делах, хотя деньги делаются совсем на других. Но чем лучше моя репутация, тем гуще приток монеты. Следовательно, хотя моя защита убийцы-психопата не приносит мне ни гроша сама по себе, она как потенциальный магнит притянет ко мне в конечном счете не одну кругленькую сумму. Мне, видите ли, Барт, не приходится плыть по течению потому, что я один из тех, кто поднимает волну. А теперь, после всех этих откровений, наша беседа возвращается на официальную стезю. Мне нечего скрывать. Я не скрываю ничего, даже своего успеха.

Крамнэгел допил водичку, образовавшуюся из растаявшего на дне стакана льда. Ему стало ясно, что визит окончен, и он от души пожалел, что вообще пришел сюда.

– Помните, что я сказал вам, Барт, – промолвил похоронным голосом Арни. – Не о сыне, а о вас.

– Как же, ждите дольше, – ответил Крамнэгел.

– Когда вы уезжаете? – весело спросил Шпиндельман, крепко хлопнув Крамнэгела по плечу.

– Собирались завтра. Прививки для Европы уже сделали: там, говорят, воду не дезинфицируют. Но отложили отлет до вторника.

– Почему же?

– Завтра тринадцатое. А я тринадцатого числа ничего не предпринимаю. Это у меня всю жизнь.

– Типичный случай хронической триакайдекафобии, – мрачно произнес Арни.

– Это что еще за чушь такая? – осведомился Крамнэгел.

– Иррациональный страх перед числом «тринадцать».